— А кем была эта Тина Малоре? Девкой, которую мужчины просто передавали друг другу, которую брали за тридцать су прямо в канаве; вот кем она была, Тина. А парни, которых она нарожала, и по сей день бегут за своим отцом, бегут, хотят догнать, да никак не получается, куда там! Это же ведь надо, что за товар подкладывают теперь на кладбище под бок порядочным людям…
Малоре не протестовали, и Зеф, подумав о том, как лучше организовать отступление, подал знак жене и сыновьям. Однако Дюры, Бертье, Коранпо, Меслоны, Русселье, Рюжары, Кутаны, Домине, Бефы, Труске, Пиньоны, Короши, Бонболи, Клержроны и Дюбюклары уже прибежали со всех сторон и внимали речам Жюля Одуэна. Они образовали вокруг Зефа и Аделаиды круг шириной в три ряда, не принимать который во внимание было нельзя.
— Я не собираюсь отвечать, — сказал Зеф.
— А тебе и трудно было бы это сделать, — возразил Жюль снизу.
— А тебе и трудно было бы это сделать, — повторила его сноха, — потому что я ничего не придумали и потому что ни для кого не секрет то, что я говорю, и просто не хочется пачкаться, а то я могла бы рассказывать о ней хоть до завтрашней ночи. А думаете, про папашу Малоре я не могла бы рассказать; могла бы, да еще как.
— Мы не собираемся отвечать, — сказали Зеф и Ноэль.
— Пошли отсюда, — сказала Анаис.
Однако Дюры, Кутаны, Бонболи и Клержроны подсказывали Зефу:
— А почему ты ей не ответишь? Возьми да и ответь.
Зеф косил глазами в сторону могилы отца, но старый Малоре не подавал голоса, а Тина была не в своей тарелке. Так что слышался только голос Жюля Одуэна:
— Я скажу не только о Тине и о папаше Малоре, но и об остальных.
— Я скажу не только о Тине и о папаше Малоре, — подхватила его сноха, — но и об остальных.
Есть еще одна вылитая Тина, и для вас не секрет, как зарабатывают деньги, размахивая на дорогах цветастыми передничками да кружевными финтифлюшками. А родителям даже не стыдно покупать на эти деньги веялки. Нисколько не стыдно.
Меслоны, Коранпо и Бертье подталкивали друг друга локтями, уже расплываясь в широких, шире усов, улыбках. Жар прилил к щекам Зефа.
— Ладно, я просто не хочу ничего отвечать, а то и многое мог бы порассказать. Я знаю некоторые вещи, которых люди не знают…
Жюльетта, стоявшая рядом с матерью, испугалась угроз Зефа и тихонько шепнула:
— Мам, не заводите его. Не забывайте, что письмо находится все-таки у них.
Аделаида достаточно хорошо помнила этот довод, по, подталкиваемая гневным голосом старого Жюля Одуэна, уже просто не могла молчать.
— Не существует такого письма, которое пометало бы мне сказать вслух про то, что известно всей округе, про то, что было между Тиной и ее отцом, про пакостные манеры всей этой семьи. Маргарита тоже свое получила…
Анаис расплакалась, а Зеф запротестовал бесцветным голосом:
— Неправда. Это все выдумки. Ложь, которую. про нас сочиняют.
Он весь сразу осел и оперся на своих сыновей. Зеф прекрасно знал, что нездоровые обычаи его семьи известны всей деревне, но поскольку об этом говорили очень тихо и не при нем, то никакого неудобства он от этого не испытывал. История, которую рассказывают тайком, — это не больше чем легенда, а расхожее мнение — это все равно что ветер. А тут люди, слушавшие Аделаиду, вдруг с ужасом увидели какой, оказывается, позорный у Малоре грех. Однако многие из них чувствовали себя неуютно и в глубине души осуждали ее бестактность. До чего можно дойти, если уж и согрешить невозможно, чтобы тебя не обвинили перед всем народом? Кюре, беседовавший в одном из уголков кладбища, приблизился к ристалищу и услышал последние фразы перепалки. Он тоже не любил чрезмерного рвения в поисках истины, стараясь прежде выяснить, насколько она уместна, ибо даже самому Господу Богу порой бывает выгодно чего-то не замечать; ну а Малоре, считал он, вполне могли, почти не впадая в грех; отдавать дочерям то, что принадлежало их женам. Кюре вошел в круг и, по своему обычаю, энергично вмешался в разговор:
— Так расшуметься на месте вечного упокоения! Сразу после мессы! Какой стыд! Как вы, Аделаида Одуэн, в кругу ваших детей…
— Но, господин кюре, поговорите и с Зефом, спросите его, кто начал первый…
— Я? Я даже и отвечать-то не хотел, а то, что я много знаю, так это не моя вина.
— Ты только ложь свою знаешь! И потом, когда имеешь такую дочку, как твоя…
— Замолчите же вы, — сердитым голосом закричал кюре, — стыдно вам должно быть, вам в первую очередь.
— Да, господин кюре, стыд — это для меня! А похвала, деньги и цветастые переднички — это все для ловкачки, которая животом зарабатывает себе на жизнь в Париже, после того как блудила здесь со своим отцом! Ишь, ей и деньжата, и переднички! Пожалуйста! Задрала юбку, и вот тебе денежки! Задрала еще раз — вот тебе опять! Средство известное — папашка урок хороший преподал…
Аделаида разошлась, она стряхивала с себя нависших на ней Жюльетту и тетку Элен. Кюре почувствовал, что она способна зайти очень далеко; он даже немного восхитился ее силой и обратил на Малоре суровый взор. Он сделал знак Зефу и его сыновьим, чтобы те уходили. Дрожавшие от стыда и страха, Малоре даже не ощущали в себе никакого гнева. Зеф, внимая священнику, простонал тоненьким голоском:
— Я просто не знаю… не знаю, как это могло получиться…
— Вы осел, — ответил кюре донесшимся до зрителей сухим голосом. — Ваши дела меня совершенно не интересуют.
Алексис отделился от группы Одуэнов и, подойди к Тентену Малоре, замыкавшему колонну, дал ему пинка. Тентен не протестовал; он только сделал маленький прыжок, прижавший его к сутане священника, и стряхнул со своих воскресных штанов отпечатавшееся на них в форме ботинка пыльное пятне. Этот эпизод несколько умерил пыл Аделаиды, ее саркастические замечания стали звучать все реже и рейсе, до тех пор пока Зеф со своими домочадцами не вышел за ворота кладбища.
К тому времени, когда обычно заканчивается месса, Оноре и Фердинан вышли на дорогу и пошли навстречу своим семьям. Ветеринар то и дело выражал свою радость по поводу отъезда Маргариты Малоре:
— Я оказался в деликатном положении из-за Вальтье. Эти мои визиты к Зефу были мне неприятны, а с другой стороны, не мог же я не ходить. Так что в доволен.
— Ну и ладно, тем лучше, — тихо ответил Оноре, — тем лучше.
— Ты говоришь «тем лучше», а у самого по-прежнему такой вид…
— У меня? Я доволен так же, как и ты. Пока она была здесь, трудно было понять, что к чему.
— Особенно если учесть, что эта девчонка все-таки, я бы сказал, с заскоками. Я уверен, что того маленького инцидента, который случился в четверг, не было бы, если бы не Маргарита. Прежде всего потому, что у Жюльетты не было бы основания идти к Малоре. Да и у Зефа тоже никогда бы и мысли не возникало приставать к нашей бедной Жюльетте, если бы его не подстегивало присутствие его дочери. Маргарита, наверное, пошутила как-нибудь слишком вольно. А Ноэль, он был дома… в общем, ты же ведь сам знаешь, какие они, эти молодые люди. Поэтому не надо принимать всю эту историю всерьез, как это делает Аделаида.
Оноре покачал головой и снисходительно улыбался. Когда они дошли до середины поля, на пересечении дорог им встретилась семья Бертье.
— Вы опоздали на такую прекрасную перепалку! — крикнул им Кловис Бертье. — Но Аделаида потрудилась там и за вас двоих, так что Малоре свое получили!
Ветеринар потер переносицу и посмотрел на брата.
— Что там такое могло случиться, а? Что там произошло? Скажи…
— А мне-то откуда знать? Меня же там не было.
Они встретили Русселье, Рюжаров, Бефов, Труске, которые, проходя мимо, бросали:
— Минуту назад такой там шурум-бурум разыгрался.
— Вы самую малость опоздали.
— Неплохо они сейчас поговорили.
— Ну, по правде сказать, еще та была сейчас заваруха.
— Эх, как там Аделаида рассерчала, не хуже любого мужика…
Оноре вел себя весьма достойно, улыбался, по пути приветствовал знакомых и не давал брату нарушить ритм прогулочного шага. Если кто-нибудь о чем-то его спрашивал, он отвечал: «Да, говорят» или «Похоже на то». А вот Фердинан, тот проявлял нервозность, краснел, теребил брата, вертел головой направо, налево, потом поворачивал ее опять направо, при этом не возвращая в исходное положение, отчего адамово яблоко оказывалось у него за спиной, шея перекручивалась на два оборота то в одну, то в другую сторону, и Оноре неоднократно приходилось ее выправлять. После встречи с Русселье Фердинан, почувствовав, что вот так, походя, перекинуться словечком со всей вереницей возвращающихся с мессы людей было свыше его сил, развернулся и пошел обратно, мучаясь от самых различных предположений и изводя брата расспросами:
