– Какие вы путники, ироды окаянные, – зашамкала беззубым ртом старуха, зябко кутаясь в плат. – Прикатили на своей машине, которая так выла, что чуть не перепугала мне всех кур. Хотя чего с вами делать, – проворчала бабка. – Всё равно же не отстанете. Заходите. Только осторожно – ступеньки неровные.

И старуха, показав полусогнутую спину, пошла в дом. Путники – за ней.

Когда зашли в хату, их приход встретили белорунная овца, несколько кур с разноцветным петелом, пушистый грязный кот и дряхлый добродушный пёс непонятной породы. Горницу освещали две лучины, вставленные в светцы. Печка, занимавшая треть избы, издавала приятное тепло. Вдоль той стены, которая не имела окон, располагалась лавка, рядом – стол. А вот у той стены, что располагала окнами, выходившими на двор, обнаружилась и причина бессонницы старухи. Выгибая тонкую, почти лебяжью, шейку, на самом ровном месте горницы, тая столетние сны, стояла древнерусская прялка, сокровенное орудие женского труда. Как и должно быть, донце этой прялки было устлано ковриком, чтоб старым костям мягче сиделось, а на устремлённой ввысь лопати пучилась, как пена перебродившего пива, белая овечья кудель. И где-то тут же на щелястом полу Рябинин усмотрел и последнюю деталь этого и простого, и мудрого устройства – только что начатое веретено, призванное, вращаясь как ось земли, истощать пышную кудель, вытягивая из неё длинную грубую нить.

– Ты, наверно, бабушка, и не спишь, оттого, что у тебя работа срочная, – посочувствовал Алексей. – И сняв в головы малахай, развязал кушак, через раскрытый полушубок показался клин толстого чёрного свитера.

– Напрясть надо восемь хороших веретен, – ответила старуха. – Потом мне за это дадут сухарей, молока. – Да и спать-то неохота. До вас тут шлялись какие-то охотники. Говорили, мол, на волков пошли охотиться.

– Вот, Рябинин, – сказал Жуков, снимая кепку, но предпочётший остаться в кожухе. – Уже организовали борьбу с волками. Силами охотничьих обществ. Пока. А там, когда всё это окажется ни к чёрту, за армию возьмутся.

– Упаси Господи от этих волков, – перекрестилась старуха. – Неужто не отгонят? Самих-то было шестеро. На розвальнях прикатили из самого Огненска, пригорода Гороховца. Будто ближних не могли найти охотников!

Сказав это, она пошла за самоваром, стоящем на шестке.

– Он у меня всегда на шестке. Бывает через дорогу ко мне приходит Матрёна, тоже одиночка и тоже бессонная. Вот вместе и пьём чай с сухарями.

Пока Егор и Алексей усаживались за старый, но скоблённый стол, бабка принесла самовар с заварником на венце, достала с полки чашки, отсыпала в блюдце сухарей и потом всё это принесла гостям.

– А сахара, уж извините, чего нет, того нет, – прошамкала старуха.

– Эка, удивила, – засмеялся Рябинин. – И так понятно. Какой же может быть сахар в таких, забытых… властью местах. Живут так, как будто вас и вовсе не существует. – Уже зло докончил он.

Такое испокон веку ведётся, – вздохнула старуха. – До царя далеко, до Бога высоко. А вы наливайте себе, пейте.

– Нет, не всегда так было, – не унимался Алесей. – В древние ведические времена, три тысячи, с то и гораздо больше лет назад жили вольные славяне-арии. У них была полная справедливость. Родами руководили мудрые старейшины, но решения принимались всеми сообща.

– Да ты, милок не волнуйся, – ответила старуха. – Лучше чаю выпей. И на душе спокойнее будет. Вот твой дружок уже вторую чашку наливает.

И вправду, Жуков уже выпил первую чашку и пошёл по второму разу. Правило у него было такое: когда ешь-пьёшь, никаких, даже серьёзных разговоров. Впрочем, заметил Рябинину, когда тот налил себе чашку и вприкуску с сухарями начал осторожно тянуть с краю горячий настоянный на душице и иван-чае чай:

– А ты-то, где понабрал этих знаний? Неужели у себя в глуши? – Книги власть имущие простым людям лишь те дают, которые их прославляют. Другие же запрятаны в запасниках, куда не попасть. Или у вас, как и в нашей организации, свои подпольные библиотеки?

– Я знания получал отовсюду, – смакуя душистый напиток, говорил Рябинин. – Были и книги. А так же были люди, которые объясняли, что и как.

– Ох, – тяжело вздохнула бабка. – Внучка моя, кровинушка родная, Ульянушка, тоже вот начиталась, неизвестно откуда взятых книг, и подалась в город революцию делать. Ещё в середине ноября уехала.

– А о чём книги-то были? – поинтересовался Жуков.

– А Бог их знает, – вдруг вспомнив о внучке, грустно сказала старуха. – Приносила ей подруга её Маринка Рюмина. А ей какой-то родственник привозил из района. Вот сойдутся они у меня. Маринка, эта бойкая такая, только мне скажет «Ты бабка, Улита, нас особо не слушай. Всё равно ничего не поймёшь.» А моя, Ульянушка, нежная, но гордая, когда надо за себя может постоять, говорит мне ласково «Бабушка, это всё написано для освобождения простого народа, чтобы всё было по справедливости». Попьют чаю и давай спорить. Там у них Ленин, и Маркс, и Сталин, а то и Бакунин, и этот ещё…. Запамятовала… Кро… Кро…

– Кропоткин, – помог Жуков, выпивший уже четвёртую чашку.

– Во-во, он самый.

– Понятно, – ухмыльнулся он. – Куда девчонок занесло. Внучка, стало быть, у тебя, бабка Улита, социалистка с примесью анархических идей. Тоже неплохо. По крайней мере, по-своему, хоть и не по нашей методике, а всё-таки сопротивляется власти. Это лучше, чем бездумно жить и рабски принимать условия игры, навязанные тебе богатеями. Ну, спасибо тебе, бабка Улита, что обогрела, чаем напоила, а нам пора. Груз к сроку надо доставить.

– Спасибо, – отозвался Рябинин. – Чай бесподобный. И согрел и силы вернул.

– Этот рецепт мне достался ещё от прабабки, – сказала польщённая Улита. – А то бы ещё остались. Я бы нового заварила.

– Нет, извини, пора, – натягивая кепку, сказал Жуков.

– Ну, раз, пора, так пора. Вы люди подневольные.

Алексей тоже надевал на себя свой малахай и туже затягивал полушубок кушаком.

– Сортир-то у тебя в сенях? – спросил Егор.

– Да. Как откроете дверь в сени, берите чуток левее. А то может, посветить?

– Да не нужно. Справимся.

И последний раз окинув, горницу, вдруг в красном углу, заметили неприметных три тёмных иконок, тускло освещённых язычком лампадки. Что там были за святые, невозможно было понять, но Рябинин двуперсто перекрестился на них. Жуков, кажется, раздумывал, как ему поступить, но, в конечном счёте, сделал так же, как и Рябинин.

Подходя уже к машине Жуков сказал: – Интересно, где сейчас эти социалистки-анархистки. Как бы по глупости не угодили в полицию. А то там… Стой, Рябинин. Слышишь крики?

– Да! Да какие заполошные.

– Чёрт! Неужели из-за волков? Видимо, охотники их пальбой разозлили. Ведь тех было шесть, как говорила Улита, а волков-то целая прорва. Когда их много, разве они испугаются шесть ружей?

– Почему ж мы пальбу не слышали?

– А Бог его знает. Наверно, те отъехали далеко в поле. Да, так оно скорей и есть. Отъехали на километров пять. А там ещё стреляли из подлеска. Где ж тут услышать?

– Егор смотри? Люди выходят… А если волки двинут сюда?

И в глазах Алексея возник первобытный страх от близости хищника, но страх этот был секундный. Человек, постоянно охотящейся на зверя в лесу, имеет право только на секундный страх, ради адреналина, чтобы телесная стать была готова для схватки, дальше страх должен уступить место спокойствию, трезвости, рассудительности. Это закон бытия человека в природе. Иначе –

смерть.

Фельетон Сильвестра Карпенко для старейшей владимирской

газеты «Призыв» от 17 июня 2131 г.

Тангейзер

В стародавние времена в благословенной Тюрингии жил известный поэт Тангейзер. Из благородных. Всё воспевал прекрасных дам, вешние розы, пугливых ланей и прочие куртуазные прелести. Но, видно, это ему наскучило, потому что он вскоре удалился в грот Венеры ради новых, так сказать, ощущений, где предался оргиям, лености и воспевании ласк своей новой патронессы. Но, как известно, необузданные страсти быстро приедаются.