Новый год Матвеевы, как и запланировали, встречали уже в новом доме, который, правда, ещё не был полностью закончен, но уже вполне пригоден для жилья. В нём пахло известью, краской и свежеструганным деревом, и, чтобы победить сырость, Дуся целыми днями топила и голландку, и кухонную плиту. Потолок ещё не оштукатурили – он сиял золотистыми досками, но стены побелили и пол покрасили.

В доме было четыре комнаты. Со двора дверь открывалась на веранду, которая служила и прихожей, и кухней, и, по необходимости, ванной комнатой: дальний конец был отгорожен клеёнчатой занавесью, и там стояла сваренная из остатков железных бочек самодельная ванна на пятьдесят вёдер. Воду приходилось таскать из колонки в конце улицы и греть на плите. Правда, на участке имелся летний душ, который Батя соорудил ещё во время стройки. Он представлял собой дощатую кабинку, поверх которой был закреплён выкрашенный чёрной краской жестяной бак. Вода в него собиралась дождевая – текла по желобам, укреплённым под скатами крыши, и нагревалась под горячим степным солнцем. Но лето закончилось, и, хотя ребята, когда требовалось быстро привести себя в порядок, порой ещё ополаскивались под холодной водой, но после первого заморозка Алексей положил этому конец: вода была спущена, а жёлоб развёрнут к садовой бочке. Теперь Батя трудился над сооружением, которое должно было заменить водопровод. Дуся, правда, не жаловалась и после переезда пребывала в состоянии непрерывного энтузиазма, обустраивая новое жилище. Но Алексей понимал, что обстирать большую семью, всех перекупать и всё перемыть стало сложнее, чем в их прежней вполне благоустроенной поварне, где, по крайней мере, имелся водопровод и электричество.

С приходом холодов строительные работы в посёлке замерли и почти сошли на нет. И, хотя электрические столбы уже были врыты на обеих улицах, но провода повесить не успели. Поэтому родители купили несколько керосиновых ламп, которые худо-бедно помогали коротать длинные вечера. Семья размещалась за большим столом в гостиной: мальчики готовили уроки, Алексей читал газету или работал с чертежами, Дуся шила, Катюшка возилась со своей куклой, которая досталась ей в наследство от Ваниных тёток и несколько лет пылилась в шкафу, пока не была извлечена покойницей Натальей Семёновной во время «уплотнения», когда освобождали верхние комнаты Дедовского дома. Старушка бросила куклу в кучу с ненужным хламом, но рачительная Дуся подобрала её, отмыла, починила и сшила ей из лоскутков новое платье. Куклу, в честь прежней хозяйки, назвали Соней, и она дождалась рождения Катюши, сидя на комоде в спальне Матвеевых.

Теперь дорога в школу пролегала через железную дорогу. Утром ребята топали «напрямки», перелезая через насыпь, и каждый раз брали из кучи вынутых из котлована камней по одному, так что вскоре между откосом их участка и насыпью выросли мостки. Батя, узнав о затее, заставил их положить в основание обрезок трубы, чтобы дождевая и талая вода не образовала болото.

Первое время возвращались тем же путём. Но однажды Ване понадобилось зайти в городскую библиотеку, а верный Борька, разумеется, увязался за ним. Библиотека располагалась на главной улице городка, и оттуда было сподручней идти домой через вокзал. Когда мальчики вышли на перрон, к нему как раз подошёл длинный состав, загородив все переходы. Братья двинулись в обход, через цеха, и тогда Борька предложил заодно проведать Батю. Они уже побывали здесь раз-другой и поэтому без труда нашли Алексея – тот сидел в застеклённой конторке справа от входа и колдовал над чертежом.

Борька, как и Алексей, обожал «ковыряться в железках», и поэтому, отломив себе и Ване по краюхе хлеба от завёрнутой в полотенце буханки и поставив на керосинку чайник, тут же принялся оживлённо обсуждать с отцом вычерченную деталь. Ваня же пристроился на табурете с книгой. Когда чайник закипел, он насыпал в него заварки и оставил, чтобы чай настоялся. Борька с отцом, не прерывая разговора, отправились сличать чертёж с деталью, а Ваня остался в конторе читать. Книга затянула его, и он машинально плеснул себе в кружку чаю, бросил кусок сахару и принялся размешивать черенком столовой ложки – единственной, какая здесь нашлась. Попивая крепкий сладкий чай, он погрузился в иной, неведомый и манящий мир и даже не оторвался от страницы, когда вернулись отец и брат, только пробормотал: «Чай остывает».

– Ну, вот что, хлопцы. Мать там, наверное, извелась вся. Допивайте – и домой!

– Батя, а можно мы ещё придём? – спросил Борька и, видя, что отец сомневается, добавил: – Пожалуйста!

– Если мать позволит. Ей тоже кто-то должен помогать…

– Я всё-всё-всё сделаю: и воды натаскаю, и за продуктами смотаюсь. Ванька тоже поможет. Да, Вань?

– Угу, – пробормотал из своего угла покладистый Ваня.

– Ну, поглядим. Вечером поговорим. А пока ступайте!

С этого дня ребята стали частенько заглядывать в депо. Иногда, если матери требовалась помощь или нужно было посидеть с сестрой, Борька сворачивал к цеху, а Ваня шёл домой. Борька, который уже был в седьмом классе, собирался поступать в ремесленное (бывшее реальное) училище, которое в своё время закончил Алексей, а потом учиться дальше – на инженера. Ваня, который техникой не интересовался, но был очень привязан к брату, часто составлял ему компанию, но просиживал в конторе за очередной «исторической» книжкой, пока Борька, переодевшись в робу, разбирал или собирал узлы паровозного двигателя под присмотром отца. О его будущем говорили только в общем, а сам он знал пока только то, что очень любит историю. Родители, Алексей и Дуся, с уверенностью говорили только одно: мальчик должен закончить десятилетку!

Так и вышло, что после летних каникул Ваня стал ходить в школу один. Братья вместе выходили из дому, пересекали железную дорогу, но дальше их пути расходились: Борьке надо было налево, в сторону вокзала и депо, в двух кварталах от которого располагалось ремесленное училище. Ване же – направо, до первого угла с той улицей, которая и вела прямо к школе. У общительного и шумного Борьки в «ремеслухе» появились новые друзья. Они часто и подолгу пропадали в железнодорожных мастерских, а вечерами Алексей со старшим сыном оживлённо обсуждали разные детали и узлы механизмов и наперебой чертили что-то в тетрадях. Дуся смотрела на них с насмешливой нежностью – «механики мои!» – и переводила взгляд на Ваню. Глаза её при этом подёргивались грустью и тревогой. Ваня был не то чтобы замкнутым, но каким-то…другим. Чутким материнским сердцем она знала, что у мальчика золотое сердце и он очень привязан к ней, к Борьке, к отцу и Кате. И в то же время понимала, что он живёт в себе – в каком-то своём отдельном мире, где нет места никому из них… Иногда подрастающая Катя подступала к нему с вопросами о том, что он читает, и он мог часами рассказывать ей о жизни древних царей, о раскопках и находках, о странах и обычаях. При этом лицо его светлело, глаза разгорались, и он открывался, словно цветок утреннему солнцу. Дуся любила наблюдать за ним в эти минуты. Она радовалась, глядя на то, как преображается её мальчик, и слушала его рассказы с не меньшим восторгом, чем пятилетняя дочь. И если Борька был для неё как бы частью её самой, то Ваня казался ей диковинным птенцом райской птицы, высиженным ею, обычной домашней уткой…

Всю зиму Матвеевы были единственными, кроме сторожа, обитателями Посёлка. Их дом, стоявший на взгорке, смотрелся во мраке долгих зимних ночей маяком на утёсе, окружённым, как остовами разбитых и покинутых кораблей, домами без крыш и с пустыми глазницами окон. Между построек возвышались причудливые сугробы снега, накрывшего груды строительных материалов и отвалов грунта.

Сторожка находилась на самом въезде, ближе к станции. Это был обычный строительный вагончик-бытовка, оборудованный железной печкой. В нём безвыездно жил нанятый кооперативом сторож Михалыч, прежде обитавший бобылём у пожилой вдовой казачки в станице и подрабатывающий плотником. Ему как члену бригады строителей тоже обещали участок, но поскольку он был бессемейным, то строительство полагалось целиком за его счёт. Михалыч отнёсся к этому вполне равнодушно и собирался по весне ставить на своём участке мазанку из самана.