– Фу, какая гадость! – сказала над самым ухом внука Авдотья Лукинична. – Сколько же с этими новыми временами, будь они неладны, понабралось мерзких вещей. Посмотри только. Что за рожа. У-у-у, погань! Сатанинское вымя. Прости, Господи. – Она указала на плакат с нарисованным страшным лицом, приглашающий посмотреть фильм в кинотеатре Дома культуры, под чьими древними тополями они только что прятались в тени от зноя. – Где наш автобус? Этот?

– Да.

– Тогда садимся, а то не достанется места.

Они пошли к распахнутым дверям рейсового автобуса, где перед кондуктором толпились пассажиры.

– Подальше от этой клоаки, – прошептала старушка, стараясь никуда больше не смотреть, чтобы не увидеть ничего скверного и дурного.

Она редко выбиралась в город, тем более аж в самый его центр. Только отъезд дочери, которую она не видела два года, и теперь, скорее всего, не увидит целый год, заставил её пуститься в дорогу и забраться в самое сосредоточение смрада, вот уже десять лет как исходящего от хлынувшего в страну потока капиталистического распада, – всех тех изменений, которые вторглись в её старый, привычный мир: в размеренный, давно принятый уклад жизни скромного сельского труженика, простого советского человека.

3

В автобусе №32 бабушке уступили место, и она сидела, а Марат стоял возле, как благовоспитанный, уважающий старость молодой человек, школьник… ребёнок. В автобусе было как в парной – спёртый, душный воздух: казалось, что он давит, заставляя одежду прилипать к потной коже не меньше, чем люди, сотрясаемые ухабами дороги. Пассажиры топтались, пихались, галдели. Марат с удовольствием покинул бы их тесные объятия, сев к окну, чтобы в покое придаваться созерцанию быстро меняющегося, проносящегося за окном пейзажа, – только облака оставались прежними, а далёкий берег реки, утонувший в дымке, нехотя уползал назад.

Марату надо было подождать всего лишь двадцать минут, чтобы снова увидеть крыши домов знакомой ему деревни с её манящим раздольем и сокрытыми где-то там, в её пределах, его друзьями. И он терпел, смотря на противоположный берег реки и вспоминая события минувших дней, предполагая, где и чем ему предстоит заняться сегодня и как отыскивать друзей.

Хотя он смотрел на берег реки, не видя её саму, он почему-то не вызывал в сознании образ её тёплой, как парное молоко, рыже-зелёной воды, а думал всё о том месте в лесу, которое они нашли и облюбовали вчера. Что-то влекло его туда, понуждало вернуться – там хотелось находиться: спрятаться и прислушаться к лесу, переговаривающемуся тихим шелестом листьев в вышине крон легко качающихся деревьев.

***

Деревня тянется двумя рядами домов вдоль дороги, заасфальтированной в стародавние времена, с юга на север, от почти что самой реки до леса. Большая часть её расположена в низине – промеж двух бугров.

Всего 83 домика или, точнее, 123 самостоятельных двора.

Это, собственно, и есть Устюги: Устюги Верхние и Устюги Нижние – так их величают жители.

Верхние Устюги отличаются от Нижних тем, что находятся они на круче у леса, и тянутся они с востока на запад. Но они существенно уступают Нижним в своей длине, и потому это нисколько не отменяет того общепризнанного факта, что Устюги, всё же, если считать от автобусной остановки, тянутся с юга на север – оттуда, откуда приходит вся "жизнь". И остановка эта – в Нижних Устюгах, несимметрично рассечённых межрайонной автомобильной дорогой, стелящейся параллельно речушке Дульке, которая течёт с запада на восток. Меньшая часть деревни, отсечённая дорогой, конечно же, самая ближняя к этой славной неторопливой речушке.

…и порой так хочется посмотреть с высоты Верхних Устюгов на Дульку и заречную даль, что забывается всякая там автодорога с её остановкой, и считаешь, что направление деревни с севера на юг! От тёмного леса – к теплу, к солнцу!

К Дульке.

4

– Спи уж, – молвила молодая мать, сидя перед люлькой беспокойного годовалого дитятки. – Будет возиться, пора угомониться. Поел и – ладно, и – на боковую… Спи малыш спокойно, баю-бай. Я тебя укрою, тихо засыпай. В радуге на небе, водят хоровод. Птицы всё пернаты – песенки поют. Спи малыш спокойно, тихо засыпай. Мама рядом будет, глазки закрывай. Баааа-ююю… баа-й… – нараспев продекламировала она то ли стих, то ли колыбельную. И Ванютка мерно засопел, успокоенный ласковым голосом матери.

– Что, уснул? – подойдя, спросил отец.

– Спит, – не отрывая добро смотрящих глаз от малютки, отозвалась жена его, Сударышкина Анна.

– Пойдём, попьём чайку, – предложил муж, Анатолий Сударышкин. – Авдотья Лукинична приехала. Надо думать, сейчас зайдёт.

Сударышкины жили в одном доме с Лукашиной, с бабушкой Марата, Авдотьей Лукиничной: дом был поделён на две равные половины, которые принадлежали разным хозяевам, совсем чужим людям.

Марат дотащил до дома сумки и уже было собрался убежать по своим делам, как вдруг бабушка строго наказала ему идти умываться и садиться за стол.

– Негоже болтаться голодным. С утра не евши! А теперь убежишь, так твой след простынет до самых сумерек, – сказала Авдотья Лукинична внуку, не подчиняющемуся ей, рвущемуся под кучевые облака. – Кому говорю! Сейчас же делай то, что наказываю. Теперь ты – под моим подчинением. Отец с матерью уехали, и вся ответственность за тебя – на мне. Не подводи и не серди меня. Я – не девочка. Ты хочешь, чтобы у меня не выдержало сердце? Хочешь уморить, поскорее свести меня в могилу?

– Ну ладно, ладно, чего ты разошлась? – Марат сдался. Он не хотел ссориться с бабушкой в первый же день, и тем самым её печалить. Он любил её. Она была славной старушкой. Правда, он редко её видел, но он быстро с ней сходился, заново привыкая всякий раз при приезде на родину своей матери, Анастасии.

– Что же, – намыливая руки, шептал под нос Марат, – ребята были без меня половину дня – ещё с полчаса уж как-нибудь подождут, ничего… А если я не найду их? Что, если мне придётся искать их неизвестно как долго?! Нет! Надо спешить! – И он помчался на терраску, за стол.

Бабушка разбирала сумки, а Анна Сударышкина собирала на стол.

– Авдотья Лукинична, вы посидите с Ванечкой? – спросила Анна. – Он только что уснул, и хлопот не доставит.

– Конечно посижу, – отозвалась Авдотья Лукинична.

– Ой, а вы не очень устали?

– Нет-нет, ничего. Он же спит. Я прилягу у вас, и за одно присмотрю за ним. Мне это в радость.

– Ну, мы тогда сейчас посидим с вами, попьём чайку и пойдём.

– Хорошо-хорошо. Сегодня так жарко, а вы целый день – в доме. Обязательно надо сходить на реку – искупайтесь.

– Спасибо вам! Что бы мы без вас делали!

– Да что ты, Аня. Это я должна говорить вам спасибо. Вы мне такую радость дарите.

Марат сидел и морщился от разговора, который он вынужденно слушал, и из-за которого он никак не мог дождаться своего обеда.

– Марат, как там город? – спросила Аня. – Как проводили маму? Домой не хочется?

– Всё хорошо. И мне здесь очень даже неплохо. Домой я всегда успею.

Анна улыбнулась и поставила перед ним тарелку со щавелевыми щами и банку сметаны, разрезала яичко, положила ломоть свежего, и ещё тёплого, чёрного хлеба, дала ложку.

– Жуй и не спеши. Твои друзья никуда не денутся.

Марат сдерживал себя недолго: несколько раз покосившись на тетю Аню, хлопотавшую на кухне, он набросился на кислую, стимулирующую обильное выделение слюны, зелёную жижу: щи да каша – пища наша! Каша ждала его впереди – на второе.

– Марат, а ты не пойдёшь с нами на реку? – поинтересовалась Аня.

– У? – Марат судорожно проглотил то, чем набил рот. Он растерялся, замялся. С одной стороны, это замечательно: он пойдёт на реку! С другой стороны, он хотел бы узнать, где Пашка и Валя, чтобы присоединиться к их заботам или пойти на реку уже с ними. Но… может, они уже на реке?