– Почём огурцы?

– Для тебя – рупь штука, – ответила та, с вызовом глядя Верке в глаза.

– Чего так? – Верка встретила взгляд и не отвела глаз.

– Цена для тех, кто кровушку огурцом заедает!

– А ну поподробнее! – сказала Верка, ставя корзину на прилавок и поудобней пристраивая младенца.

– А то не знаешь!

– Знала бы – не спрашивала.

Слово за слово, Марковна рассказала всю историю с арестом Дедовых. Танька начала кряхтеть и искать грудь, но Веруня только машинально покачивала ребёнка, не упуская ни слова из рассказа старой казачки и не отводя глаз.

– …Вот так-то, девка! – закончила она наконец. – А дитё пора кормить, ишь, извертелася вся…

– Ясно, – ответила Верка, подхватила корзину и направилась к выходу.

Танька уже орала в голос.

Дома она бухнула на пол веранды корзину с провизией и пронеслась вихрем мимо встревоженной матери в свои комнаты с орущей дочкой на руках.

Уложив младенца на их с Виктором кровать, размотала мокрые пелёнки, рывком выдернула их из-под дочери и не глядя швырнула на пол – отяжелевшая материя глухо ударилась о доски. Голодная Танька не давала себя запеленать, яростно молотя воздух пухлыми ножками и ручками. Однако мать, ласково приговаривая, безжалостно упаковала её в тонкую ситцевую пелёнку и, не успев даже сесть, приложила к набухшей груди. Ребёнок жадно взял сосок и начал ритмично сосать. Верка медленно вышла из спальни, села в плетёную качалку и, тихонько покачиваясь, оглядела комнату.

Раньше она не задумывалась, как досталась ей эта квартира – принимала как должное, купалась в родительской любви. Она знала людей, которые здесь жили, здоровалась с ними, встречаясь во дворе или в передней, но никогда не интересовалась, кто они и как живут. Теперь же, держа на руках собственное дитя, впервые подумала о тех, кто родился и вырос в этих стенах и родил здесь собственных детей. Кто строил и благоустраивал этот дом. Кого безжалостно вырвали с корнями – для того, чтобы она, Веруня, отцова любимица, жила так, как она сейчас живёт! Она вспомнила худенького синеглазого мальчика – Ваню, кажется? – которого осиротил её отец и который жил теперь в поварне у Матвеевых. Жил, стараясь не глядеть на её окна – и всё-таки невольно глядя на них в безнадёжной тоске по отцу и матери! Её раздражал этот неподвижный его взгляд, смотревший сквозь неё на что-то, видное только ему, и она задёргивала занавески. А если бы это был её ребёнок? Или даже она сама? Если завтра кто-то донесёт на её отца? – А уж за ним-то водилось немало грешков, о которых Верке было хорошо известно! Хотя не интересовалась его делами, но дурочкой не была и, преследуя свою выгоду, всегда знала, когда у отца водились денежки. Догадывалась и о том, откуда на столе все эти разносолы. Понимала, что не за красивые глаза незнакомые станичники и хуторяне приносят на рассвете корзины перед тем, как везти товар на рынок. А ну как им это надоест, и они донесут куда следует? И в сумерках подъедет к дому «воронок», перевернёт всё вверх дном и увезёт – и отца, и Виктора, и её, Верку…

Тут не отличавшаяся богатым воображением Веруня въяве увидела свою дочку, надрывающуюся от плача в колыбели в пустом разорённом доме – и глухо зарыдала, прижимая ладонь ко рту, чтобы не испугать ребёнка.

Вошла мать.

– Вера! Верушка! Я ж говорила тебе: не ходи! Так и знала, что обидят…

Не отнимая ладони от лица, Верка мотала головой. Слёзы катились по её лицу, стекали по руке. Мать принялась вытирать ей лицо рушником, который держала в руках.

– Давай Танюшку-то! Она уже спит.

Мать приняла ребёнка, отнесла в спальню. Когда она вернулась, Верка уже только всхлипывала. Лицо у неё было – лучше не подходи! Надежда знала, что ничего хорошего это не сулит, – она даже побаивалась Верку в такие моменты. Поэтому молча села на край дивана.

– Ты знала, почему его выгнали с базара? – безжалостно спросила дочь. Когда сердилась, Вера всегда переходила с матерью на «ты».

– Откуда! Он не рассказывал…

– Мама, прекрати, я не маленькая – весь город об этом говорит, и ты хочешь, чтоб я поверила?.. Мама! Посмотри на меня!

Надежда подняла на дочь несчастные глаза – и тут же опустила, не выдержав Веркиного тяжёлого взгляда.

– Мало ли что люди болтают…

– Значит, знала.

Звенящая тишина повисла между ними. Верка хотела – и не находила в себе сил злиться на мать: единственное, в чём можно было её упрекнуть, это всегдашняя покорность мужу. Что с неё возьмёшь?

Но отец! Одно дело брать подношения за определённые услуги. Но отправить на расстрел честных людей, единственная вина которых была в том, что его дочери требовалась квартира, которую они занимали!

– Веруня, тебе надо покушать… – робко произнесла мать.

– Отстань!

– Молоко пропадёт! Хочешь, я тебе сюда принесу? У меня вареники с картошкой…

Неожиданно Верка обнаружила, что и правда очень голодна – совсем как Танька: если сейчас же чего-нибудь не поест, закричит в голос!

– Принеси, – сказала она, не глядя на мать.

Вечером первым пришёл Виктор – Ивахнюк всё чаще засиживался допоздна, работая как приговорённый.

Верка встретила мужа в дверях – её лицо ещё хранило следы слёз – и с порога выпалила:

– Я была сегодня на рынке.

Виктор встревожился: за те три года, что он знал Веру, ему ещё ни разу не приходилось видеть её плачущей. Он протянул руку, чтобы убрать с её лица выбившуюся прядь, но она отвернулась и отошла к окну.

– Что случилось, родная? Кто тебя обидел?

– Никто, – ответила она не оборачиваясь. – Но я узнала, почему мы живём в этой квартире.

Виктор ждал и боялся этой минуты. Впрочем, нет – не ждал: он любил жену страстно и в то же время трезво, прекрасно видя все её недостатки – легкомыслие, эгоизм, упрямство и дух противоречия. Он до последней минуты боялся, что она передумает выходить за него, даже несмотря на беременность. Всю неделю перед свадьбой, стоило ему проснуться, начинало сладко и тревожно колотиться сердце: ещё пять дней, четыре, три… Даже выйдя из загса её законным мужем, когда она продела свою ладонь в его согнутую руку, он так крепко сжал её, что Вера, покосившись, прошептала: «Не бойся, не сбегу!»

Но это его не успокоило. Сидя за свадебным столом, он смотрел на неё, такую красивую, и не верил, что она согласилась стать его женой. Всё происходящее вдруг представилось ему розыгрышем, злобной шуткой, которую все эти люди затеяли, чтобы покуражиться над его любовью. Когда раздалось первое «горько», подхваченное остальными гостями, и они с Верой встали, он, глядя в её такие близкие глаза – насмешливые, вопрошающие – с таким жаром припал к её губам, словно этот поцелуй мог насмерть запечатать их союз. Внезапно он почувствовал, что она отвечает ему: её полная грудь, набухшая в ожидании материнства, прильнула к его груди, рука обхватила его затылок…

Когда наконец гости разошлись и они остались одни в Веркиной девичьей спальне, жена подошла к нему очень близко, положила руки на грудь и, снизу вверх, заглянула в его глаза. Он прижал к себе её руки и с радостной обречённостью погрузился в омут этих глаз: будь что будет! Так они стояли целую вечность – несколько мучительно-сладостных минут, и Виктор с нежностью разглядывал и карие крапинки на серо-голубой радужке, и прозрачную кожицу век, и тонкие длинные ресницы, и пульсирующую жилку на виске. Наконец Верка отвела глаза и прижалась щекой к его руке.

– Я буду тебе хорошей женой, Виктор. За это не переживай.

Всю послесвадебную пору – в старину это назвали бы медовым месяцем – они были слишком поглощены друг другом, постепенно притираясь, соединяясь в тот комок семейного существа, которым надлежало им стать. Месяц и в самом деле вышел медовым – неожиданно для обоих: дни, проведённые раздельно, были наполнены ожиданием, когда каждый из них старался вести себя как обычно, выполняя рутину каждодневных обязанностей и скрывая глубоко внутри тлеющий огонёк робкого счастья. И только поздним вечером, когда за ними закрывалась дверь их спальни, снова становились одним целым, заново осваивая науку любви, такой неожиданной для обоих. Подолгу лежали в темноте молча – Веркина голова на его плече, тяжёлая густая коса рассыпана по подушке – слушая ночные звуки, доносившиеся сквозь открытое окно. Каждый думал о своём, но оба находились в той поре молодого счастья, когда и не требуются слова. Время для разговоров придёт потом, а пока что жалко было вспугнуть это легкокрылое нечто, свившее себе гнездо под их кровом…