Трубка погасла. Сталин задернул штору, отошел от окна. Мысли, одна чернее другой, не давали ему покоя. Не научились еще воевать наши генералы, не научились. Тот же Конев оказался не лучше Еременко. Да и немцы очень сильны, сильны и организованы, чего не скажешь о Красной армии. Это надо же прозевать немецкие танковые колонны, идущие на Москву в направлении Малоярославца! Да еще обвинить летчиков, обнаруживших эти колонны, в паникерстве и даже провокации. Хорошо, что командующий ВВС Московской зоны полковник Сбытов не струсил и добился признания достоверности разведданных, а то проморгали бы немцев, проморгали… Но и на это признание ушло около суток, в то время как на пути танковых колонн противника не оказалось ни одной воинской части. Пришлось в спешном порядке бросать к Юхнову курсантов Подольских училищ, будто у нас переизбыток младших командиров.

Сталин поежился: положение Москвы висит на волоске, резервов нет, танков нет, артиллерии нет, авиации тоже, эвакуированные заводы только разворачиваются на новом месте, англичане и американцы обещают прислать в ближайшее время лишь двести-триста самолетов, а это ничего не изменит в том катастрофическом положении, в котором оказался Советский Союз. По-прежнему не ясна позиция Японии в отношении СССР, а миллионная Квантунская армия – это факт, с которым нельзя не считаться.

Позарез нужен второй фронт. Или во Франции, или на Балканах. Могло бы помочь согласие Черчилля на переброску двадцати-тридцати английских дивизий в район Дона и Северного Кавказа. Одно только появление английских дивизий на советско-германском фронте оказало бы огромное отрицательное влияние на Гитлера и положительное – на Красную армию: все-таки не сами по себе. К тому же у англичан порядка и организованности больше, так что нашим командирам было бы у кого поучиться. Но ни Черчилль, ни Рузвельт открыть второй фронт в этом году не обещают, существенно увеличить поставки тоже, а от переброски в Советский Союз своих дивизий отговариваются пустяками. А немцы прут и прут. И не видно, кто из генералов способен их остановить. Уж во всяком случае на это не способны ни Ворошилов, ни Тимошенко, ни Конев, ни Еременко, ни Буденный. Да и Шапошников тоже растерялся и, вместо того чтобы взять на себя координацию действия фронтов и армий, утративших связь между собой, он вновь и вновь перекладывал на их плечи решение задач, которые им явно не под силу. С такими военачальниками и сам не знаешь, на что решиться, как исправить сложившееся положение. Если Конев не удержит противника на Ржевско-Вяземском рубеже, то вряд ли удержит их и на других рубежах. Тем более что и сам толком не знает, где его армии, а где противник. По-прежнему уверяет, что разобьет мелкие группы немцев, будто бы кое-где просочившиеся сквозь разорванный фронт. Или у Конева разведка ни к черту, или он пудрит мозги вышестоящим инстанциям в надежде как-нибудь выкрутиться. Надо будет срочно послать к нему комиссию ГКО, чтобы разобралась на месте… Комиссия проблемы, конечно, не решит. Но нельзя же оставлять без последствий безответственные действия командующих фронтами. Выход один – поставить Жукова во главе обороны Москвы. Вся надежда на его непреклонную волю, умение быстро ориентироваться в обстановке и принимать оптимальные решения.

Сталин отошел от окна, вернулся за рабочий стол. Напротив сидел нарком внешней и внутренней торговли Анастас Иванович Микоян, отвечающий за эвакуацию предприятий промышленности и транспорта, сырья и материалов из районов, которым грозит оккупация. Глянув вопросительно на Сталина, разжигающего трубку, Микоян продолжил доклад:

– Из Донбасса вывезено практически все промышленное оборудование и различные материальные ресурсы, большая часть рабочих и инженерно-технических работников вместе с семьями. Основные районы размещения: Урал, Западная Сибирь, Казахстан. Часть шахт затоплена, подъемники взорваны, доменные печи повреждены настолько, что их восстановление займет не менее года…

Сталин слушал монотонный голос наркома, окутывался дымом, мрачнел.

– Почему из Минска, Гомеля, из других городов Белоруссии не успели вывезти почти ничего? Немцы пишут… – Сталин ткнул черенком трубки в листы бумаги, лежащие на столе, – пишут, что русские упаковали оборудование, которое немецким специалистам осталось лишь погрузить и вывезти в Германию в качестве подарка от нераспорядительных русских чиновников. Как такое могло произойти? Почему, если не могли вывести, не уничтожили, оставив врагу?

– Все линии были заняты перевозками войск в западном направлении, товарищ Сталин. – Не хватало вагонов и паровозов. Но большую часть оборудования мы все-таки вывезли. Что касается уничтожения материальных ценностей, то наши люди не всегда вовремя получают информацию о положении на фронте. К тому же это не наша задача, – добавил Микоян и с опаской посмотрел на Сталина. Но тот промолчал, и он продолжил: – Сейчас заканчиваем эвакуацию из двухсоткилометровой прифронтовой зоны на юге и в центре. Что касается Ярославля и Вологды, то, по заверениям Генштаба, немцев туда не пустят, самолеты – тоже.

– Заверения Генштаба, – проворчал Сталин. – А в Саратове нефтеперегонный завод разбомбили. Вот вам и заверения. – Помолчал, пыхая дымом из трубки, продолжил: – Хорошо, заканчивайте эвакуацию и одновременно вплотную занимайтесь устройством заводов на новом месте. Нам нужны снаряды, патроны, танки, самолеты. Бензин и солярка – тоже. Не позже середины ноября мы должны увеличить производство вооружения вдвое.

Микоян поднялся, заверил:

– Сделаем все, товарищ Сталин, что в наших силах.

– Надо сделать больше.

Микоян согласно опустил голову, подождал несколько мгновений и пошел к двери. Навстречу ему уже шагал Поскребышев, держа в руках красную папку. Остановившись в двух шагах от стола, заговорил тихим голосом:

– Вы хотели закончить письмо Черчиллю… – и вопросительно уставился на Сталина маленькими глазками на большом круглом лице.

– Садись, – велел Сталин. Спросил: – Что нового на конференции? Как ведут себя союзники?

– Торгуются из-за каждого танка и самолета, из-за каждой тонны алюминия и колючей проволоки. Но сегодня должны подписать согласованное решение.

Сталин кивнул головой, попросил:

– Прочти-ка мне последний абзац.

Поскребышев кашлянул в кулак, стал читать:

«Не скрою от Вас, что наши теперешние потребности военного снабжения ввиду ряда неблагоприятных обстоятельств на нашем фронте и вызванной этим эвакуации новой группы предприятий не исчерпываются согласованными на конференции решениями, не говоря уже о том, что ряд вопросов отложен до окончательного рассмотрения и решения в Лондоне и Вашингтоне, но и сделанная Московской конференцией работа обширна и значительна. Надеюсь, что Британское и Американское Правительства сделают все возможное, чтобы увеличить месячные квоты, а также чтобы уже теперь при малейшей возможности ускорить намеченные поставки, поскольку предзимние месяцы гитлеровцы постараются использовать для максимального нажима на СССР».

– Хорошо. Продолжим, – произнес Сталин и пошел вдоль стола для заседаний, вернулся назад, и только после этого принялся диктовать глуховатым голосом, однако четко выговаривая каждое слово:

– Пиши дальше: «В отношении склонения Турции на нашу сторону, как и в отношении Китая, я согласен с высказанными Вами соображениями. Надеюсь, что Британское Правительство в данный момент проявляет необходимую активность в обоих этих направлениях, что особенно важно сейчас, когда соответствующие возможности СССР, естественно, ограничены».

Сталин заглянул через плечо Поскребышева в бумагу, велел:

– Вычеркни слова: «склонения» и «на нашу сторону». Пусть останется просто «В отношении Турции»: он и так поймет, о чем речь. И далее – с красной строки: «Что же касается перспектив нашего общего дела борьбы против разбойничьего гнезда гитлеровцев, засевших в центре Европы, то я также выражаю уверенность, что, несмотря на все трудности, мы решим дело разгрома Гитлера в интересах наших свободолюбивых народов. С искренним уважением И. Сталин».