«Разумеется, – припоминал он иногда уже далёкие, так бурно прожитые годы, – лучше было бы служить в закрытом абсолютно отделении, где прячут буйных и убийц, а вместо с этими – изображающих действительно помешанных, а так, всего-то лишь немного отмороженных, так называемых «ночных хозяев города», в те годы часто избегавших столь бесхитростным, зато проверенным уже, рабочим способом, огромных сроков и разборок с конкурентами. Как говорится, всякий труд воздастся сторицей…»

Не рядовым специалистом, нет, естественно, сия печальная юдоль была им пройдена вполне успешно и не зря. Завотделением, затем главврач стационара (это минимум), а там и должности повыше, посерьёзнее… Труд на посту руководителя всей клиники, или, к примеру, даже зама, пусть не первого, что в целом тоже бы пока ещё устроило, так в идеале представлял себя он в будущем. Служба в действительно большом, солидном статусе, в таком, совсем уже закрытом учреждении, помимо неких, пусть и временных возможностей слегка поправить и своё благополучие, могла бы дать и материал к его коллекции и изысканиям в науке, в тонкой области прибретённых и врождённых качеств психики асоциальных и преступных типов личности. Всё дело в том, что он достаточно давно уже (хотя, признаем, без особенного рвения) писал большой и в эти годы актуальнейший, научный труд на эту тему.

С ранней юности склонность к науке и глубокому анализу всегда являлись неотъемлемыми свойствами его пытливого ума и цельной личности. Мединститут он (в те года, вполне естественно, простой Сергей, без всяких отчеств) мог, пожалуй что, закончить с «красным», на отлично: успеваемость и дисциплина у Серёги были, в общем-то, повыше среднего, на уровне. Однако же, подвёл единственный трояк, по анатомии, на первом курсе, совершенно неожиданный. Хотя, по правде говоря, Серёга, в общем-то, на этот счёт не волновался и не парился, гораздо лучше, как подшучивали медики, закончить с синим, рядовым дипломом доктора и красной мордой, чем в обратном сочетании. В аспирантуру он идти по окончании не захотел, хотя и звали, тем не менее, работа в клинике казалась понадёжнее. И тут Серёге «повезло по-настоящему», в определённом смысле слова, как вы поняли. Свою карьеру, трудовую биографию, он начинал в так называемом «Скворешнике»[3], известной всем психиатрической лечебнице, что на Удельной, за бетонными заборами, колючей проволокой сверху, ну и прочими, давно известными по зоне атрибутами. И там, в различных должностях, пускай и медленно, но поднимаясь всё быстрее и уверенней – крутой и скользкой, непростой служебной лестницей, отбарабанил целых восемь просто бешеных, безумных лет.

И уж в «Скворешнике», естественно, материалов для исследований личности ему хватало, и с избытком, без сомнения. И дело вовсе тут не в диком изобилии больных на голову и напрочь отмороженных, в тогда вполне благополучном, мирном Питере. Во времена бескомпромиссной и решительной борьбы с гнилым, американским мракобесием, к ним попадали и нормальные вполне ещё, слегка обиженные разве что, кто бедами, кто государственной машиной неудачники, с не самым верным, так сказать, не самым правильным, особым взглядом на «партийную преемственность» и на устройство нашей жизни; разумеется, не без проблем уже, хотя и «излечимые». «Так у кого ж их не бывает, все мы, в общем-то, – считал Серёга, – с отклонениями, с бедами, у всех проблемы, ну и что? Живём же как-то ведь. Не демонстрируем всё это окружающим…» Уж это было очевидно, тем не менее, суровый мир психиатрии, эта мельница, к подобным типам абсолютно беспощадная, коротким махом, часто прямо на глазах его, почти мгновенно умудрялась трансформировать отнюдь не самых безнадёжных «заблуждавшихся» в отпетых дуриков и полных шизофреников. И трансформировать, похоже, окончательно. А как итог, и недостатка, ни малейшего, в материале для исследований психики, на этом месте у Серёги, понемножку перераставшего уже в Сергей Геннадича, как нам несложно догадаться, точно не было.

Работа в дурке, эти стрессы постоянные, его не очень тяготили, тут, со временем, у нас включаются защитные реакции, иммунитет, в противном случае не выдержишь и сам провалишься в психоз и деградацию. Его коллеги, несмотря на «необстрелянность» и юный возраст, относились к нему, в общем-то, вполне по-дружески и в целом с уважением, хотя, бывало, и подшучивали изредка, а пациенты – эти даже и с симпатией: каким-то лагерным, совковым надзирателем Серёга не был абсолютно. Как положено, по долгу службы у себя на отделении он проводил душеспасительные, нудные, не очень нужные беседы и дискуссии – при подготовке излечившихся на выписку (бывали даже и такие, пусть и изредка) и «ставил серу» – для особо выдающихся, упёртых умников, из тех же «заблуждавшихся», короче, просто исполнял свою рутинную, вполне обычную работу психиатра. На самом деле как и прочие, не более… А вечерами (по погоде, разумеется) любил пройтись по лесопарку, от Скворешника – до Пионерской, и частенько притормаживал у огороженной площадки, где тогда ещё располагался Конный клуб, любуясь стройными, жокейской выправки наездницами в шапочках и лошадьми под их хорошенькими ножками…

Эти прекрасные, родные нам животные, являлись главной его прихотью и слабостью. Его загадочной мечтой и страстью всей его, рутинной жизни, отчего-то были лошади, а так же всё, хоть как-то связанное с этими, невероятными и гордыми животными.

– Да не волнуйтесь вы, Светлана! Успокойтесь вы! И прекратите вы рыдать! Ну всё! Немедленно! Возьмите в руки себя, Света! Сколько можно-то? Вы на водителя взгляните! Он же белый весь! Вы что, аварии хотите?! Да уймитесь вы! – Дежурный врач ночной бригады скорой помощи уже садился в экипаж. – Ну хватит, милая! Да сколько можно повторять?! Светлана! Светочка! Да отойдите вы от двери, вы не слышите?! Нам ехать надо! «Что ж такое, ну и женщины… – пробормотал он раздражённо, – доведут же ведь, и стонут сами, как коровы!»

– Вы не слышите? Да говорю же я: не пустят в отделение! А даже если и пустили бы, что толку-то? Его с колёс в реанимацию, поймите вы! Сказал же! Света! Отойдите вы, пожалуйста! Да отойдите же вы, женщина! Вы слышите? Нам ехать надо! Объяснил же, написал же ведь. Пока оформим по расписке! Завтра, в Купчино! Давайте, утром приезжайте, с документами!

Тут, начиная подвывать в который раз уже, она достала кошелёк, взглянув на доктора, отёрла мокрое лицо и зашептала вдруг:

– А может быть, вы извините, я подумала… возьмите, доктор, ради Бога, ну, пожалуйста… – похолодевшими, трясущимися пальцами взяла купюру наугад, похоже, крупную, и протянула, не раздумывая, в скорую.

– Да прекратите вы, Светлана! Не волнуйтесь вы! – и деньги скрылись в темноте. – Ну что вы, милая! Поберегите хоть себя! Доставим, Светочка! И не таких ещё возили! Всё, закончили! Как говорится, время – деньги! Не волнуйтесь вы, ложитесь спать и отдыхайте! Завтра, Светочка, в больницу утром приезжайте! Мы поехали…

И вслед за этими словами дверь захлопнулась, машина скорой развернулась за деревьями, и эти люди, ей чужие, незнакомые, его забрали, увезли. А Светка всё ещё так и ждала чего-то долго в этом сумраке; заледеневшими от холода ладошками достала пачку сигарет, вздохнула тягостно и закурила, глядя следом за мигалками, уже пропавшими в ночи. Дрожа от холода, она стояла в этом тихом и заснеженном, её за что-то невзлюбившим, показалось бы – уже родном дворе-колодце и, беспомощно, тоскливо глядя в темноту, устало плакала. Тихонько всхлипывая, мокрыми ладошками стирала слёзы на щеках и молча плакала. Из бесконечной глубины полночных сумерек, кружась пушинками в ночи, летел на каменный, огромный город, равнодушный к его жителям, такой искрящийся, пушистый и загадочный, такой прекрасный, белый снег…

Проснулся Веничка уже под вечер. За окном, в осенних сумерках, кружил всё тот же снегопад. Холодно-матовым, люменисцентным, полумертвенным сиянием, над головой светила лампа. Он приподнялся; в углу, левее, под негромкое ворчание и незлобивый матюжок, как понял сразу он, стучала мерно доминошными костяшками компашка странных мужиков. Он чуть прислушался. «Всё, психи! Рыба! Подбиваем и считаемся, – внезапно кто-то прогремел командным голосом. – Подъём, братва! На перекур, хорош тут париться…»