Поэтому внезапный арест соседей, пришедшийся на один из таких вот тихих вечеров, стал лишь лёгким облачком на лазурном небосклоне их безмятежного счастья. Стоя на верхней площадке лестницы, куда их выманил характерный стук в дверь, Вера увидела, как человек в чёрной коже и с кобурой протягивает Илье сложенный вчетверо листок бумаги, и с недоумением оглянулась на своих. Но увидела только испуганные взгляды матери и бабки и ощутила на плече руку мужа – отца на площадке не было.

Виктор тут же увёл жену в их комнату, и всё время, пока внизу хозяйничали незваные гости, они просидели бок о бок в темноте на краешке кровати. Когда зарычал мотор и захлопали дверцы машины, Вера подошла к окну и отодвинула край занавески. Она увидела, как Илья подсаживает в «воронок» Катю и, сняв кепку, окидывает взглядом родной дом…

Дело, по теперешним временам, было обычное – людей забирали сплошь и рядом. Отец называл это «контру вычищают». Что такое «контра», Верка представляла с трудом. Ну какие, скажите на милость, враги революции из этих замшелых господ, которые без прислуги шагу не ступят? И уж тем более трудно было поверить, что их бывшие соседи, Дедовы, могут представлять какую-то опасность для новой власти. Она сказала об этом мужу, но он ответил, что «там» разберутся, а она не должна волноваться. Но Верка, неожиданно для себя самой, волновалась. Когда муж заснул, как засыпает уставший за день человек с чистой совестью, она ещё долго ворочалась в постели, пила воду из графина на комоде. Потом, чувствуя, что сон нейдёт, села на стул у окна и стала смотреть на залитый лунным молоком ночной город.

Живя в собственном эгоцентричном мирке красивой и пышущей здоровьем молодости, никогда прежде она не задумывалась о том, что происходит вокруг. Дурная слава соблазнительницы и разлучницы оттолкнула от неё школьных подружек, и Верке поневоле приходилось довольствоваться компанией парней и мужчин, которые увивались за ней в надежде, что и им что-нибудь перепадёт от этого изобилия. Но кавалеры говорили с ней только о том, что она хотела слышать, и политические разговоры в этом списке отсутствовали. Однако Верка не была так уж глупа и, когда брала на себя труд в чём-то разобраться, то выводы, как правило, делала верные и беспощадные.

Теперь, сидя у окна, она перебирала в памяти все случаи арестов, о которых ей доводилось услышать. Многих из арестованных она знала в лицо, а с другими была даже знакома. Не считая нескольких бывших господ, не успевших или не посчитавших нужным убежать за границу и тем поплатившихся за свою беспечность, остальные были ничем не примечательные люди. А что если и за Виктором вот так однажды приедут? Ведь неизвестно, что творится в головах у этих комиссаров! Вон Федька, её бывший хахаль, так просто бредил «недобитыми буржуями» и «контрреволюционной сволочью», на каждом шагу они ему мерещились. Она даже однажды его спросила, смеясь: а может, я тоже контра? На что он ответил совершенно серьёзно, что, ежели так, он самолично в неё разрядит револьвер. Она тогда долго хохотала и всё спрашивала его: который из них? Но с этого дня стала держаться от него подальше.

Уже луна ушла на другую сторону дома и на востоке прорисовались очертания дальних холмов, а она всё сидела, облокотившись на подоконник, и не могла справиться с тревогой. Виктор повернулся в постели и, не обнаружив рядом жены, резко сел в постели.

– Вера!

– Тссс, тихо, – сказала она от окна. – Весь дом перебудишь.

– Ты чего не спишь?

Она сбросила шаль и села в кровать, подоткнув подушку повыше.

– Ну? Чего? Тебе плохо? – зашептал Виктор, устраиваясь рядом.

– Нет. Ничего, – ответила она, уже привычно устраиваясь на его плече. Помолчала. – Витя, а тебя не заберут?

– Что?! Вот дурная. С чего это меня заберут?

– Не знаю. Дедовых же забрали. А они никому ничего плохого не сделали.

– Ну, Дедовых… Погоди, ещё, может, разберутся. Вдруг ошибка вышла.

– Да кто станет разбираться? Расстреляют – и вся недолга! – Верка не стала рассказывать мужу про Федьку, что было – быльём поросло. Но он почувствовал, как она напряжена, и обнял покрепче:

– Ну что ты, родная! Всё это глупости. Я вас не брошу, – и положил большую тёплую руку на её едва заметный живот.

И всё-таки её иногда тревожил страх: верно, близкое материнство заставляло искать защиты себе и будущему ребёнку. Она старалась не смотреть на запертую соседскую дверь и опустевшие окна.

А недели три спустя отец, придя со службы, положил перед ней ордер на новое жильё. И ничто не ёкнуло в её сердце. Ей и в кошмарном сне не могло присниться, что её собственный отец приложил руку к тому, чтобы освободить эту квартиру! Его объяснение было простым и логичным: освободилась жилплощадь – и он подал заявление на расширение. Ввиду прибавления семейства жилсовет просьбу удовлетворил.

Наутро Верка пошла смотреть новое жилище. Она никогда не бывала у Дедовых – даже мать видела больше. Хотя и она не проходила к соседям дальше порога, но всё же знала расположение комнат и видела обстановку. С непривычным для неё оживлением Надежда живописала дочери и буфет красного дерева, и пианино, и плюшевый диван; большой овальный стол с венскими стульями; кожаное кресло и плетёную качалку… К этому Верка была уже готова, но оставалась ещё спальня – бывший кабинет – и уголок за портьерами, бывший Ваниной детской.

В спальне её потрясло количество книг, стеллажи под потолок с приставной лесенкой. Большая двуспальная кровать с резным изголовьем и инкрустированный туалетный столик – приданое Натальи Семёновны – не подходили к солидному письменному столу, но это и понятно: хозяевам пришлось потесниться, когда их семейство вселилось на второй этаж. С книгами придётся что-то делать, а впрочем, надо спросить у Виктора.

За портьерой в гостиной обнаружилась кушетка, застеленная покрывалом – на ней, видно, и спал мальчик. Ещё там стояла пустая этажерка и платяной шкаф. Верка заглянула в него – шкаф тоже оказался пуст. Кое-где виднелись следы ещё каких-то вещей – так, на коврике у окна она разглядела отчётливые следы четырёх ножек какой-то мебели. Кто и когда её забрал, она не знала, да и знать не хотела: квартира и без того казалась ей прекрасной. Сидя в качалке, она с наслаждением почувствовала себя хозяйкой этих комнат – дамой в отлично сшитом платье, в окружении своей семьи.

Вера положила ладонь на живот, и вдруг почувствовала, как крошечная пяточка изнутри толкнула её руку…

Если женщина любима, здорова и окружена заботой, то ожидание появления на свет её первенца переживается ею как пора тихого и трепетного счастья. В эту пору она погружена в себя, в свои ощущения и мечты о будущем ребёнке.

Вера не стала исключением. Если бы она дала себе труд задуматься, то с трудом узнала бы себя прежнюю, но мысли о прошлом приходили отрывочно и редко, да и то рассудок оттеснял их на самый край сознания. Ей нравилось, когда Виктор клал руку на её живот и они вместе слушали движение новой жизни, которая скоро выйдет на свет. Потом, посреди февральской ростепели, когда за три дня сходит снег и кажется, что уже совсем весна, родилась Танька и заняла собой все мысли и весь досуг молодой семьи.

Открытие, сделанное Веркой на базаре, было подобно изгнанию из рая. Если бы у неё было развито воображение и она могла облечь в слова то, что чувствовала, то могла бы сказать, что чья-то карающая рука сбросила её с небес на землю.

Она как потерянная бродила по дому, не обращая внимания на ласковые вопросы матери и её встревоженный взгляд. Машинально делала обычные дела – протирала пыль, поливала цветы в горшках, стирала пелёнки, укачивала дочку. Но ей казалось, что её тело налилось свинцом, и она утратила интерес к домашним хлопотам. Выйдя во двор вешать бельё, она вдруг застыла с мокрой пелёнкой в руках, глядя на распахнутое окно поварни, где за ситцевыми занавесками неугомонная Дуся сыпала скороговорочкой, беседуя со своей Катюшей. Мальчиков не было дома – начались каникулы, и они целыми днями пропадали на речке. И Верка вдруг подумала, что в её квартире должны жить они – семья, приютившая сироту, а не она, дочь человека, который повинен в его сиротстве. Ей вдруг по-детски захотелось сбежать со двора, спрятаться, уткнуться лицом в материн подол, как она это делала в детстве, когда ребята в слободке дразнили её отцом. Гришку крепко недолюбливали: слухи о его коварстве давно уже ушли в народ и стали разновидностью местного фольклора. Слободская детвора, росшая в саманных пятистенках с ситцевой занавеской вместо дверей, поневоле слышала и ночные перешёптывания родителей, и бабье «сарафанное радио», когда те по-соседски делились местными новостями. А кое-кого родители и прямо предостерегали: держись, мол, подальше от этой девки – как бы не сболтнула что своему отцу! Поэтому Верку в слободке долго не принимали в свою компанию, сторонились, глядели настороженно. Сперва она прибегала со двора к матери или бабушке, жаловалась и плакала. Но потом поняла, что надо брать дело в свои руки. Правда или нет всё то, что говорят про её отца, – не её дело: это отец. Но поступать так с ней они не имеют права. Поэтому ей пришлось стать задирой, научиться не только давать отпор, но и первой начинать драку. Взрослея, она скорее почувствовала, чем поняла, что готовность распускать руки – не самая привлекательная черта девушки, к тому же после драки выглядишь неряхой. Верка рано – раньше многих подружек – поняла, что красота не менее сильное оружие, чем кулаки, и стала заботиться о своей внешности. Взамен этого она оттачивала свой язычок, и вскоре достигла в этом известных, хоть и сомнительных, успехов. Во всяком случае, многие из числа её знакомых предпочли бы быть избитыми, нежели попасться Верке на язык.