– А ты, Пахомыч, возьми его в подмастерья! – отозвался молодой рабочий. – Парнишка толковый, жалко.

– То-то и оно, что толковый. Учиться бы ему надо…

Назавтра была суббота и потом воскресенье, и Алексей измучился дурными предчувствиями: что если его больше не пустят в депо?!

В понедельник он заходил в ворота настороженно, бледный от волнения. Вошёл и встал у входа. Молодой рабочий, Костя, увидев парнишку, подмигнул и улыбнулся.

– Чего стоишь как усватанный? Иди, подмогни.

Лёша немного успокоился – Пахомыча не было видно – и взял из ящика нужный разводной ключ…

Уйдя в работу, он забыл все свои страхи и не знал, сколько прошло времени. Наконец дело было сделано и Костя объявил перекур. Обернувшись, чтобы сложить в ящик инструменты, Лёша с удивлением увидел, что за его спиной, на некотором расстоянии, стоят Пахомыч и какой-то незнакомый господин – стоят, видимо, давно и наблюдают. Парнишка сразу покрылся холодным потом: начальство! Тут же вернулись все давешние страхи. Сейчас его погонят отсюда и больше не позволят приходить…

Но тут незнакомый господин улыбнулся и сказал:

– Ну что, Алексей, давай знакомиться! Меня зовут Аркадий Валерьянович, и я директор железнодорожного реального училища…

Так в Лёшину жизнь вошла семья Дедовых: всю весну и лето Наталья Семёновна учила его грамоте и арифметике, и осенью Алексей Матвеев стал студентом.

Вся его жизнь пронеслась перед глазами, пока стоял он на перроне, и вот каков итог: ушли в мир иной Аркадий Валерьянович с добрейшей Натальей Семёновной, а теперь вот не стало Ильи и Кати. Есть ещё где-то Соня и Зоя, но от Зои после революции вообще не было известий, а Соня последний раз была в Раздольном после смерти матери: погостила дня три, сходила на могилку. Вечерами, когда пили чай на веранде, много рассказывала о своей и мужа работе в клинике, о студентах и сложных больных. Надо бы найти её адрес: может, захочет взять племянника к себе. Парню, конечно, в столицу бы лучше – способный он, книги любит – глядишь, в университет пойдёт. Но из того, что рассказывала Софья Аркадьевна, было ясно: ей не до Вани. Своих детей у них с мужем не было, и они целиком отдались работе, пропадая сутками в операционной или читая лекции студентам-медикам.

Но для очистки совести всё же надо написать. Хотя как напишешь? А вдруг письмо перехватят огэпэушники – Алексей уже слышал такие разговоры – и тогда огребешь проблем, да ещё и Софью подставишь!

В этих раздумьях Алексей медленно шёл домой.

Ночью, уже в постели, рассказал обо всём жене – огорчать её не хотелось: Дуся была на сносях, да разве ж от неё скроешь! Хорошо зная мужа, она весь вечер встревоженно на него поглядывала, один раз спросила: «Ну чего там?» – но Алексей показал глазами на мальчиков и нахмурил брови.

Услышав страшную новость, Дуся расплакалась. Алексей дал ей время выплакать своё горе, положив русую голову себе на грудь и поглаживая непослушные кудри. Майка на его груди вся пропиталась слезами. Постепенно рыдания, сопровождаемые гневным горячим шёпотом, затихли. Некоторое время Дуся молча всхлипывала, и Алексей уже решил, что жена, наплакавшись, заснула, как вдруг она откинулась на спину и спросила вполголоса:

– Но мы же теперь можем его усыновить?

– Да, если родные не будут против.

– Родные?.. А, ты про Софью. И ещё где-то Зоя есть… Но знаешь, Зоя, если бы хотела, уже давно бы весточку прислала… А может, она умерла?

– Ну, Зою-то уж точно спрашивать никто не станет: иностранка она. И Ваньке лучше вообще такую родню не упоминать, мало ли… А вот Софье Аркадьевне надо бы написать. Но где взять её адрес? Во время обыска все бумаги, поди, забрали…

– А коли забрали, то и адрес её там нашли. И, стало быть, её тоже в гэпэу вызывали. В московскую. Думаю, Лёша, она всё знает, и раз отмалчивается, то ей всё это ни к чему!

– Может быть, и так, – ответил Алексей, помолчав. – Значит, не будем гнать волну: подадим документы, и всё тут! А если появятся вопросы, тогда и посмотрим.

В райсовете лишних вопросов задавать не стали. Правда, спросили, есть ли у ребёнка другие родственники, но Алексей на голубом глазу ответил, что нет, и сотрудница загса выдала свидетельство об усыновлении и новую Ванину метрику, в которой значилось: Матвеев Иван Алексеевич, 7 июля 1922 года рождения, родители – Матвеев Алексей Петрович и Матвеева Евдокия Михайловна.

Ваня и Борька делали уроки за большим кухонным столом, когда Алексей вернулся из загса. Подойдя к столу, он не стал садиться на своё хозяйское место напротив двери, а отодвинул табурет напротив Вани. Мальчик оторвался от тетрадки и вопросительно поглядел на Алексея.

– Тут вот какие дела, Иван. – Пока дядь Лёша прокашливался, сердце мальчика пропустило удар – неужели его отдадут в детдом?! Ужас был настолько велик, что до Вани не сразу дошло то, что ему говорили. «Сбегу! Всё равно сбегу, буду на чердаке жить…» В возбуждении он не заметил ни того, как встал, ни того, что думает вслух.

– Ты чего бузишь, хлопец? Откуда ты сбегать собрался?! – повысил голос Алексей Петрович. – А ну сядь!

– Я не пойду в детдом! – пробурчал Ваня, с размаху плюхаясь на стул.

– Какой ещё детдом? Чего тебе втемяшилось?! Ты лучше слушай, что тебе говорят.

Когда до Вани, наконец, дошло, что Матвеевы оставляют его у себя и даже больше – усыновляют, он даже ослаб от огромного облегчения. Дядь Лёша пристально посмотрел ему в глаза и продолжил.

– Но только запомни: ты теперь Матвеев! Слышишь меня? – Матвеев, а не Дедов! Когда закончишь школу и будешь получать паспорт, можешь вернуть фамилию. Твои родители были честные и хорошие люди, и их родители тоже. Ты имеешь полное право ими гордиться. Но времена сейчас суровые, непростые. Новой власти трудно разобрать, кто свой, а кто – враг. Когда-нибудь наступит время и твоей семье вернут доброе имя. Но до тех пор – если ты не хочешь в детдом – ты будешь Иван Алексеевич Матвеев. Договорились?

Ваня смотрел горящими глазами, совершенно чёрными на бледном лице. Когда дядь Лёша закончил, он, вместо ответа, сказал:

– Но ведь все знают, кто мои родители…

– Знают. Но постепенно привыкнут к тому, что ты Матвеев. Ты, главное, сам помни, кто ты есть. А людская молва – она шумная, да только её шума ненадолго хватает. Вот увидишь: что-нибудь ещё произойдёт – и люди вцепятся в эту новость зубами, а о тебе и думать забудут. Молва-то, сынок, она свежатинку любит…

Алексей Петрович ухмыльнулся в усы: ему самому понравилось то, как он сказал – свежатинка! А Ваню после давешней вспышки вдруг охватила страшная усталость. Казалось, что он и со стула встать теперь не сможет. Мальчик смотрел в тетрадку, но не видел того, что писал. Он примерял на себя своё новое имя. Иван Алексеевич Матвеев. Иван Алексеевич…

В начале декабря у Матвеевых родилась дочь. Дуся назвала её Катериной – в честь Ваниной матери, к которой была очень привязана. А в феврале Веруня, которая теперь водворилась с мужем на первом этаже Дедовского дома, родила Таньку. Чернявый и смуглый младенец, столь не похожий ни на кого из семьи, поверг соседей в растерянность. Ивахнюк, успокоенный было замужеством дочери, в замешательстве посмотрел на внучку и, скрестив руки на груди, перевёл взгляд на дочь. Верка, слегка утомлённая родами, которые дались ей неожиданно легко, бестрепетно встретила суровый отцовский взгляд. Откинувшись на подушки, она не отвела глаз и только крепче прижала к себе малютку, как бы говоря: только попробуй! Никому не позволю её обидеть! Виктор, сидевший в ногах супружеской постели, не мог видеть тестя. Казалось, ему и дела нет до того, как выглядит новорождённая: он накрыл своей ладонью руку жены и смотрел на неё и ребёнка полными нежности глазами.

Теперь, когда семейство Матвеевых существенно прибавилось, в поварне стало тесновато, и Алексей заговорил о переезде. Но Дуся понимала: на самом деле его беспокоит не теснота, а соседство с Ивахнюками. Её и саму с души воротило смотреть на Гришку, а что уж говорить о муже! Когда Ивахнюк проходил через двор, Алексей провожал его таким тяжёлым взглядом, что Дуся жила в постоянном страхе: а ну как сорвётся – ведь отметелит мерзавца! Тогда всем им несдобровать, этой гниде ничего не стоит отправить их вслед за Ильёй и Катериной.