Вы вообще, дорогая Зоя, бродите вокруг духовного мира, не имея ключа войти в него. Вы натыкаетесь на духовные явления, но не знаете, какой меркой мерить их. Вы можете отрицать их, смеяться над ними, но они существуют независимо от этого. А на Вас блестяще сбываются слова апостола Павла: «Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием».

Ну, подумайте, ведь было бы смешно, если бы Вы, не видя сроду рояля, засели бы играть и захотели сыграть Бетховена. Сколько бы Вы ни колотили по клавишам, Вы бы все-таки не сыграли, не раскрыли его прелести. Чтобы войти в мир звуков, нужно знать известные приемы… Как же Вы хотите вскочить без всякого приготовления в тот мир духовных явлений, который составляет целую половину жизни человека? Или, по-Вашему, нет этого мира? И наши души болтаются в наших телах, как горошина в пустой банке?

Для того, чтобы видеть солнце, я должна повернуться к нему физиономией и раскрыть глаза. Чтобы увидеть источник духовного света, я должна раскрыть свои духовные очи. Это делается у людей грамотных чтением и молитвою, у неграмотных – устным оглашением их и той же молитвой к Тому, кто Один отверзает ум разуметь Писания (Лк. 24:25). Так как Вы принадлежите к разряду грамотных, я шлю Вам для серьезного просмотра книгу. Если Вас интересует многое – найдете ответы. Если нет – не читайте. Нет, впрочем, читайте, во всяком случае потерять от чтения таких книг ничего нельзя, приобрести же при желании можно очень многое. Я больше чем уверена, что Вам эта книга понравится и своей глубиной, и ясностью изложения. Читайте на духовное здоровье.

Ну, всего хорошего!

„Врачу, нецелися сам!“

Н.Д.»

Если не ошибаюсь, то это была книга епископа Феофана «Что есть духовная жизнь и как на нее настроиться».

Итак, чтение книг духовного содержания, чтение Евангелия, посещение церкви и молитвенное правило в моей комнате стали мне необходимы. У меня была своя большая комната. В углу – киот с образами и всегда зажженная лампада, на ночном столике – Евангелие и какая-либо книга.

Но отец следил за мной и, конечно, читал мой дневник, полный восхищения словами Натальи Дмитриевны. «Новое твое обожание! А ты лучше сходи в библиотеку, возьми Ренана, прочти этого автора». Повинуясь, чтобы не вызвать раздражения, я сама шла в библиотеку, брала и читала. Нет, не нравились мне эти книги! «Ну что, интересно? Поняла, кто был Христос?» Начинался разговор. Я была так молода, так любила отца, что спорить и дискутировать с ним не могла: боялась я, что еще несколько минут – и он скажет что-либо страшное для души. Где мне было тягаться с ним, с его запасом всяких «научных» атеистических доводов! А их у него было так много…

– Папочка, ты бы прочел Евангелие… Ты бы полюбил Церковь! – робко говорила я.

– Я все знаю, я все понимаю, слушай меня: я боюсь за тебя, ты – мое счастье, я не переживу, если… если…

На глазах слезы, голос дрожит, папа глухо кашляет в своем кабинете. Очень я его огорчала! Очень, очень! А я все же иду к обедне, ко всенощной, к матушке Еванфии.

Отец был председателем педагогического совета в гимназии, и, конечно, начальство знало влияние Натальи Дмитриевны на меня. Это было для нее опасно: вольнодумство не поощрялось. За мной стали и другие ученицы обожать Наталью Дмитриевну, причем ученицы-то самые лучшие – пятого, шестого, седьмого класса. С горестью и недоумением я видела, что Наталья Дмитриевна сторонится меня – и ни книг, ни бесед уже не было.

А причина была в том, что наша семейная обстановка стала известна всему городу. Досужие кумушки разносили сплетни. Плохая семья! Меня ехидно спрашивали: «С кем вчера гулял твой отец на бульваре?» Стыд жег мои щеки. Я замыкалась в себе и бежала в монастырь к матушке Еванфии.

«За что меня не любит Наталья Дмитриевна? – вопрошала я в своем дневнике. – По всем предметам – „пять“, а за немецкий всегда, за все ответы – „четыре“. Знаю, знаю, угадываю! „Может ли быть что доброе из Назарета?“ А я… Ведь у нас бедлам (сумасшедший дом в Англии). Может ли быть что доброе из Бедлама?»

Я грущу и вздыхаю. Да, я росла в обстановке очень тяжелой. Но любовь к отцу меня очень поддерживала. Привожу его стихи, написанные ко дню моего рождения.

Она была годом старше меня и училась на класс ниже меня. Наталья Дмитриевна считала Лизу своим маленьким лучшим другом. Лиза была краснощекая, крепкая, курносая девочка из крестьянской семьи, живущей в деревне. Отец чем-то торговал, привозя гастрономию из Москвы. У нее была густая рыжая длинная коса и блестящие круглые глаза. От всей фигуры веяло крестьянской дородностью, деловитостью.

Она была в классе первой ученицей, но всех чуждалась. Ученье ей давалось легко. Говорила она отрывисто, бойко, не стесняясь в выражениях. Она следовала во всем за Натальей Дмитриевной. Ее можно было видеть и в церкви, где была Наталья Дмитриевна. Лиза во всем подражала ей – как ходит, как стоит, как говорит Наталья Дмитриевна, сходство было поразительное. Наталья Дмитриевна поклон – и Лиза поклон, Наталья Дмитриевна снимет в церкви шляпу – и Лиза тоже, Наталья Дмитриевна поставит свечку – и Лиза сейчас же сделает то же самое. Лиза соблюдала все посты, хотя не скрывала, что черный хлеб съедала буханками. Одевалась в черное, ходила с глазами, опущенными вниз, не читала светских книг и, конечно, как Наталья Дмитриевна, не ходила ни в кино, ни на спектакли; не танцевала; говорила мало, а с некоторыми девочками и совсем не разговаривала. «Святоша! Монашка! Юродивая! Ханжа!» – смеялись над ней.

Несмотря на посты и службы, она была здоровой. Так вот и казалось, что сейчас прыснет смехом, что все это в ней наигранное, не ее. А она только и поднимала глаза, чтобы увидеть Наталью Дмитриевну. Перед уроком немецкого языка Лиза никому, а тем более мне, не давала зажечь лампаду перед образом, всех отталкивала: «Не так, я сама!» Наталья Дмитриевна войдет в класс, посмотрит на икону, невзначай что-то шепнет Лизе. А мне тяжело, обидно: со мной давно ни слова, ни взгляда. Даже и спрашивать перестала, как я руку ни тяну, а Лизу десять раз за урок спросит (уроки пятого и шестого классов шли вместе, так как учились немецкому языку не все).

Я стала дружить с Лизой, но никаких разговоров о Наталье Дмитриевне Лиза со мной не вела. Думаю, что это был их сговор. (Лет через двадцать пять я как-то услышала от Натальи Дмитриевны: «Лиза как дочь мне, я ее родила, я ее люблю!» И разговор навсегда был окончен. Ни слова осуждения!)

Все мои дневники того времени были заполнены разговорами с Лизой об аскетизме, о монашестве, о молитве Иисусовой. Она, Лиза, была за аскетизм, за отказ от всего мирского, грешного. Лишь бы спасти свою душу для Царствия Божия. А остальное – «не мое дело»! Я же выдвигала альтруизм и желание положить душу за «други своя». Здесь было скрытое влияние отца, рассказы про революционеров, каторжан. Ведь в студенческие годы отец увлекался революционными теориями и «преклонялся перед каторжниками», как говорила мама.

Отец числился еще и тюремным врачом, и хотя в тюрьме города сидели только уголовники, он жалел их и всегда говорил, что «все друг перед другом виноваты». Я как-то носила передачу в тюрьму. Отец уже в эти годы не вел переписку с «товарищами» и сжег все их письма, но, как многие, ругал царское правительство и ждал революции… О чем только он не мечтал! Ох, его мечты!..