Она уже не возражала… Взяв бутылочку, Сергей плеснул им по глоточку, оба выпили и вновь вернулись к разговору.

– Вы не скажете, Сергей Геннадьевич, – замявшись неуверенно, она поправилась, – Сергей (он улыбнулся ей и одобрительно кивнул), нельзя ли как-нибудь… ну я хотела бы спросить… теперь увидеться… с Вениамином…

– Что вы, Светочка, – нахмурившись, ответил тот, – пока, к большому сожалению, никак не выйдет, он же спит ещё, поймите вы, – и посмотрел на собеседницу внимательно, – а во вторых… Да не волнуйтесь, ради Бога вы! А во-вторых, ведь он под капельницей всё ещё, – и тут, увидев, как она, едва не падая, белеет прямо на глазах, чуть придержав её, сию секунду спохватился: – что вы сразу же! Да всё в порядке с ним, поверьте! Ординарные, вполне обычные у нас мероприятия. Даю вам слово психиатра! Да поверьте же! Простые меры, так сказать, предосторожности.

– Какие меры? – она выдохнула тягостно.

– Обыкновенные, Светлана, повторяю вам, восстановительные меры, только временно. Обыкновенный физраствор. Ну, понимаете? Да плюс магнезия опять же. Что вы, Светочка?! Ну что вы, милая, ей Богу, ну нельзя же так! Уже и слово не скажи! Чуть что и в обморок! И кроме этого, поймите меня правильно, у нас режим! Не я придумал. Всё свидания, все посещения в отдельном помещении. А он, вы сами, я надеюсь, понимаете, не в состоянии пока…

– Да-да. Естественно… Я понимаю, – согласилась она сразу же. – А как по-вашему, надолго он задержится? Нельзя ли как-нибудь его отсюда выписать? Ну скажем, завтра, под расписку, не получится? – она взглянула на него, – вы как считаете?

– Да что вы, Светочка! – такое предложение ему, конечно, не понравилось. Естественно: едва успели познакомиться, и на тебе! И под расписку, прямо сразу! «Нет уж, милая, – подумал он, – теперь так просто не расстанемся…»

– Да он же утром поступил! Вы что, голубушка?! В реанимацию доставили, по скорой ведь! Мы просто права не имеем! Да поймите вы! А что случись, не дай-то Бог? – вздохнул он тягостно. – Кому придётся отвечать? Простите, Светочка, пока никак, и не мечтайте, и не думайте!

– А как же быть? А мне что делать? – Светка всхлипнула. – А что я матери скажу? Ведь получается, такая дрянь, сама его и довела же ведь…

И тут Серёга растерялся окончательно. Как абсолютный идиот, да свой же собственный, буйнопомешанный клиент, смотрел он горестно – на эту, просто потрясающую женщину, со взглядом раненой собаки, изувеченной, несчастной суки под тяжёлыми колёсами, своими бедами раздавленную вдребезги, такую чистую, прекрасную и светлую, и очень странные, забытые давно уже, в нём просыпались ощущения и помыслы. «Да ну их к чёрту, – он подумал неожиданно, – мне что, своих тут не хватает, дебилоидов?»

– Ну хорошо, – ответил он, – я вот как думаю: вы завтра, Света, приезжайте, ближе к вечеру, а там посмотрим, поглядим. Уж вы поверьте мне, насильно здесь его держать, без основания, никто не станет. Мне своих тут предостаточно. Конечно выпишем, отпустим обязательно, если увидим результат. Вы понимаете? Если динамику увидим положительной, тогда отпустим под расписку, может завтра же. Не обижайтесь только, ладно? Обещаете?

– Договорились, – она выдохнула сразу же. – Не обижаюсь. Хорошо, Сергей Геннадьевич…

– Но извините уж, тогда с одним условием, – он усмехнулся ей в ответ, – вы, сами, Светочка, не надо часто, иногда, да не волнуйтесь вы, мне сами будете звонить на отделение, на мой рабочий телефон. Вы понимаете? По самочувствию больного, по динамике, как там дела у вас и прочие подробности. А через месяц, я так думаю, вы, Светочка, Вениамина привезёте мне на выписку. Вы, Света, сами привезёте, понимаете?

Она кивнула головой:

– Ну да, естественно. Я поняла вас, привезу. Я вас услышала…

– И завтра, прежде чем к нам ехать, позвоните вот, – он протянул ей позолоченную карточку, – тут и мобильный, кстати, есть, – и озабоченно, как будто думая: а может, заодно уже, вручить ей модную, сиреневую Нокию, свою особенную гордость, чуть насупился: – у вас мобильный, кстати, есть?

– Да нет пока ещё, не заработали, всё как-то не до этого, – она вздохнула тяжело.

– Да бросьте, Светочка, ещё успеете, – он радостно осклабился, – тогда звоните с городского… И не думайте, звоните, Света не стесняйтесь, всё оплачено…

И наконец-то, проводив её до выхода, он подал руку на прощанье, улыбнувшись ей:

– Всего хорошего. Я жду вас ближе к вечеру. До завтра, Светочка. Звоните. До свидания…

– Договорились, позвоню. Всего хорошего, – она кивнула главврачу.

И дверь, тяжёлая, почти космическая дверь на отделение, за ней закрылась с гулким стоном окончательно…

А он вернулся в кабинет, недолго думая, налил стопарик вискаря. «Да ну их задницу, – подумал он, – да пропади оно всё пропадом, к чему мне всё это? Придурки эти вечные, самоубийцы эти, сцены эти жуткие! И почему, ну для чего такие женщины всегда каким-то идиотам попадаются?» Он опрокинул в горло виски, щёлкнул Зиппером и закурил. Раздвинул шторы аккуратненько, открыл фрамугу. «Всё, завязывай, собрался-ка! Хорош тут сопли распускать, – вздохнул он тягостно. – День ещё целый впереди. Давай, настроился…»

Пуская дым седыми струйками и кольцами, стоял он в полной тишине, а впереди его ждал целый день в закрытом этом отделении, забытом ангелами, горестном пристанище. За занавесками, кружась и тихо падая, летел на город безразличный и бесчувственный, такой прекрасный, белый снег.

«К чему мне всё это? – вздохнул он снова, – и за что мне это бедствие?»

А Светка вышла к остановке за воротами, взяла джин-тоника в ларьке, открыла сразу же, присев под крышей остановки отхлебнула чуть и закурила. Осторожными глоточками она тянула горьковатое и колкое, как лёд холодное, обманчивое сна́добье, и на душе у неё тоже, было холодно, и страшно горько и темно…

Того же вечера, привычный докторский обход в психиатрическом, полузакрытом, специальном отделении огромной питерской больницы, где-то в Купчино, у психопатов начинался как положено, в шесть тридцать вечера, точь в точь по расписанию. Хотя, скорее уж, как виделось Геннадичу, и весь обход-то ерунда, формальность разве что. Три небольших совсем, на восемь «заторможенных», почти безропотных палаты; ни шизоидов, по-настоящему отвязанных на голову, ни слабоумных, повреждённых окончательно, ни отмороженных убийц. Полуразбитые, давно пришибленные бытом алкоголики и наркоманы, опустившиеся начисто, народец в общем безобидный, даже бо́язный, пока на сладеньком опять не раскумарится, не оторвётся от души. «А как, скажите мне, тут оторвёшься-то, ну как тут раскумаришься? Стальные двери, пост на выходе, милиция… решётка, сетка на окне, не расшалишься тут, не оторвёшься, с пацанами не оттянешься…» И вот с такими, позитивненькими мыслями, Сергей Геннадьевич, главврач на отделении, в сопровождении дежурного помощника вошёл в последнюю и в чём-то образцовую, свою любимую палату.

Этим вечером каких-то новеньких сюрпризов от пришибленных, своих убогих, подопечных параноидов, он здесь совсем не ожидал: больных действительно, уже потерянных рассудком окончательно, на отделении не видели давно уже. Обычный, питерский, до белочки потрёпанный – алкоголизмом и своими благоверными, забитый люд из коммуналок у Литейного, у Староневского, с Васильевского, с Лиговки, со Старой Охты, да откуда их тут не было. Вот только Сизиков, вчерашний этот, новенький, очередной самоубийца в отделении, ему внушал определённые сомнения.

Его доставили с утра, в реанимацию, по неотложке, с передозой нестандарного, довольно редкого, тяжёлого снотворного и, как обычно с этой публикой случается, с изрядной долей алкоголя. Как положено, ещё на адресе товарища прочистили, вкатили сразу полкуба́, как полагается, адреналина; здесь, скорей уже для верности, ввели обычный антидот, затем магнезию, а к десяти перевели на отделение. И вот теперь его каталка на колёсиках стояла прямо на проходе между койками; а чуть пораньше он провёл вполне душевную, хотя и с лёгким, воспитательным характером, однако очень продуктивную и нужную, довольно тёплую беседу с потрясающей, необычайной красоты, печальной женщиной, его женой, с потухшим взглядом и несчастными, почти бездонными глазами.