Фейлис топнула ногой… В ярости она была невероятно хороша.

– Я тебе не рабыня из Хорасана! Я женщина не из гарема – из Клана.

Свободная и цивилизованная!

Иерн побелел, ноздри его расширились. Внезапный страх поразил Фейлис.

Иерн никогда ни с кем не дрался в ее присутствии, но был вспыльчив, как гасконец. (В памяти вспыхнули слова его приемной матери, видевшей причину этого в его происхождении. Опоздав с поступлением в академию, не знакомый с городским образом жизни, этот парень – при всем своем явном брежском акценте – был вынужден пробивать себе дорогу, завоевывать уважение своих соучеников.) Фейлис лишь однажды видела, как он взорвался. Они путешествовали по Нормании, где ни у Ферлеев, ни у Мейнов владений не было, а значит, и прав.тоже: увидев пейзана, в кровь избивавшего за какую-то провинность привязанного пса, Иерн соскочил с коня и хорошенько отделал мужика, а после этого на суде Клана и не подумал высказать сожаление о выбитых зубах.

Овладев собой, он проговорил сквозь сжатые губы:

– Майор Джовейн, я также не собираюсь нарушать приличий – соблюдем букву. Я утверждаю, что жена моя молода и наивна – если угодно, а вы постоянно подвергаете ее воздействию всякой злонамеренной чуши, которой она не в состоянии противиться. Я не могу предотвратить это законными средствами, но я проверю, чего стоит ваша честь. Я требую, чтобы вы перестали вмешиваться в мою семейную жизнь. В противном случае в моем доме вы нежеланный гость. А теперь уходите.

Джовейн вспыхнул гневом:

– Это и ее дом!

Оскорбленная – это куда хуже, чем драка – Фейлис переводила взгляд с одного на другого. Смятение охватило ее холодной арктической волной.

Осев на пол, она зарыдала.

Успокоившись не менее быстро, чем вспыхнув, Иерн опустился на колени и обнял ее. Джовейн не шелохнулся, понимая, что попал в щекотливое положение. Приличия требовали, чтобы он уходил, но тогда надо будет признать свое окончательное поражение.

Гордость взыграла в нем и взяла верх. Джовейн остался.

Фейлис уже негромко всхлипывала.

– Пожалуйста, – промолвила она, – вы мне оба так дороги…

Иерн поднял ее, подвел к кушетке, уложил и подложил подушку под голову. Потом погладил по голове.

– Успокойся, любимая. Все будет хорошо.

Подойдя к буфету, он извлек оттуда бутылку вина и три бокала. Бросил кислый взгляд на Джовейна.

– Итак, цивилизованные люди не бьют физиономий, – подытожил он. – Давайте спокойно поговорим и выпьем, как полагается родичам из одного Клана.

– Благодарю вас, – достойным образом ответил Джовейн.

Иерн налил вина и раздал бокалы, однако ободком своего прикоснулся только к бокалу Фейлис. Она ответила дрожащей улыбкой. Тепло ладоней извлекло из бокала утешающий аромат. Джовейн прокашлялся:

– Сэр, не разрешите ли внести предложение?

Иерн склонил голову:

– Как вам угодно.

– У нас с вами накопилось достаточно недовольства друг другом, – заявил Джовейн. – Вам не нравится мое влияние на духовное развитие вашей супруги, мне – ваше, однако мы с ней встречаемся нечасто, и все время на людях. Безусловно, нам стоит обсудить все честно и с глазу на глаз, но сперва, я полагаю, необходимо разрядить атмосферу.

Напрягшись, Иерн проговорил:

– Что вы предлагаете?

Джовейн коротко хохотнул.

– О, ничего варварского. Никаких итальянских дуэлей, англейских кулачных боев, эррианских пьянок – кто кого перепьет. Доброе здоровое состязание на солнечных крыльях. – Иерн с удивлением посмотрел на него. – Неважно, кто из нас победит, – проговорил Джовейн. – Главное будет заключаться в том, что мы чисто символически сразимся друг с другом, чтобы избавиться от взаимной ненависти.

– Мм-м… но честно ли…

– Я знаю, вы Буревестник. Ну а я предпочитаю планер. Вы должны знать, сколь коварен ветер в Приниях.

– Слыхал. К тому же вы сражались с эспейньянскими истребителями… – Иерн взволнованно добавил:

– Клянусь Чарльзом! Это будет интересно, не так ли?

Детали они обсудили, осушив бутылку до конца. Тем временем Фейлис обрела утраченное душевное равновесие. Наконец Джовейн тактично простился.

Обычно за состязаниями на солнечных крыльях следили тысячи, несколько схваток происходило одновременно. Так бывало на праздниках, где изобиловали всякие игры, соревнования и представления: от гандбола, бега и акробатики до шахматных турниров, демонстраций мод и балетных концертов. Стяги Кланов и штатов украшали стадионы, расцветавшие праздничными одеждами под музыку и приветственные вопли. Избранная дама с девичьим рвением вглядывалась вверх, стараясь заранее угадать победителей, которых надлежало увенчать гирляндами, а в синеве ныряли, поблескивая крыльями, летательные аппараты – повелители воздуха мерились силой.

Быть может, поэтому с первой минуты поединка Фейлис казалось, что обстоятельства складываются не так, как надо. Чувство это – поначалу она тщетно попыталась убедить себя в том, что оно абсурдно – твердило ей, что затея добром не окончится. Вокруг не было привычных оживленных толп, радости и веселья, которыми до рассвета будет бурлить улица.

Она стояла на пастбище – вдали от всякого жилья. Невысокая, по лодыжку, трава уходила во все стороны до горизонта, лишь на севере виднелся поросший лесом хребет. Переменчивый ветерок гонял по зелени серебристые волны. Вдалеке паслось стадо, возле него выступала заросшая сорняками груда камней, должно быть, остатки жилищам стоявшего здесь до Судного Дня. (Проходя мимо него, она заметила растрескавшийся бетон старинного шоссе, куда менее стойкого, чем камни древнего Карнака – с тех пор некому и незачем было расчищать дорогу или сделать новую из гравия или грунтовую.) Несмотря на ветерок, было жарко: ароматы цветов и травы, запахи почвы, навоза ползли над пастбищем. На безоблачном небе позолотившее его синеву солнце медленно карабкалось к огромному ущербному полумесяцу Скайгольма. Сейчас в ярком свете дня Фейлис не могла разглядеть затененной части аэростата. Словно бы все тени исчезли из этого мира.

Невдалеке были привязаны кони, привезшие из Турнева людей, и две плоские платформы, доставившие солнечные крылья. Возле каждой из них находилось по несколько человек. Все были наземниками с наплечными полосами Клана Таленс на непохожих ливреях и повседневной рабочей одежде. Однако и они как будто бы разделяли зловещие предчувствия Фейлис, во всяком случае, осознавали, что предстоит не дружеское состязание, поэтому обе группы не смешивались и не заводили общего разговора.

Рядом на тонких распорках и хлипких колесах стояли оба невесомых аэроплана. Двадцатипятиметровый размах крыльев и яркие эмблемы все равно не внушали доверия. Фюзеляжи – прозрачный пластик, обтянувший тонкий каркас от пропеллера на носу до тонкого оперения, трепещущего под легким ветром. Аэропланы сгружал один человек, державший аппарат за шасси, остальным оставалось только придерживать крылья – чтобы не помялись. Не самолет – игрушка. Иерн был на собственном, а Джовейн как офицер-летчик одолжил крыло в местной академии, однако подобные самоделки, случалось, убивали людей.

К Фейлис подошел муж, костюм для верховой езды Иерн заменил набедренной повязкой, дополнив экипировку сандалиями и парашютом; всякий сброшенный грамм сработает на него, Мускулистый торс поблескивал потом, на широколобом лице сапфирами горели глаза, ветерок ворошил каштановые локоны, ослепительной белизной сверкали зубы.

Поцеловав жену, он обдал ее запахом мужской плоти.

– Будь осторожен, – попросила она.

– Обещаю, но в разумных пределах – не до глупости. – И, прижав ее к себе, проворчал на ухо:

– В конце концов, у меня сегодня на вечер есть кое-какие планы: смотри – завтра тебе будет ни сесть, ни встать. – Он расхохотался и направился прочь.

Вдалеке в одиночестве стоял Джовейн… Он поддел белую рубашку под парашютные ремни. Это подчеркивало в нем то достоинство, которое отбросил Иерн. Поприветствовав весьма благородным жестом Фейлис, он отправился к своей машине.