С такими бы бабками да с машкой подходящей… Застенчиво улыбнулся своей стыдливости – Люба в мечтах, всколыхнувших воображение, только промельком разве что обозначилась.

Зато там была Маша. Он выхватил из кармана телефон, почти уверенный, что удалил сообщение и лихорадочно вспоминая, кто ему говорил, что удаленное можно как-то восстановить, но для этого надо… блин, блин, блин, да где ж оно… так… о!

Он пробежал взглядом сообщение. Да брось, это наверняка не она - времени-то сколько прошло, да ты и номеров-то сменил – что девок. После Маши. А если она? А как номер узнала? Издевается? А мне-то куда звонить? По какому это «тому же номеру» «звякать»? На домашний, может? Ага, а там муж, небось. Ну да, не один ты такой на свете единственный сладкий перец.

5

— Алло? – ну да, это была она, с этим её неправильным «л», так что получилось что-то вроде ауо. — Вадик, ты? Я ждала (ждауа)…

— Сердце подсказало или какой другой орган? — вырвалось у него совершенно по-хамски, как у кичащегося своей нарочитой грубостью подростка.

— Не говори глупости. Всё проще: из всех моих знакомых ты единственный, кто позволял себе перезвонить, когда ему вздумается, а не когда его об этом просят. Так, наверное, и осталось. Так ты едешь? — спросила безо всякого перехода. От этой её манеры Вадим успел поотвыкнуть. Теперь почувствовал в груди приятное тепло узнавания – она всё та же. По крайней мере, очень хотелось надеяться.

— Мне помощь твоя нужна. Когда едем? — спросил в её манере, не развивая начатую тему и швыряя новую.

— Послезавтра.

— Мне надо завтра с утреца, в идеале – ночью сегодня. Тему тут одну поднял. Так что ты кстати – ну прям будто чувствовала. Ну так что?

— Ты где сейчас? — спросила, вздохнув.

— На Западном, возле двадцатой поликлиники.

— Давай там, в кафешке – видела, что-то в этом роде есть в торце здания. Только дождись, хорошо?

— Тебе что, неинтересно? — спросил он её, задавая одновременно вопрос сам себе а на хрена ты вообще это затеваешь, жить опостылело?

— Неинтересно. Опять влип куда-то. Раньше было забавно, наверно, потому и позволяла себе голову морочить. — Сказала и положила трубку. Или кнопку нажала – не суть. Гнусные гудки напомнили, что ему тоже неплохо оторвать «трубу» от уха.

6

— Ну как? — спросил шеф этак невзначай, будто его это не особо и интересует. — Что сказал? Он там что-то насчёт задатка мычал.

— Не знаю, что он там мычал вам, — Вадим пытался скорчить сосредоточенную мину, — только мне он сказал, что не будет никакого задатка, пока с документами не будет полной ясности.

— Да где ж я тех родственников искать буду? — шеф расстроился, и стал похож на готового разныться из-за отобранного чупа-чупса малыша.

— Ну, тогда он будет искать агентство с более расторопными сотрудниками. И нормальным директором. — И кто меня за язык тянул? – задался вопросом, наблюдая за стремительными эволюциями на роже шефа.

— Пшшшшшшел вон, — испустил тот губами облачко слюнной взвеси.

— И – чуть не забыл, - сказал, будет иметь дело только со мной. Так что проявите уважение.

Побагровевшая рожа шефа, с этими вытаращенными глазами, над бледной тощей шеей с трясущимся кадыком, стала похожа на ракетку для пинг-понга с приклеенными к ней шариками.

7

С облегчением на сердце и потяжелевшими карманами Вадим покинул офис, хваля себя за то, что довёл руководителя до истерики – будь тот вменяем, заподозрил бы неладное – карманы подчиненного оттопыривались отнюдь не семечками. Охранник Гена схватил Вадима за рукав:

— Стоять!

Да, бля, недалеко же я уплыл, решил Вадим, ощущая дрожь в коленях.

— Дай закурить, — сказал Гена, ухмыляясь.

— Подавись, — сказал Вадим, трясущейся рукой сунув в нагрудный карман форменной рубашки охранника пачку. — Приз за шутку.

— Что, Михалыч вздрючил?

— Что-то вроде того.

У машины задержался. Ну, и куда прикажете это горе девать? Не, можно, конечно, с Машкой, куда там она собралась, и на ней поехать. Только в той деревне бросить придется. Кирюша, как узнает, что его кинули, по тачке вмиг вычислит. Хотя какая тачка – агентство на уши поставит. Михалыч не то что адрес скажет – еще и Гену охранника в помощь даст. И сам пару пинков отвесит. Нет, не так – дал бы, отвесил бы. Пусть найдут сначала.

Домчал быстро. Выйдя из машины, обвел салон прощальным взглядом. Задержался на магнитоле. Ага, может, с собой возьмешь? Да плюнь ты уже. Вздохнул, качнул брелок сигнализации на торчащем из замка зажигания ключе. Аккуратно хлопнул дверью.

Что ж, больше в городе его ничего не держало. Вот только Люба. Взять её с собой – как это будет выглядеть? Оставить, бросить, разорвав отношения, становящиеся тягостными и без вот этих, вновь нажитых, проблем? Если Машка будет с мужем – или кто там у неё может оказаться, - чё тогда мне обломится? Любка наверняка не согласится уехать из города надолго, а то и навсегда, но какое-то время, если хорошенько уломать, может и согласиться пожить со мной, разделить, так сказать, превратности и всё такое. А как объяснить, с чего я вдруг решил кинуть Кирюшу? Машка бы поняла. Ну, по крайней мере, прежняя Машка. А эта будет нытьем изводить: есть другие способы заработка. Ладно, чё-нить придумаем. Сейчас главное – с Машкой перетереть. Можно, интересно, там, куда она приглашает, пожить, оттянуться, так сказать, с годик, ну, пока всё не утрясется. Не великие деньги, в принципе. Ну да, «невеликие». Мне таких не заработать никогда. За тридцатник, волосы вон, седые выдергивать приходится, а своего – только «тачка». И та – была.

В скверике у поликлиники он облюбовал скамейку, почти скрытую от посторонних взглядов – судя по использованным презервативам у кустов, неприхотливые влюбленные, выбирая её, руководствовались теми же соображениями, что и он. Чиркнув зажигалкой, поднес огонь к углу захваченной из машины папки. И чего ты её там не бросил? Пластик потемнел, угол потерял форму и потек, потом огонек перескочил с фитиля зажигалки на папку и затрепетал, попыхивая копотью. Вадим раскрыл папку, чтобы огонь попробовал бумагу – тому угощение понравилось, и в следующую секунду парень швырнул папку на землю. И смотрел на пламя, шурудя в бумажно-пластиковом костерке отломленной от куста веткой так, будто запекающуюся картошку в нем перекатывал. Когда остался один лишь тлеющий пепел, Вадим потоптался по нему, щурясь от поднимающегося из-под ног смрадного дыма. Потом сел и закурил, глядя, как ветерок развевает остатки костра.

— Нос облупится, на солнцепеке-то, — сказала Маша, и Вадим, подпрыгнув, чуть не подавился сигаретой. Он вскинул голову и с удивлением обнаружил, что кусты уже не создают над скамейкой теневой балдахин. И сколько ж я здесь проторчал? Час? Полтора? Маша присела рядом, натягивая на колени трикотажное платье, белое, с огромными розовыми орхидеями, на груди девушки обретшими чудесную выпуклость. Лицо её ничуть не изменилось – ну, разве что морщинки-штришки у глаз и на лбу. Она улыбнулась – что-то нестерпимо сверкнуло.

— Брюлик в клыке, — пояснила она. По дурости вмонтировала. По молодости, — добавила немного печально. — Хочешь, подарю? Жарко. Пошли?

— Пошли, — сказал он, поднимаясь и подавая руку. — А когда в деревню твою мотнём? Хочется вырваться из этой срани… Да вы проходите, проходите, — обратился к пенсионерке с палочкой, воззрившейся на парочку с брезгливым осуждением. Бабка рванула с места, чуть искры не высекая лишенной резинового наконечника палкой.

У кафе не было ни машины. Закрыто? Да нет – пологи подняты, и две девицы-официантки устремились навстречу с почти искренней радостью на симпатичных мордашках. Наверное, новенькие, решил Вадим, заметив такую ретивость.

Парочка расположилась за красным пластиковым столиком, на того же колера и материала стульях с подгибающимися ножками и спинками, вид которых заставлял воздержаться от того, чтобы усесться с полным комфортом. Не располагает подобная мебель к расслаблению – волей-неволей напрягаешься, опасаясь поломать. Вадим глянул на Машу.