Погожий день этот, пришедший вслед за воскресеньем, после праздников, и этот снег, пусть даже первый, даже радостный, как и огромное, бесчисленное множество, таких же точно зимних дней, она, естественно, уже к утру наверняка бы и не вспомнила: морозец первый этот, лёгкий, это солнышко – над синеватыми, ледовыми дорожками, снежки у школы и мальчишки краснощёкие, всё это было уже в жизни этой девочки и повторится, несомненно, много раз ещё, однако именно тем самым понедельником случилось нечто, что осталось в её памяти на много лет, а может статься и навек уже…

Когда она, в давно привычной ей компании – своих подружек, выходила из дверей уже, напротив школы шло великое сражение: в соседнем скверике мальчишки из родного ей, второго «А», сражались с Бэшниками яростно. На Петроградской эти мальчики и девочки частенько жили по соседству, где-то рядышком, в одних дворах, одних домах, на тех же лестницах, и воевать здесь класс на класс по-настоящему, никто не думал, но война была нешуточной. Снежки летели отовсюду, прямо сразу же, мальчишки били всех подряд, в кого получится, и три девчонки, пробегавшие по скверику, попали тут же под обстрел.

Притворно охая, по ходу дела прикрываясь рукавичками, они помчались по тропинке до калиточки, как тут, внезапно, ледяной и обжигающий (она сама не поняла, откуда взялся-то, откуда он ей прилетел), заряд из мокрого, не снега даже, показалось ей, а льда уже, влетел ей прямо между глаз, пониже шапочки. От неожиданности Светка громко охнула и, поскользнувшись на размокшей кочеряжине, взмахнув руками, растянулась, словно курица, под улюлюканье и гиканье воюющих. На снег посыпались учебники с тетрадками, и искры брызнули из глаз. За что они её? За что, скажите, ну за что её обидели?

Она сидела на снегу, и слёзы сразу же – вдруг покатились по щекам без разрешения. Не то от этой, незаслуженной совсем уже, пустой обиды, или может от усталости, от этой школы, бесконечных, показалось бы, хореографии, бревна и акробатики, а может дело было в новом её тренере, быть может в нём была причина? Это Светочка уже совсем не понимала. Только сразу же, тяжёлым камнем навалилась непомерная, неимоверная усталость и ужасное, ей неизвестное доселе ощущение, полнейшей тщеты и никчёмности всего уже, над чем она с таким отчаянным терпением трудилась в зале целый год, как сумасшедшая. Она сидела на снегу и тихо плакала. Горько подрагивая плечиками, сжалась вся, и молча плакала, как маленькая дурочка.

Чуть погодя к ней подошёл весь перепуганный, какой-то толстый мальчуган, его фамилии она не знала, знала только, что из Бэшников. Весёлый гогот пацанов и улюлюканье в одну секунду прекратились, прямо сразу же; в застывшем сквере стало тихо на мгновение.

– Ну что ты, больно? – наклонившись с осторожностью, спросил он Светика. – Я правда, не нарочно ведь. Прости, пожалуйста, ну честно, я не целился… Я не хотел, – он наклонился чуть поближе к ней, – не плачь, пожалуйста, прости, ну я случайно же, – и протянул ей свою руку в мокрой варежке: – ну поднимайся…

Светка выдохнула горестно, ладошкой вытерла лицо, тихонько всхлипнула, и, отпихнув его, скорее по инерции стала отряхивать пальто.

– Да нет, ну правда же, – он сам едва уже не плакал, – я не целился… Я не хотел в тебя попасть. Прости, пожалуйста… – он взял портфель, собрал тетрадки и учебники, линейку, ручку, карандаш; сложив пенал её, убрал в портфель и протянул всё это Светику: – ну вот, держи. Не обижайся, ну пожалуйста! А я тебя немного знаю. Ты же Света ведь? Из «А», ну правда? А я Коля, я тут рядышком, напротив Ситного[11] живу, ну рынок, знаешь ведь? Напротив Сытнинской. Прости меня, пожалуйста.

– Дурак ты, Коля, – усмехнулась она тягостно и покрутила ему пальцем: – он не целился… он не нарочно, – и вполголоса добавила: – придурок с рынка, с поворотом… и не лечишься.

Присев на корточки, взглянула повнимательней – не позабыла ли чего, надела варежки и понеслась, ещё дрожа от возмущения, к себе домой, не оборачиваясь более. И лишь у самого подъезда, словно видя всё, как будто чувствуя кого-то позвоночником, она случайно обернулась и заметила едва знакомую, нелепую и толстую, фигуру мальчика, в пальто не по плечу уже, грустно плетущуюся где-то в отдалении.

Войдя в квартиру она вымыла солёное, ещё горящее лицо, поела наскоро, и, не затягивая, села за учебники. К шести часам ей нужно было на Аптекарский…

Однажды вечером, в начале октября ещё, припоминала это она всё впоследствии, любимый тренер ей сказал, что есть коротенький, но очень важный разговор и попросил её ещё немного задержаться, на минуточку. Она умылась, собрала свою котомочку, переоделась и присела рядом с выходом. Чуть погодя он подошёл и сел поблизости, а с ним ещё один, в каком-то очень фирменном, просто улётнейшем костюме, строгой внешности, суровый дядечка в очках большими линзами. Она, конечно, его видела до этого, само собой всегда здоровалась, как в общем-то, со всеми тренерами в зале, но не более. Работал он, как у спортсменов выражаются, уже с основой: мастерами, КМС-ми, короче, старшими девчонками и, кстати уж, являлся здесь и старшим тренером у девушек.

– Ну вот ты, Светик, моя милая, и выросла, – немного грустно улыбнувшись, вдруг поведал ей – с этой минуты уже бывший, так любимый ей, почти мальчишка, её тренер. – Что поделаешь, придётся, солнышко моё, нам, к сожалению, с тобой расстаться, забирают мою девочку, мою красавочку, – он чуточку замешкался и обернулся на секунду к очень строгому, очень серьёзному на вид, второму тренеру: – Михаил Юрьевич тобой интересуется, – вздохнул негромко и опять взглянул на Светика: – уж ты, пожалуйста, смотри не подведи меня… Михаил Юрьевич работает со взрослыми, товарищ строгий!

Тот присел поближе к Светику и улыбнулся ей:

– Ну что, давай знакомиться?

«А с виду вроде и не строгий, ничего такой, нормальный дядечка», – подумалось ей сразу же.

Тот снял очки, протёр матерчатой салфеточкой и посмотрел очень внимательно на Светика:

– Михаил Юрьевич, прошу любить и жаловать, – он улыбнулся, по-отечески совсем уже: – твой новый тренер, педагог. А как тебя зовут, как видишь, мне уже известно. Просто Светочка, не возражаешь, я надеюсь? – он нахмурился, но только в шутку, это видно было сразу же. – Ну что ты скажешь, поработаем на парочку? Мы из тебя, – и, приобняв её за плечики, он прошептал ей, – чемпионку, олимпийскую, тут будем делать. Ты не против, я так думаю? Приступим с завтрашнего дня… Не возражаешь ведь?

Она совсем не возражала. Не могла же ведь она хоть в чём-то возражать такому славному, такому взрослому, ответственному дядечке? И даже пусть переходить к другому тренеру и расставаться со своим, так полюбившимся, ей абсолютно не хотелось, тем не менее, характер Светика, упорный и ответственный, тут взял своё в который раз. «Ну старший тренер ведь! Уж если надо, значит надо, что поделаешь, – решила Светка, – вдруг действительно получится?..»

Уже на следующий вечер эта девочка на тренировке появилась с новым тренером…

Однако дело оказалось, разумеется, совсем не лёгким: чемпионами становятся, а не рождаются… Простую эту истину она узнала очень скоро и освоила уже на собственном примере, за полгода лишь. Стать чемпионкой, настоящей, а не будущей, не олимпийской, для начала хоть по городу, – задачка вовсе не из лёгких, тут, естественно, придётся сильно потрудиться и помучиться… Всё то, к чему она привыкла так до этого, теперь казалось просто отдыхом у бабушки. Отныне просто бесконечные, упорные, день ото дня, по три часа её занятия, пока к успехам не вели, и эта вечная – долбёжка новых упражнений с элементами, по вечерам её выматывала начисто. А если что-то наконец и получалось вдруг, той детской радости, которую недавно ведь она испытывала с первым её тренером, теперь и след уже простыл. Ладошки Светика покрылись жёсткими, корявыми мозолями, плечи внезапно развернулись и теперь уже, своей фигуркой походила она более… скорей на мальчика-гимнаста, чем на девочку, обыкновенную девчушку, второклассницу.