Храм Двенадцати апостолов, строения XIX века, возведен на месте старого, средневекового. Над храмом круто уходит вверх полулысый откос в чахлых деревцах.

В 50-е годы XX века построили внутри одной из обступивших бухту гор секретный завод для подводных лодок. Лодка заходила в акваторию завода из глубины моря, не всплывая, и выходила незаметно после ремонта или впервые, новая, в недрах гор рожденная. Лет двадцать назад уникальное предприятие остановилось, и тогда же его растащили на части.

Набережная упирается в ресторан «Изба рыбака»; там подают жареную султанку – маленькую местную рыбку, и еще кефаль, камбалу, гренки и инкерманские вина, прохладные, которые наливают в тут же запотевающие бокалы. А маленькие живые рыбки, сырые шпроты, стайками снуют в прозрачной воде, в метре от веранды ресторана, почти у самых столиков. Над косячками рыбок качаются на воде упругие крупные чайки. На рыбешек не обращают внимания. Ждут хлеба от посетителей. Неожиданно раздаются издалека протяжные сигналы. На той стороне бухты по дороге едет и гудит свадебный кортеж. Впереди всех белая машина в цветах и лентах. Праздник.

«Надо съездить еще на мыс Фиолент, – советовали нам. – Там монастырь, куда Пушкин заезжал. И вообще там очень красиво: высокий-превысокий, почти отвесный берег; в трехстах метрах от берега гора Святого Явления; и справа от нее вырастают из воды две острые скалы, одна повыше, а другая пониже. Их зовут Орест и Пилад. Запомните, если смотреть на них от монастыря, скалы как будто слегка склоняются одна к другой – два неразлучных друга».

Увиденное превзошло описание. Хотя в первые минуты, когда мы только подъехали к тому месту ничего не предвещало никаких красот.

«Ступайте прямо», – сказали нам и кивнули на ухабистую дорогу меж двух дачных заборов. Дорога мягко поднимается, впереди показываются металлические ворота. Перед ними, немного в стороне и в тени, сидит полный молодой монах. Изредка пропускает машины.

За воротами, на гребне подъема, совсем недалеко от обрыва, дует такой могучий ветер, что прямо ложись на него грудью и лежи, покачиваясь и не падая. Он дует ровно, не слабея. Здесь же рядом, в ста шагах, сверкает окнами дом с широким балконом. Как они живут под таким нестихающим шквалом?

Но стоило нам повернуть влево и спуститься чуть ниже в направлении монастыря, как о ветре мы сразу забыли. Солнце пекло и блестело на всем: даже на белой пыли и на выцветших пыльных листьях, на теплых камнях ограды и на главе храма Георгиевского монастыря, впереди. И особенно на неподвижной глади моря. Широкие золотые полосы света, от которых рябило в глазах, убегали к сверкающей белой дали на горизонте.

Монастырь посвящен святому Георгию, и гора Святого Явления связана с ним. Великомученик Георгий явился на ней мореплавателям-грекам, терпевшим кораблекрушение, и избавил их от внезапной гибели. Случилось это в конце IX века. Спасшиеся моряки взобрались на скалу, на которой приметили во время шторма своего избавителя – они именно его и молили о помощи, – и нашли там икону святого Георгия. Величественный крест на вершине горы напоминает о чуде спасения.

От монастыря вниз, к воде, ведут восемьсот ступеней. Спуститься-то спустимся, думали мы, каково-то подниматься будет? А получилось наоборот. Мы спускались так быстро, что заложило уши, как при посадке самолета. И на берегу кружилась голова. Море прозрачное и ласковое, люди плывут к горе Явления, взбираются на нее, окружают крест (он высотой метра четыре).

Подъем вверх показался не таким уж трудным. Потому что по восьмистам ступеням никак не взбежишь стремительно. Взбирающиеся всюду передыхают: сидят, лежат, стоят, опершись на кривые деревца. Рядом с крутой тропою, ближе к монастырю, полуразвалившийся низенький домик: на табличке указано, что это загородная дача адмирала Михаила Петровича Лазарева. Того самого человека, кто, будучи молодым офицером, под парусами обогнул земной шар; кто одним кораблем в сражениях побеждал пять; кто преобразил жизнь на Черноморском флоте и кто невольно засвидетельствовал, умирая, что никогда ничего не просил для себя лично. Крохотный домик его, лепящийся к горе и нависающий над спуском, этакое гнездо орла, говорит – или мне так хочется – о его личной умеренности и безграничной любви к простору, морю, небу, жизни.

И еще хочется называть этот мыс не Фио-, а Феолентом. Это, впрочем, один из вариантов, о котором спорят краеведы. Феос – «Бог». Ленд – «земля». «Господня земля» и что наполняет ее (слова апостола Павла из Послания к Коринфянам). Люди наполняют ее храмами и иными памятниками своей любви к Богу и друг ко другу.

Но, увы, часто мелочно и бессовестно метят землю и воду своей нечистотой: сколько же человеческого мусора среди божественной красоты, внизу, на камнях, и немного выше! Вот бросил молодой мужчина пакет с объедками, потом поднялся выше ступеней на тридцать, обернулся на золотую морскую даль, обозрел ее… и в восхищении хлестко выругался. Так вот пастухи выстрелом хлыста срывают дремоту с коровьего стада. Дама, шедшая следом, вздрогнула, и на лице ее изобразилась болезненная растерянность; она открыла рот, будто ей внезапно не стало хватать воздуха. Может, хотела что-то возразить… Не успела: у парня в шортах только голени засверкали.

Маленький монастырь с маленькими храмами; поезда из Севастополя и в Севастополь проходят почти над его двориками. Всеми строениями своими он врезан в грубый камень, будто обтесанный, изящно вырезанный и отполированный камень колонн и портиков вырастает из шероховатого, природного. Одна из внутренних каменных лестниц лепится левым боком к горе; она ведет, поднимаясь, в крохотные церковки; на промежуточной площадке, слева, освещенная стеклянная дверка, а на ней написано: «Мы были такие, как вы; вы будете такими, как мы»; и внутри черепа, гладкие, безглазые.

Что ж, так и есть. А вся наша сегодняшняя жизнь, если ее привести к этому окошку в будущее, большинством голосов спросит: «Ну и что? Жизни не радоваться?» – «Радоваться! С умом в черепе».

За монастырем, дальше, в громадных инкерманских каменоломнях, образовавшихся от добычи строительного камня, в войну скрывались от немцев люди: работал госпиталь, в школе учили детей, и даже маленький детский сад открылся. И когда стало не хватать воды, начали использовать запасы шампанского. В нем кипятили бинты, его пили взрослые и дети, и раненому перед операцией, за неимением иной анестезии, давали выпить сразу бутылку.

В монастыре мы купили альбом со старыми фотографиями-открытками. В альбомчике есть одна замечательная, с такой подписью: «Инкерманский монастырь. Ветераны Крымской войны – участники обороны Севастополя 1854-1855 годов в монастыре. Фотография. 1905 г.». На фото восемнадцать человек, семнадцать – седобородые или седоусые старики. Старцы, просится слово. Лица у всех серьезные, собранные, у многих при этом еще и приветливые, даже ласковые.

Эта фотография – единственная в своем роде в альбоме. Все прочие представляют собой виды природы, монастырские храмы. И августейшее семейство, снятое со значительного расстояния, так что лиц не различить, тоже попадает в ряд общих видов. А эти старцы на коллективном портрете, дожившие до начала XX века – иным за 70, кому за 80, а кому-то и все 90, – совсем особенные. Насколько же человеческое лицо богаче любого сооружения, величественной скалы или дух захватывающей дали! Оно – дело рук Божиих и согрето дыханием жизни. Можно в каждое вглядываться долго. Не на камень смотришь.

Тоже примечательная деталь – жизнь в форме и по форме. У всех на головах фуражки, на застегнутых кителях – медали. А сидят они, и стоят, и между собой беседуют не скованно, а по-приятельски просто. Двое-трое внимательно смотрят на фотографа, то есть в аппарат, что торжественно установили перед всеми на треноге. Строгие и добрые ветераны.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».