– Духовщину мы возьмем непременно! – воскликнул Конев с таким надрывом в голосе, точно сама мысль о том, что эта самая Духавщина не будет взята его войсками, есть ни что иное как оскорбление его лично и возглавляемых им войскам, так что даже видавший виды лейтенант-связист, стучавший клавишами, с удивлением глянул на генерала.

– Надеюсь, ваша уверенность не разойдется с вашей решительностью, – простучало в ответ. И тут же вопрос: – А не могли бы вы из дальнобойных орудий обстреливать этот город? По данным разведки, там расположен штаб крупного соединения противника.

– Мы уже готовим нашу дальнобойную артиллерию для такого удара, товарищ Сталин, – ответил Конев, не задумавшись ни на мгновение, хотя минуту назад у него и в мыслях не было ничего подобного.

– Желаю вам успехов.

– Спасибо, товарищ Сталин, – бодро поблагодарил Иван Степанович, и лейтенант быстренько отстучал последние три слова.

Аппарат еще какое-то время трещал и щелкал, наконец замер, лишь красные и зеленые лампочки перемигивались друг с другом на пульте управления.

Конев тут же велел адъютанту призвать начальника артиллерии армии, и, едва тот явился, решительно поставил перед ним задачу: срочно выдвинуть дальнобойную артиллерию и накрыть ею Духовщину.

– Не дотянем, Иван Степанович, – ответил артиллерист. – Еще бы километров пять-шесть, тогда бы куда ни шло. Не ставить же нам пушки рядом с передовой – раздолбают.

– Ладно, но ты имей в виду: это приказ свыше.

Конев не успел покинуть радиостанцию, как к аппарату его вызвал командующий Западным фронтом маршал Тимошенко. Его тоже интересовало, как идет наступление и можно ли обстрелять Духовщину. Конев доложил, что наступление развивается по плану, противник контратакует, неся при этом большие потери в живой силе и технике, что для рейда по тылам противника готовится конно-механизированная группа, что дальнобойная артиллерия выдвигается на огневые позиции.

– Что вы бьете фашистов, это хорошо, – будто звучал на ленте недовольный баритон маршала. – Но тот факт, что вы при этом расходуете слишком много снарядов, это плохо. Особенно крупных калибров. Такие снаряды обходятся нашей промышленности в копеечку. Да и заводы не успевают их выпускать, как вы их пускаете на ветер.

– Никак нет, товарищ маршал! Бьем исключительно по разведанным скоплениям живой силы и техники противника, – ответил Конев. – Но ваше замечание учту. Что касается обстрела Духовщины, так нам надо еще хотя бы один комплект снарядов для дальнобойной артиллерии.

– С этим мы разберемся, – пообещал маршал. – Мы получили ваш план наступления и в целом его одобряем. Однако считаю, что вы должны самолично и непосредственно с капэ дивизии контролировать ход прорыва обороны противника и ввода в прорыв подвижной группы.

– Я так и собирался сделать, товарищ маршал. Конная дивизия и танковая бригада только что преодолели переправу через реку Вопь. Должен заметить, что авиация противника постоянно бомбит переправу и наши колонны на марше. Наши летчики не успевают своевременно прикрывать нас с воздуха…

– Нечего мне рассказывать об одном и том же по сто раз! – возмутился Тимошенко. – Авиация противника, авиация противника! Надоело слушать одно и то же! Надо держать теснее связь со своей авиацией, тогда и дела пойдут надлежащим образом. Когда собираетесь вводить подвижную группу в прорыв?

– Завтрашним утром, как только пехота пробьет коридор прорыва.

– Поторопитесь, а то фрицы подтянут подкрепление и все ваши усилия пойдут прахом. И еще: танковую бригаду в прорыв не посылайте. Пусть конница сама поработает.

– Будет исполнено, товарищ маршал.

«Сидит там, – подумал Иван Степанович, презрительно передернув плечами, по застарелой в нем комиссарской привычке критиковать свое начальство, не затрудняясь в выражениях, но исключительно про себя, при этом ничем не выдавая своего неудовольствия, но как бы обращаясь к невидимому собеседнику, согласному с ним на все сто процентов. – Сидит там, понимаешь ли, и выдумывает всякую чертовщину. Танки, видишь ли, не посылай, самолично и непосредственно ему подавай… Вон Жуков… под Ельней… заставлял командиров и комиссаров батальонов, полков и даже дивизий ходить в атаку впереди своих подразделений: приучал не бояться бомбежек и минометного огня. И что? Лучше от этого стало? И где эти командиры и комиссары? Лежат перед немецкими окопами. И разве изжили после этого войска боязнь бомбежек и артобстрелов? Черта с два! У немцев командиры в атаку не ходят. Они самолетам противника не позволяют бомбить свои порядки, они, прежде чем наступать, стараются подавить нашу артиллерию и пулеметы. Поэтому они нас бьют, а мы…»

– Товарищ командующий! – вытянулся перед Коневым командир роты охраны штаба армии. – Броневики и танкетки готовы к выступлению. На чем вы поедете?

– На танкетке.

– Есть.

И вслед за этим истошный крик: «Во-озду-ух!» И новая волна «лаптежников» накрыла переправу. На этот раз самолеты атаковали и опушку леса. Все кинулись в щели. Точно ураган пронесся по опушке и склону холма из мелких бомб. Когда самолеты отбомбили, Конев, выбравшись из щели, увидел горящую передвижную радиостанцию и броневик.

– Опять навели на нас фрицев эти радисты, черт бы их побрал, – проворчал член военного совета Девятнадцатой армии бригадный комиссар Ванеев, выбирая за шиворотом комочки земли. – Ты как хочешь, Иван Степанович, а только радиостанции держать подле себя есть большой и ничем не оправданный риск.

– Ладно, я поехал, а ты тут пока разберись и с рациями, и со всем остальным. Без связи мы глухи и слепы.

– Делегатами надежнее. Да и проводная тоже.

Конев криво усмехнулся и полез в танкетку: он и сам придерживался той же точки зрения, с той лишь разницей, что знал наверняка: дело не в самой радиосвязи, – немцы без нее никуда! – а в том, как ее использовать. Тут у нас сплошные неувязки. Да и сами радиостанции не чета немецким.

Впереди затихал бой. Еще слышались разрозненные выстрелы, короткие пулеметные очереди. Черный дым тянулся к небу от двух горящих танков БТ, не доползших метров триста до извилистой линии немецких окопов, расположенных по гребню невысоких холмов. На поле, над которым нависали эти холмы, еще оставались несжатые клочки ржи с черными проплешинами обгоревшей соломы; среди стерни виднелись неподвижные бугорки убитых, похожие на опрокинутые ветром снопы, частые оспины воронок от разрывов мин и снарядов пятнали мертвое поле. В лощине, заросшей кустарником, теснились эскадроны конницы, изготовившейся к атаке.

Солнце медленно поднималось над лесом ярким незамутненным кругляшом. День обещал быть жарким. В лесу пахло сосновой смолой и грибами. Тренькали неугомонные синички, где-то поблизости сварливыми голосами кричали сойки. Большая куча из еловых иголок шевелилась красными муравьями, греющимися в первых лучах солнца.

На бугре, в густой тени деревьев, стояла группа командиров, среди которых находился и командующий Девятнадцатой армии генерал Конев, только что, выполняя приказ командующего фронтом Тимошенко, приехавший на передовую, чтобы лично наблюдать прорыв конницы, будто личное наблюдение что-то могло изменить в лучшую сторону. Более того, с некоторых пор Ивану Степановичу стало казаться, что его присутствие каким-то необъяснимым образом влияет на ситуацию исключительно в отрицательную сторону. Так было под Витебском, так повторилось потом еще раза два-три. Черт знает что! Поневоле становишься суеверным.

Из лощины вымахали два всадника и стали подниматься по отлогому скату. В одном из них Конев узнал командира кавалерийской дивизии подполковника Стученко. Вороной жеребец без видимых усилий преодолевал подъем, неся на себе всадника, припавшего к его гриве. Комдив осадил коня в нескольких метрах от группы командиров и, не покидая седла, кинул руку к кубанке, доложил:

– Товарищ командующий! Дивизия к атаке на прорыв и к рейду по тылам противника готова. Когда прикажете начинать?