После его интервью, Дженнифер пришла встретиться со мной. Она робко постучала по уже открытой двери и проскользнула боком как нервный краб.

─ Эй, Джен, как дела?

─ Ох, я хотела поговорить с тобой об интервью. У тебя была уже возможность узнать что-то об этих уличных художниках?

─ О, да! Я начала, но потом меня отвлекли. Я видела фотографии рюкзаков и толстовок. Большая шумиха вокруг какой-то политической темы. 

─ Они достаточно серьезны в своих действиях. Большинство их работ антиправительственные и направлены на борьбу с наркокартелями. На них заведено несколько уголовных дел, в основном за места, где они оставляют свои рисунки.  Dibujeros в своем роде большое дело.

─ Ты до сих пор думаешь, что Мойзес член их организации?

─ Я больше чем уверенна. Я имею в виду, у меня есть все доказательства, и осталось подтвердить это, спросив у него.

─ Позволь мне спросить кое-что у тебя. Это влияет на его кандидатуру?

─ Нет, если никто не узнает об этом. Я думала, мы могли бы сократить присутствие средств массовой информации. Таким образом,  он сможет работать под нашим контролем.

─ Я понимаю, что ты хочешь сказать. И да, давай так и поступим. Я не рассматриваю искусство как активизм. Это не то, как мы рассуждаем о наркотиках и насилии.

─ Я распечатала несколько хороших статей о том, кто они такие и чем занимаются. Почитай «Portrait Project» (проект портреты), он действительно фантастический, ─ Дженнифер наклоняется и лож на край моего стола какую-то литературу.

─ Я благодарна тебе, что ты присматриваешь за ним, Дженнифер. Он и в правду чрезвычайно талантливый и особенный человек. ─ Я чувствую себя неудачницей, квалифицируя его этими словами, но я действительно не знаю, что еще мне сказать. Дженнифер покидает мой кабинет с извиняющейся улыбкой, и я начинаю просматривать статьи, которые она оставила на моем столе.

«The Portrait Project» в сущности рисунки большого количества портретов, крупных размеров на видных поверхностях. За всей этой деятельностью стоит мощная идея – это лица убийц, которые находятся среди общества в целом, от стрельбы в Коломбине (название школы в Денвере, где двое учеников устроили массовое побоище, а потом застрелились сами) до резни в кинотеатре, это преступники, чьи лица мы зачастую вспоминаем. Проект пытается увековечить жертв, превознося их в виде героев картины, в публичных местах, чтобы все могли их видеть. Величина проекта ошеломляет, когда художники традиционно портретируют тех, кого убили в войне с наркотиками на Мексиканско-Американской границе. Их число почти достигает сотни тысяч , их даже не возможно сосчитать проводя исследования по идентификации жертв, нахождению их фотографий чтобы запечатлеть их в живописи. От масштабов проекта у меня начинает кружиться голова.

Затем, в статье я вижу его. Я не могу быть уверенной в этом, но каким-то образом это так. Снимок сделан под углом и со спины. Черные штаны, черная толстовка, рука держащая банку. Что-то в том,  как он держит плечи, я могу видеть профиль его лица. Я  настойчиво разглядываю размытую печатную копию фотографии не лучшего качества, что задумываюсь, не впала ли я в транс. Мне он нравиться еще больше из-за того что он этим занимается. Он ─ загадка и я одержима им.  

Утром в пятницу, когда я прохожу по коридору, ведущему в мой кабинет, я вижу его стоящего у двери с большим холстом, завернутым в коричневую бумагу и перетянутым веревкой. На нем его обычная одежда, джинсы и футболка. Сегодня он не надел шапочку и его волосы собраны в пучок, в то время как бока аккуратно выбриты. Красивый кулон нефритового камня весит у него на шее на кожаной веревке.

─ Ты создаешь свои собственные ювелирные украшения? ─ спрашиваю я, копаясь в сумочке в поиске ключей от кабинета.

─ Да, мэм, ─ говорит он и протягивает коричневую упаковку.

─ Как ты так рано попал внутрь? ─ спрашиваю я его, страшась ответа. Я постоянно боюсь, что он сделает что-то, за что его выкинут отсюда, что я никогда больше его не увижу, и что он сделает неправильный выбор и в конечном счете снова встанет на плохой путь. Это такой тонкий баланс, пытаться подбадривать этих ребят. Я испытываю к Мози такие сильные чувства, это воспламеняет эмоциональные искры в моей груди. Я хочу для него лучшего.

─ Я вызвался добровольцем, чтобы перенести художественные принадлежности. Я пришел сюда в семь. Педро и Амир пустили меня в здание. Я уже закончил подготовку творческого пространства.

Я киваю ему головой, пока включаю свет и вешаю куртку.

─ Ты могла бы носить кусочек нефрита, Лана, если, конечно, ты захочешь. Он подходит к твоим глазам.

Я смотрю на него и чувствую слабость от его предложения и искренности.

─ Зачем ты хотел меня увидеть? ─ он удивлен, потому что я не придаю внимание его предложению. На моем столе миллион документов, которые нужно рассмотреть, так что мне нет необходимости встречаться с ним взглядом.

─ Я принес тебе картину, как и говорил. Это одна из новых. Я сделал ее специально для тебя.

Я стою за своим столом и тупо смотрю на него. Никто никогда раньше не писал для меня картины. Я так тронута, что не могу пошевелиться. Я не могу нормально двигаться. Я даже не могу дышать рядом с ним. Мне хочется расплакаться от того, что он сделал что-то, думая обо мне.

─ Давай посмотрим, ─ говорю я, мое лицо ничего не выражает. Я пытаюсь вспомнить как мои родители реагировали, когда я или мой брат, будучи детьми, рисовали для них. Правильно было бы встретить его подарок с гордостью и одобрением. А не обхватывать его руками за шею и страстно целовать, так как мне хотелось это сделать.

Он срывает обертку с эмоциями, которые я не могу распознать, что это гнев или волнение. Я передаю ему ножницы, и он перерезает веревку, и обертка падает.

─ Это… я не знаю, как вы называете это на английском. Мы зовем это тунцом, как рыбу, но на самом деле это фрукт.

Мне интересно ─ кто это мы. Является ли Мози сиротой, или же он часть огромной мексиканской семьи?

─ Колючая груша, ─ говорю я ощущая липкость слов на языке. Я борюсь с собой, чтобы сдерживать эмоции в узде. Я чувствую давление на своем лице от веса зародившихся слез, которые стремятся пролиться.  ─ Это прекрасно, ─ говорю я и шмыгаю носом, чтобы не всхлипнуть.

─ Да? ─ говорит Мози, его лицо озаряется светом. ─ Кожица толстая и покрыта шипами кактуса. Ты должен быть осторожен и надеть специальные перчатки, когда выбираешь их, но даже так иногда ты можешь уколоться, и эти шипы чертовски больно ранят и заставляют тебя кровоточить. 

На картине кактус в пустыне, небо тяжелое от надвигающегося дождя. Растение полностью расцвело и на нем много колючих груш. Груши в расцветке от зеленого, в цвет ствола растения до шокирующе ярко фиолетового, как на переднем фоне картины. Если я внимательно присмотрюсь, то увижу длинные серебряные волокна, блестящие на солнце. Но это шипы,  те, что заставляют кровоточить. Она простая и потрясающая, и уже так много значит для меня.

─ Картина выполнена аэрозольной краской?

─ Да. Как и всегда, иногда я выполняю детали масляными красками. Но чаще всего я пользуюсь аэрозолью.

─ Ты уверен, что хочешь, чтобы она была у меня? ─ Никто никогда не рисовал для меня настоящую картину.

─ Ты что, шутишь? Я сделал ее для тебя.

─ Ты изобразил меня таким образом? ─ Это и есть его идея ─ метафора для Дока Финча, его колючей груши и социального работника.

─ Что? Нееет! Это мой любимый фрукт. Смотри, я принес парочку тебе на пробу, ─ говорит он, открывая свой рюкзак. Он вытягивает пластиковый пакет, в котором восемь или около того «тунцов».

Он исчезает в кабинете Джени, и я слышу, как он роется в столовых приборах, которые стоят в кружке рядом с микроволновкой и кофейными фильтрами.

Он возвращается в комнату с пластиковым ножом, бумажными полотенцами и улыбкой на лице. Отрезав оба конца фрукта, он бросает их в мусор. Затем он протыкает его ножом, чтобы сделать длинный продольный надрез. Кожица действительно толстая и сок течет по его руке. Он поднимает руку и слизывает капли с запястья. Дело во мне или же Мози всегда слизывает такого рода вещи?