Подойдя к рампе и прижав к груди кулаки, девушка почти с молящимся взором обратилась к залу.

– Люди! Люди! Люди труда! – никто не ожидал у неё такого сильного и грудного, с едва заметной хрипотцой, голоса. – Зачем вы пришли на этот пошлый спектакль? Что вы от него ждёте? Минутного забвения? Опьянения? А завтра опять пойдёте на про̒клятую работу, чтобы своими руками поддерживать существование упырей, сосущих вашу кровь? Вы вновь приметись работать за примитивными станками, от которых нет никакого прока, а лишь опасность для ваших рук и глаз, вновь сядете в монстры-машины, которые могут встать в мороз посередине дороги, и вы замёрзнете! Женщины вновь будут работать за средневековыми станками и шить, работая иглою по 10, а то и по 12 часов в день, не находя времени для собственных детей! Милые мои, ответьте мне, разве это жизнь?

Тем временем по сцене, хромая, бегал несчастный конферансье Прошкин и, схватившись руками за голову со съехавшим париком, лопотал: – Что она говорит? Откуда она взялась? Кто пропустил? У нас концерт, а не партийный диспут? Господи, да вызовите кто-нибудь полицию!

Но никто не обращал на него внимания. Люди в зале были околдованы этим голосом, этим взглядом, этой смелостью. Артисты, выбежав из-за занавеса, тоже зачарованно внимали этой дерзкой девчушки.

– Областная администрация, много она сделала для вашего благосостояния? А что она делает для вашего духовного просвещения! Пустые песенки, пошлые танцы! Бюрократический аппарат расширили до умопомрачительных размеров, а толком ничего сделать не могут. Да, тут уже роскошно не поживёшь! Как-никак на дворе Великий Ледниковый период. Отсюда и убогость их нынешних апартаментов, и автомобилей, не то, что было у их прадедов! Но простым людям гораздо хуже. Многие умирают от цинги, дети рахиты…

Но тут в проходах зала показались несколько полицейских, очевидно вызванных администратором. Их быстрое появление объяснялось тем, что они дежурили возле Театрального балагана. На них были синие бушлаты, затянутые портупею с кобурой, из которой выглядывали магазины револьверов. На головах чернели огромные папахи с орлиной кокардой. Жёстко, как и требуется полицейским, они печатали шаг, смягчённый, впрочем, резиновой подошвой унтов. Через минуту они уже были на сцене, возле дерзкой девушки, которая даже не предприняла попыток к бегству. С бугристым красным носом капитан, самый старший по званию из всех четверых остальных, гордый тем, что ему выпало счастье участвовать в аресте политического преступника, ни разу не сбиваясь, протараторил: – Вы арестованы, так как уличены в противогосударственных речах, где клевещите на законные органы власти, подстрекая толпу к бунту. Ваши руки.

Девушка, лунатически смотря куда-то вдаль, покорно подняла руки, которые захлопнул в наручники рядом стоящий угрюмый страж закона.

Тем же путём полицейские со своей добычей покинули балаган.

Что ж, представление можно продолжать? Директор мигнул конферансье. Иегуда Прошкин попытался произнести остроту по поводу, что, юная актриса, начитавшись, чего не следует…. чего не следует… Но никто уже не смеялся. А когда кто-то из зала крикнул «Ироды!», Прошкин совсем растерялся. Он с жалкой надеждою посмотрел на оркестр, но музыканты отчего-то молчали. Боже, какой же номер объявить? Никто из артистов не хотел выступать, наплевав на посуленные щедрые гонорары. И люди – сначала один, потом другой, третий и т.д. – потянулись к выходу. Вот так бесславно закончилось красочное шоу, которое предложила в качестве громоотвода Инесса Власьевна Ржевская, пожизненный губернатор Владимирской области. И это ни где-нибудь, а в самом областном центре!

Солёный жмых

Ночь 9-е января. Среда

И вербой расцветёт ласкающий уют;

Запечных бесенят хихиканье и пляска,

Как в заморозки ключ, испуганно замрут.

Н. А. Клюев. Избяные песни.

Тем временем машина, несущего Жукова и Рябинина и гремящий лом, а так же инструкции к главам местной ячейки подпольного ведического братства, с трудом пробиралась ухабистым просеком. Вся сложность была, чтобы не вылететь на целину, поэтому Жуков внимательно следил за дорогой, прислушиваясь к звукам мотора, ехал только по накатанному пути, следил, чтобы машину-зверя не выносило в сугробы. Вокруг расстилалась всё та же однообразная картина. Снежная дорога, тёмная даль и звёзды, к которым присоединился недавно поднявшийся из-за дальнего леса тонкий медовый обод старого месяца. Сквозь волнистые туманы пробирается…

– Где-то через десять километров, – сказал, закуривая Жуков. – Будет деревня. Там можно будет остановиться, чаю горячего попить и обогреться. Печка что-то капризничает. Надо будет почистить контакты у аккумулятора.

– Да, в кабине заметно попрохладнело. Да только времени-то у нас хватит? Путёвка у тебя на какой срок?

– Это уже не имеет значение. Скажу, поломка была в пути. Такие вещи у нас сплошь и рядом.

– А-а! Ну тогда можно на полчасика и заскочить.

Медленно, зверски рыча и вихляя на ухабах, гибридный грузовик Жукова, постепенно подъезжал к бедной русской деревушки, затерянной в морозной, таящей смерть для заблудившегося пилигрима, глуши. Жуков приблизил к лицу запястье ладонью вниз и посмотрел на фосфоресцирующие часы.

– Уже три ночи. Не больно-то хозяева нам будут рады. Нежданный гость хуже татарина. Но ничего. Поругаются, поругаются, душу отведут – а там и самовар поставят. Гляди-ка, Рябинин, в одной избе в окнах свет! Вот мы как раз туда завалимся.

– Да хоть бы куда, – сказал начинающий мёрзнуть Алексей. Он то дышал на ладони, то усиленно растирал их.

Через десять минут они уже въезжали в нищую, с покрытым серебрящимся на соломенных крышах снегом и с покосившимися колами плетней у огородов, деревню Солёный жмых. Проехав три двора, остановились возле двух верей без ворот, между которыми тускло светило два окошка.

– Долго торчать не будем, – сказал Егор, по обыкновению, плотно натягивая на голову свою кожаную кепку. – А то потом замучаемся мотор разогревать.

Рябинин, хлопнув дверцей, легко спрыгнул с подножки.

– Подожди, Алексей, – крикнул Жуков. – Надо радиатор залить антифризом. Поможешь.

Жуков вынул и кабины десятилитровую пластмассовую канистру и отдал её Рябинину. Сам же ловко запрыгнул на приваренный бампер, открыл при помощи лома капот, принял от напарника канистру с антифризом и, щуря глаза и кусая нижнюю губу, начал лить в отверстие радиатора жидкость, струя которой при блеске звёзд и снега переливалась оттенками змеи какой-то, гадюки, что ли, медянки. Закончив процедуру, Жуков отдал Рябинину на две трети освобождённую канистру, захлопнул капот и пружинисто, как барс – в грязных пимах – спрыгнул на землю.

– Порядок! – сказал Жуков. – Давай канистру.

Взяв канистру и лом, он их поставил в правом углу кабины и захлопнул дверцу.

– Ну что? Веди меня, жених, к своим. Ты ведь тоже у нас из сельской местности, – пошутил Егор.

– Это чой-то я жених? Ну, ты скажешь тоже! – растерялся Рябинин.

– Да так. К слову пришлось. Ладно. Идём.

Подойдя к чёрной от древности избе, которая давно бы завалилась, если бы её не подпирал как раз с падающей стороны толстый ствол мёртвой ветлы, Жуков и Рябинин, вдохнув воздух, приятно пахнущий печным дымом, подошли к гнилому крыльцу, впрочем, со свежими ступнями на лестнице. Поднявшись, Жуков громко постучал в дверь. Хозяева не заставили себя долго ждать, видимо, уже давно их ждали, так как видели, что машина остановились возле их двора, и догадывались, что те пойдут к ним. Дверь открыла дряхлая, как её обиталище, старуха в валеных опорках и с накинутой на седые волосы и плечи шерстяным платком. Огарок свечи освещал глубокие морщины и недовольные глаза.

– Бабуля, – сказал как можно приветливее Жуков. – Не примешь ли погреться двух путников? И нам добро сделаешь и себе, так как Бог любит странноприимцев.