– Как ты?

– Ничего, – ответил Паша. – У меня уже совсем всё прошло. Честное слово! Я просто так чихнул. Нельзя, что ли? – Паша шмыгнул носом, стараясь подобрать жидкие сопельки, потёкшие струйкой.

17

Ночью беспрестанно надрывал глотку бестолковый петух.

Он буйствовал в кромешном мраке.

Он, вдруг появляясь, потрясал багряным гребнем, яростно колотил крыльями и, налетая сзади, бил клювом по темечку.

Воздух закручивало вихрями.

Кружились перья.

И петух снова горланил!

Сотрясаясь от звонких ударов домашней птицы, Марат ворочался с боку на бок, комкая мокрую от пота постель, стонал и неразборчиво бормотал.

Его бабушка, Авдотья Лукинична, выпив массу всевозможных таблеток – сразу ото всех имеющихся у неё недомоганий, – крепко спала. Стоны внука и постоянный скрип сетки его кровати не нарушали её ночного покоя.

– Хи! Хи-хи… хи-хи-хи… – нежным колокольчиком звучал смех игривой лесной девы, проворно перебегающей, прячась, от дерева к дереву.

Неуловимо мелькая в белой тонкой сорочке, она возникала то у одного, то у другого ствола в густых зарослях леса. На миг замирала, прижималась ладонями к шершавой коре, призывно, лукаво улыбалась и, прискакивая, устремлялась дальше, пуская по ветру длинные пряди волос. Валя за ней не поспевал. Он хотел приблизиться к ней, чтобы рассмотреть её, чтобы насладиться её свежестью и озорством.

Дева скользнула в их тайное убежище.

Он поспешил за ней, решив, что на этот раз она попалась!

Она лежала на постели из сочных трав с фиолетовыми, красными и жёлтыми цветками, а её лёгкая сорочка была прозрачной.

Валя двинулся к ней нетвёрдой походкой.

Валя склонился, чтобы припасть к её манящим приоткрытым губам.

И всего лишь он сморгнул – ан нет её! Исчезла!

Где-то в стороне снова послышался нежный смех.

Что за оказия! Какая проворная, неугомонная девушка!

– Где ты? Куда ты бежишь? Постой! Подожди меня! – не кричал, а шептал Валя, запыхавшись от возобновившейся беготни по лесу.

Ему было жарко. Сердце бешено билось. Голову наполняла дурнота. Ему казалось, что он с минуты на минуту потеряет сознание, – но он никак не мог остановить своего бега, в стремлении изловить чудесное лесное существо…

Валя спал в беседке, стоящей далеко от дома, в котором почивали его бабушка и дедушка, спал в окружении плакатов "Депеш Мод", "Кисс" и "Металлика", разбавленных старыми киноафишами. Вдоль стен и под кроватью были сложены кипы газет: "Пионерская правда", "Комсомольская правда" и просто "Правда", и журнала "Юный натуралист" – остатки былых времён.

Хвощ покрывал всё его тело – он сам был Хвощём!

Нежно-зелёной чешуйчатой массой он незаметно пробирался по мшаре: он припадал ко мху, таился в хилых деревцах, невесомо скользил над топями, затаив дыхание слушал бурление газов, поднимающихся из их гниющих глубин, высматривал на окраине леса перепелов, вальдшнепов и куропаток.

Паша "пел"! Его душа ликовала!

Он приблизился к изрытому морщинами стволу дуба, и слился с ним, распластавшись по нему хвощём, который рос прямо на коже Паши, глубоко проникая в его плоть, бороздя её белыми корешками, подменяя собою жилы, сосуды и нервные волокна. Паша был за одно с лесом. Он принял его! Он чувствовал и понимал его. Он скрывался в нём от странных и непонятных людей! Он следил за ними. Он преграждал им дорогу непроходимым местом, отправляя их в неверном направлении. Он пугал их, выгоняя из зарослей лося или волка, а то вдруг бросал под ноги огненную стрелу – рыжую лисицу, или швырял ошалелого зайца.

Он поднимался вверх, до самых макушек высоченных сосен, и гонял на их ветвях дроздов и синиц с одиноким старым вороном. Он угощал белок орехами и грибами. Он дарил дятлам упитанных жуков и червей, – и дятлы стучали по стволам деревьев ещё веселее и звонче, благодаря его, а дрозды им вторили, щебеча и свистая… отчего в висках у Паши запульсировала и без того разгорячённая кровь, вздувая их.

У Паши помутилось сознание.

Паша потерял сон.

Он заметался по постели в горячке.

Над ним склонилась мать, дотронулась до его лба – Паша горел: у него была высокая температура, из носа бежали сопли, и он захлёбывался ими, кашляя.

"А может, у него воспаление лёгких?"

От этой мысли мать окончательно потеряла покой, и усерднее прежнего стала отыскивать более действенные лекарства и готовить новые снадобья.

Она насыпала горчицы в белые хлопковые носочки и натянула их на ноги сына, а поверх добавила носки из шерсти. Область горла смазала камфарой и обвязала шарфом. Прилепила на грудь и спину листы горчичников. Натянула на сына водолазку. Скормила ему по таблетке пенициллина и олететрина, и напоила его горячим молоком со сливочным маслом и мёдом.

Она долгие ночные часы сидела возле постели сына с полотенцем, которое периодически опускала в холодную воду и прикладывала к его горячему лбу, остужая его.

К трём часам ночи мальчик мерно засопел, судя по всему избавившись от кошмаров, порождённых лихорадкой.

– Как он? – спросил отец, всё это время маявшийся без сна в постели.

– Полегчало. Спи! Тебе утром на работу, – ответила женщина, возвратившись от кровати ребёнка и ложась рядом с мужем. – Как бы не было воспаления лёгких, – горестно добавила она и, немного поглядев в серый потолок, сама не заметила, как уснула.

Муж видел, как пропал блеск луны в её глазах под опустившимися веками. Он смотрел на жену без каких-либо мыслей, ожидая успокоения в милостивом сне.

18

Промучившись ночь с повышенной температурой, жжением в голове, насморком и болью в горле, преследуемые беспокойными снами, Марат и Валя выбрались из постелей, когда солнце жарко припекало землю, высоко поднявшись в чистое небо.

Они не помнили вчерашнего вечера, а потому не могли сказать, как и когда они возвратились из леса.

Руки и ноги у Вали были изодраны ветками и колючками. Немало досталось и его лицу, в это утро серому от общей слабости. К тому же у Вали неприятно ломило голову, ныли мышцы и суставы. Он не понимал, отчего с ним такое творится: вчера он, вроде, не выполнял никаких непривычных нагрузок. Он подумал, что заболел гриппом. Каким-то необычным летним гриппом. Но он надеялся, что это всего лишь простуда, и его организм благополучно одолеет столь пустяковую напасть.

Не поевши, не образив своего внешнего вида, Валя прямиком пошёл к Марату, ожидая от него понимания и поддержки.

Марат встретил его возле яблони. Мальчик стоял с закрытыми глазами, прижавшись к стволу дерева ладонями и правой щекой. Марат не услышал скрипа пружины и последовавшего за этим хлопка закрывшейся калитки.

– Марат, ау! Ты чего это?.. – спросил Валя, озадаченный необычным поведением друга, и содрогнулся от боли, всколыхнувшейся у него в голове упругой волной. Он сморщился, потрогал ноющую челюсть, провёл припухшим языком по ноющим зубам.

Марат не отвечал.

Валя приблизился к нему и, желая тронуть друга за плечо, ненароком мизинцем коснулся ствола яблони – улыбка блаженства растянула его губы, потому что у него в одни миг перестали ныть мышцы, а голова сделалась лёгкой и успокоились нервы.

Валя тут же прижался ладонями к серой коре яблони, припал к ней щекой и закрыл глаза. Он стал внимательно прислушиваться к себе… и потонул всеми чувствами в приятных тёплых волнах, которыми накатывала на него неведомая, но желанная энергия. Он наполнялся ею с головы до пят.

Валя расслабился до кончика последнего волоса…

Авдотья Лукинична выглянула в окно, всплеснула руками и запричитала:

– Боже милостивый, что же это! Что же они делают? Как им это пришло на ум?

Она торопливо засеменила и вышла на крыльцо.