За хребтом Бурхан-Будда — неведомая страна, поднятая высоко в небо. Высокогорная безлюдная пустыня, жизнь в которой существовала лишь по долинам рек: там паслись неисчислимые стада яков, антилоп, куланов. Равнина постепенно поднималась всё выше, её пересекали хребты, высоко вздымавшиеся над уровнем моря, но казавшиеся совсем невысокими на фоне высокогорной равнины.

Несколько недель провела экспедиция в солончаковой пустыне Алашань, над которой навис громадный горный хребет — в том месте на карте обозначено было совсем небольшое возвышение.

В китайской области Ганьсу Пржевальским была исследована восточная часть горной системы Наньшань: «Я в первый раз в жизни находился на подобной высоте, впервые видел под своими ногами гигантские горы, то изборождённые дикими скалами, то оттенённые мягкой зеленью лесов, по которым блестящими лентами извивались горные ручьи... Я сохранил в памяти этот день как один из счастливейших в целой жизни...»

Наньшань образуют несколько параллельных коротких хребтов, высотой превышающие шесть километров. Около тысячи ледников сползают по склонам. С восточной стороны, открытой муссонам, хребты заросли пышными лесами, через которые протекают бурные реки, а на западе — сухо, там ощущается дыхание пустыни Алашань.

Пржевальский побывал здесь первым из европейцев, отсюда прошёл он в Тибет по дороге, которой веками пользовались буддийские паломники. Она привела к таинственному озеру Кукунор (Цинхай). Расположенное на высоте 3200 метров, озеро не имеет стока. «Мечта моей жизни исполнилась», — так написал Пржевальский, увидев тёмно-голубые волны озера, к которому стремились европейские путешественники Рафаэль Пумпелли и Фердинанд Рихтгофен, так и не сумевшие его достичь. Отсюда русский учёный направился к истокам Хуанхэ и Янцзы и открыл в Восточном Куньлуне водораздельный гранитный хребет Баян-Хара-Ула, высотой 5500 метров.

Вокруг озера Кукунор жили тангуты — предки тибетцев. Задолго до наступления новой эры часть этого племени, занимавшегося скотоводством и земледелием, под давлением кочевников ушла на юг, за горные хребты.

Оставив караван на бивуаке в 70 км от китайского города Синина, Пржевальский с переводчиком Роборовским и тремя казаками поехал в Синин на встречу с губернатором (амбанем). Русских сопровождал китайский конвой с жёлтыми знамёнами, а в Синине встречала огромная толпа любопытных.

Амбань стал уговаривать Пржевальского не ходить на верховья Жёлтой реки. Но путешественник был непреклонен, он лишь согласился дать расписку в том, что идёт на свой «страх и риск», не перейдёт на правый берег Хуанхэ, не будет заходить на Кукунор и повернёт сразу на Алашань.

В Синин пришла для Пржевальского корреспонденция, из которой он узнал, что ещё в прошлом году Королевское географическое общество в Лондоне присудило ему Золотую медаль. В Англии знали о его переходах в Центральной Азии, благодаря постоянному их освещению в научной периодике П.А. Кропоткиным, четыре года назад прибывшим в эту страну под чужим именем и получившим работу в английском журнале «Nature» («Природа»).

Тем временем караван двинулся вверх по Хуанхэ. Идти пришлось по глубоким пескам и бесконечным лабиринтам узких ущелий. В одном из писем Пржевальский отмечал: «Помучились мы, в особенности наши животные, немало, переходя одно за другим вышеуказанные ущелья». Огромного труда стоил подъём на Великое Лёссовое плато, совершенно лишённое каких-либо источников воды. Вокруг громоздились высокие горы, разделённые бездонными ущельями. Пржевальский решил оставить мысль о достижении верховьев Хуанхэ и, несмотря на данное амбаню обещание, посвятил лето исследованию озера Кукунор и восточной части Наньшаня.

Съёмка Кукунора заняла весь июнь. Момент прощания с озером Николай Михайлович так отразил в своём дневнике: «Перед отходом я несколько минут глядел на красивое озеро, стараясь живее запечатлеть в памяти его панораму. Да, наверное, в будущем не один раз вспомню я о счастливых годах своей страннической жизни. Много в ней перенесено было невзгод, но много испытано и наслаждений, много пережито таких минут, которые не забудутся до гроба...»

На перевалах через Алашанский хребет появились другие записи: «Сколько раз я был счастлив, сидя одиноким на высоких горных вершинах! Сколько раз я завидовал пролетающему в это время мимо меня грифу, который может подняться ещё выше и созерцать панорамы ещё более величественные... Лучшим делается человек в такие минуты. Словно поднявшись ввысь, он отрешается от своих мелких помыслов и страстей...»

В Алашанской знойной пустыне, где среди сыпучих песков не встречалось никаких растений или животных, Пржевальский замечал: «Раскалённая днём почва дышит жаром до следующего утра, а там опять багровым диском показывается дневное светило и быстро накаляет всё, что хотя немного успело остынуть в течение ночи...»

По этой пустыне было пройдено почти триста вёрст. Но когда оказался достигнут её край, до Урги оставалось ещё не меньше тысячи вёрст по столь же унылой и дикой пустыне Гоби. Хорошо, что уже наступила осень и жара была не столь изнуряющей. Через полтора месяца и эта пустыня осталась позади. 19 октября караван Пржевальского вошёл в Ургу. Вот как описано в дневнике это событие: «Наконец, с последнего перевала перед нами раскрылась широкая долина реки Тола, а в глубине этой долины, на белом фоне недавно выпавшего снега чернелся грязною, безобразною кучею священный монгольский город Урга... Обстановка пустыни круто изменилась. Попадали мы словно в другой мир. Близился конец девятнадцатимесячным трудам и многоразличным невзгодам. Родное, европейское, чувствовалось уже недалеко...»

А в памяти — подъём на перевал хребта Тангла по обледенелому склону, и его приходилось посыпать песком для измученных верблюдов, чтобы те не падали на подъёме. Четыре верблюда сдохли, не дойдя до перевала. Пржевальский, не прекращавший съёмку, отморозил кончики пальцев на руках.

За сутки удавалось подняться не более, чем на 10—15 метров.

Перевала удалось достичь на восьмые сутки. Здесь, когда путники немного передохнули после изнурительного многодневного подъёма, они подверглись нападению разбойников-еграев. Завязалась перестрелка, в которой казаки одержали победу, но в ожидании нового нападения на следующий день отряд двинулся дальше в боевом порядке.

Вскоре появились в сопровождении конвоя тибетские чиновники, объяснившие Пржевальскому, что надо подождать разрешения из Лхасы. «Трудное теперь переживаем мы время, — записал Николай Михайлович в дневнике, — тягостная неизвестность впереди насчёт посещения Лхасы: огромная, абсолютная высота, холода, бури — всё это вместе донимает нас... Наконец, совершенно бесцельно ломить вперёд, наперекор фанатизму целого народа... научные исследования при подобных условиях были бы невозможны. При этом мы, конечно, сильно рисковали бы собою и во всяком случае надолго оставили бы по себе недобрую память». Решено было остановиться и ждать ответа из Лхасы. Прошло 16 суток, в течение которых Пржевальский провёл несколько экскурсий в селение тибетцев, собирая этнографический материал. «Сегодня, — записал он в дневнике, — ровно половина (по времени) нашего путешествия: 10 месяцев тому назад мы приехали в Зайсан; десять же месяцев остаётся... до возвращения нашего в Кяхту. Дай Бог, чтобы и наступающая вторая половина путешествия прошла так же благополучно и продуктивно для науки, как и первая. Тогда со спокойной совестью, как и теперь, я оглянусь назад, зная, что ещё один год своей жизни прожил недаром...»

Скоро подошла встреча Нового, 1880 года. Впервые этот знаменательный день застал Пржевальского так высоко в горах: на северной окраине Тибета и с практически закончившимися запасами продовольствия. «На Новый год ели варенье и фрукты в сахаре, предназначенные для далай-ламы, но, по счастью, не попали к нему...» В первый же день нового года путешественники спустились с хребта Гурбунайджи в долину реки, между казаками поровну распределены были последние горсти ячменной муки (дзамбы). Дальше пришлось бы голодать, если бы через несколько дней не встретили у ключей, в долине, монголов. У них купили на мясо домашнего яка, нескольких баранов, а также масла, молока и дзамбы. В этом месте можно было бы немного отдохнуть после тяжёлых тибетских походов. «Назад, на Тибет, — писал Пржевальский, — страшно было даже посмотреть: там постоянно стояли тучи и, вероятно, бушевала непогода».