Промучавшись до рассвета, Петя обессиленный залез в сервант и заснул в пустой фарфоровой чашке.

Проснувшись в десять часов утра, Петя увидел, что хозяин уже дома и спит. На кухонном столе появилась целая куча продуктов — пакеты, консервы, банки, бутылки, свертки… Некоторые хозяин уже вскрыл, и Петя смог наконец полноценно поесть. Он даже надрезал своим перочинным ножиком пакет с чипсами, вытащил пару кругляшей и обгрыз. Внезапно появившийся хозяин его чуть не застукал, но Петя, словно Тарзан, скользнул на пол по стрелке зеленого лука и юркнул за батарею.

Когда хозяин снова улегся и захрапел, Петя решил обследовать возможные пути выхода из квартиры. Он вышел через приоткрытое окно на залитый солнцем узенький наружный подоконник и огляделся. К сожалению, дом оказался блочной конструкции и не имел подходящих для ходьбы выступов и карнизов. Другое окно, находившееся в комнате, было и вовсе наглухо закрыто. Оставалось дожидаться, когда хозяин опять соберется куда-нибудь выйти, и попытаться прошмыгнуть наружу через дверь.

Этим утром лейтенант Яблочкин проснулся другим человеком. Куда подевалась его беззаботная веселость? Почему сегодня он не напевал или не насвистывал, проделывая комплекс упражнений утренней гимнастики? Не понимала этого и его мама, которая даже потрогала ему лоб, подавая на завтрак чай, бутерброды и клубничное варенье. Уж не зазнался ли ее сын после шумного успеха, выпавшего вчера на его долю?..

Конечно, откуда ей было знать, что ее сын больше не милиционер, а секретный агент с особыми полномочиями, и даже сам полковник Громыхайло теперь не может ему ничего приказывать. А секретному агенту с особыми полномочиями, каким его представлял себе Яблочкин, не пристало свистеть, говорить лишнее и улыбаться. Даже у себя дома.

Яблочкин разыскал в ящике темные очки, в которых отдыхал прошлым летом в Ялте, надел, молча постоял перед зеркалом и также молча вышел из квартиры.

Мама, провожавшая его с раскрытым ртом, едва хлопнула дверь, закрыла рот и твердо решила вечером выдрать своего сына ремнем, не взирая на его приближающееся двадцатидвухлетние.

Выйдя из дома, Яблочкин дождался троллейбуса и поехал в Эрмитаж. Работа сегодня предстояла тяжелая — опрашивать сотрудников на предмет необычайных явлений, ведь мальчик мог все еще находиться в здании музея.

Прибыв на место, Яблочкин поговорил с директором и приступил к работе.

Еще ночью, провозившись допоздна с видеозаписью, он сделал фото маленького Пети Огонькова и теперь начал показывать карточку всем, кто мог его видеть. Ну, не конкретно маленького мальчика-с-пальчика, а вообще что-нибудь необычное.

С первых же встреч Яблочкин почувствовал себя не секретным агентом, а полным идиотом. «Вам это что-нибудь напоминает?» — спрашивал он, показывая фотографию. «А что это такое?» — интересовались в свою очередь сотрудники, разглядывая темное размытое изображение человечка, сидящего верхом на креплении карниза.

Яблочкин ничего не объяснял, но продолжал спрашивать, не показалось ли кому-нибудь вчера или сегодня чего-нибудь необычного… Заинтригованные сотрудники продолжали расспрашивать Яблочкина, и тот был вынужден придумывать отговорки. Вроде того, что он из передачи «Очевидное-невероятное» и делает сюжет на тему дворцовых привидений. Такая версия всех устраивала, и Яблочкин оставлял каждому номер своего телефона — на всякий случай, если все-таки что-нибудь увидят.

Только в конце дня он спустился в реставрационные мастерские и встретился с Юриком. Внимательно посмотрев на фотографию наметанным взглядом художника, Юрик сказал:

— А ведь находятся до сих пор чудаки, которые не верят в привидения и прочие предрассудки. А это что — проводок от сигнализации? Карниз-то вроде из выставочного зала, где алмаз украли. Так вы думаете, это привидения сработали? Маленькое уж больно, барабашка, скорее… Кстати, молодой человек, а я вас раньше здесь, в музее, не мог видеть? Только без темных очков и в милицейской форме…

Поскольку беседа начинала принимать нежелательное направление, Яблочкин распрощался с Юриком, оставив на верстаке свою карточку с телефоном. А Юрик еще долго качал головой и недоверчиво бормотал что-то себе под нос. «Допрыгались… «Очевидное-невероятное» говорит, а сам из милиции… Засекретили все что можно…»

Огорченный полным отсутствием результатов первого дня работы в качестве секретного агента, Яблочкин отправился домой. На звонки сотрудников музея он не очень рассчитывал, поэтому на следующий день собирался познакомиться поближе с Маринкой Корзинкиной и Славиком Подберезкиным. Кто знает, может быть дети подскажут ему, как лучше действовать в сложившейся обстановке.

Если для секретного агента Яблочкина рабочий день закончился, то для саксофониста Дмитрия Ивановича Котова он только начинался. Вечером и ночью в ресторане отмечалось несколько юбилеев, поэтому оркестр закончил работу только под утро. К одиннадцати, а это была уже пятница, предстояло играть на похоронах, а затем, в 17.00, - на свадьбе. Разъезжаться из ресторана по домам не имело смысла. Оставшиеся до похорон несколько часов коллектив похрапывал в кладовке за сценой.

Ровно в десять прибыл микроавтобус с траурной лентой. Музыканты, с заспанными опухшими физиономиями, нахлобучили на головы цилиндры и похиляли, выражаясь на их профессиональном языке, лабать жмура.

Инструменты для похоронной музыки были, конечно, не те же самые, что для танцев. Барабанщик бил по большому барабану с тарелкой, Котов влезал в медный лаокоон басовой трубы, тромбон играл на тромбоне, а остальные двое дули с грехом пополам в валторну и кларнет.

С похоронами в этот раз не повезло. Усопшим был директор продовольственной базы, которого хоронили почему-то в закрытом гробу. После произнесения речей стали играть, но тромбон с первого такта дал отчаянного петуха, барабанщик ударил невпопад по тарелке, гроб не удержали на веревках, он сорвался в яму и затрещал. Потом хлынул дождь, и музыканты, махнув на оплату, позорно бежали с кладбища.

Мокрые и продрогшие вернулись в ресторан, переоделись и проспали в своем чуланчике еще несколько часов, пока не настало время ехать на свадьбу.

Привыкшие ко всему и даже битые, друзья погрузились в две машины такси и, не теряя бодрости духа, поехали лабать Мендельсона.

С Мендельсоном в этот день повезло больше, тут уж нечего говорить. Веселая, радушная компания гудела в арендованном зале Дворца культуры. Бесплатный буфет ломился от напитков и закусок, но никто не напивался и не буянил. Каждый из брачующихся вступал в брак не в первый и даже не во второй раз, поэтому атмосфера была естественной и непринужденной. Музыканты были на подъеме.

В один из перерывов Котов познакомился с миловидной улыбчивой дамой лет сорока.

— Вы подруга невесты? — поинтересовался он, прикуривая от ее сигареты.

— Я свидетельница, — ответила дама.

Пока еще было трудно понять, как она настроена. Котов затянулся и сделал глоток вина.

— Что для вас сыграть?

— Для меня? — дама оценивающе посмотрела на собеседника. К своим пятидесяти годам Котов выглядел молодцом: у него была приличная осанка и подернутая сединой густая шевелюра, несколько длиннее, чем принято у людей, не имеющих отношения к искусству. Даме хватило доли секунды, чтобы оценить его достоинства и мысленно проиграть несколько возможных сценариев дальнейшего развития событий. — Для меня? Вы не шутите? Ну хорошо, сыграйте эту… «Хоровод любви». Знаете, это где…

— Не трудитесь, я помню.

В следующем отделении прозвучал «Хоровод любви» — «специально для дамы с красной косыночкой, свидетельницы брачующихся».

В перерыве дама сама подошла к Котову. Судя по выражению ее лица, она была польщена.

— Между прочим, могли бы спросить мое имя, — заметила она. — Что это еще за «косыночка».

— Зачем знать имя, ведь мы с вами больше не увидимся.

— Вот как? Ну… а если это все же произойдет? Вы женаты?