- Невиновна, как же, – язвительно процедил он. – Какие могут быть сомнения, если налицо письменные доказательства ее вины?

Александр зажег лампу, и бледный золотистый свет залил бумагу. С горьким безразличием он начал читать письма – маленькие, хрупкие клочки бумаги, оказавшиеся достаточно сильными для того, чтобы разрушить его жизнь. Письмо...ещеодно...иеще...

Александр перебирал пальцами послания Лизы. Неожиданно они показались ему странными. Он считал эти письма очевидным доказательством супружеской измены, но они были не более чем нежными вестницами бесхитростной любви девочки, которая становилась женщиной. Держа письма трясущимися руками, Карелин с жадностью перечитал их несколько раз.

- Не может быть, – пробормотал он, – не может быть. А я сходил с ума! Или схожу сейчас? – Александр бросился к двери, не веря ни разуму, ни своим глазам. – Матушка! – позвал он и услышал за дверью чьи-то шаги. – Кто там? – отрывисто спросил князь.

- Прошу простить меня, князь, – Лев Ильич шагнул в круг света. – Я пришел к Николаю. Он болен, но скрыл свою болезнь, чтобы ехать с Вами в Киев, а сейчас его лихорадит. Вам плохо, князь? Я слышал, как Вы звали свою… матушку!

- Доктор, – в отчаянии воскликнул Карелин, – Вы всегда были на стороне жены. Ответьте мне, ради бога, почему Вы так сильно уважали ее? Почему были уверены в моей несправедливости?

Лев Ильич понял, что в многострадальной душе князя происходило что-то странное.

- Я искренне восхищался княгиней, князь, – мягко ответил он. – Меня восхищала ее доброта, благородство, величие души…

- И Вы смогли бы присягнуть перед судом, что она невиновна?!

- Да, присягнул бы перед судом и поклялся бы на Библии, – уверил князя Лев Ильич.

- Так почему Вы не сказали, доктор?

- Когда? Разве Вы дали мне сказать? Все были уверены в невиновности княгини, но все должны были молчать.

- Но Наташа видела, как из ее спальни выходил этот мужчина…

- Он приходил к ней попрощаться… Но я вижу у Вас в руках письмо. Неужели я ошибался, и это доказательство…

- Напротив… Идите сюда. Прочтите все письма… вслух. Я хочу послушать, чтобы убедиться, что не сошел с ума.

- Январь 1859… – начал читать несколько удивленный Лев Ильич. – Любимый, я жду тебя как всегда у пруда. Не хочу, чтобы ты сердился на меня за то, что не позволила поцеловать себя вчера, когда мы прощались, потому что, как я уже сказала, до свадьбы не позволю. Я хочу, чтобы все мои поцелуи, от первого до последнего, были твоими, но только после того, как, выйдя из церкви, мы останемся одни и начнем спружескую жизнь. Это моя самая заветная мечта… подарок, который я хочу тебе преподнести! Ты понимаешь меня, правда? Я считаю, что женщина должна учиться любви с мужчиной, которого она любит, и потому позволю целовать только руку…

Лев Ильич отложил письмо и взял другое, потом еще одно. Во всех письмах говорилось приблизительно об одном и том же: Лаврецкий сетовал на то, что может поцеловать только ручку невесты, а Лиза мягко извинялась, но твердо стояла на своем. Все письма были написаны в 1859 году, и лишь одно, последнее было датировано июлем 1860. Оно было написано за два дня до происшествия в карелинской оранжерее, когда Лиза и Александр впервые встретились, и за год до преждевременного появления на свет княжеского наследника.

С минуту мужчины молча смотрели друг на друга.

- Ваш сын, князь, родился семимесячным, из-за несчастного случая, подстроенного Масловой, – сказал доктор, первым начиная разговор, – и это едва не стоило жизни Вашей жене. Эти письма, как Вы и сами видите, были написаны в Керловке... еще до свадьбы... Выходит, что княгиня и Лаврецкий не обманывали Вас...

Пошатываясь, Карелин добрел до кресла и рухнул в него, сжав виски руками. Его колотил озноб, а голова трещала так, словно вот-вот взорвется. Он посмотрел на доктора и снова попросил:

- Прочтите еще раз… прошу Вас… В этих письмах говорится о полковнике Керлове… и о том, что Павле Петровне не нравился Федор…

- Да, князь, и в каждом письме Елизавета Ивановна просит Лаврецкого понять причину, по которой она не позволяет ему большего: она хотела подойти к алтарю чистой, как розы, о которых она упоминает в последнем письме. По ее словам эти розы росли в их имении, неподалеку от пруда.

- Розы, действительно, росли там… почти одичавшие… белые… совершенно белые, без единого пятнышка…

Неожиданно в руки доктора попало иное письмо, ничуть не похожее на остальные. Его написала Федору Павла Петровна. В нем не было простоты, искренности, нежности. Это письмо лишало несчастного Лаврецкого всякой надежды: в нем говорилось о знатности, богатстве и могуществе Карелина. Когда Лев Ильич закончил читать, Александр со сверкающими глазами и трясущимися губами уже стоял рядом с ним. Лиза была невиновна! Федор Лаврецкий никогда не был ее любовником! Письма доказывали чистоту и невинность юношеской помолвки. Лиза много раз твердила ему, что солгала из гордости, а он ей не поверил! Она поклялась своим отцом, а он, отдав ей сына, заявил, что всегда будет презирать ее!

- Я – самый подлый и презренный из людей! – простонал Карелин. – Я сам отдал ребенка в руки вора и нищенки. А ведь это, в самом деле, был мой сын… Мой наследник! Сын невинной, чистой женщины, верной жены, которую я обидел с самого начала. Лиза! Лиза!

- Все верно, князь, – жестко ответил доктор, – сын самой лучшей женщины на земле…

Счастье и пьянящая гордость разом всколыхнулись в душе князя, но жестокая, ледяная лапа боли и терзаний тут же придушила радость:

- Я мог убить собственного сына, – потерянно пробормотал Александр. – А как я обидел Лизу! Она никогда не простит меня! Я проклял ее, назвал беспутной шалавой! О, господи!

Карелин выскочил из комнаты, крича, чтобы ему подали лошадь. Лев Ильич попытался образумить князя, сказав, что в Киев сподручней ехать в экипаже. Ошеломленная Катя торопливо бежала к сыну.

- Матушка! – воскликнул Карелин и взволнованно обнял Катю, забыв, что обещал не называть ее матерью при всех. – Я хочу взять тебя с собой. Ты – единственная, кто сможет все объяснить Лизе… Тебя она поймет! – И, видя удивленный взгляд старушки, добавил: – Я все объясню по дороге… Мы поедем в самом лучшем экипаже… Николашка, Владимир… Сашко… шевелитесь живее! Она невиновна, матушка… Как ты думаешь, Лиза простит меня?

- Может, и не простит, сынок, но мы поедем просить прощения, – сказала Катя, поняв все с полуслова.

Когда все уже было готово к отъезду, в имение прибыл хорунжий с казаками и привез депешу от царя. Пока Александр распечатывал конверт, Лев Ильич и Катя, молча, смотрели друг на друга. Гвардейцы топтались во дворе, ожидая командира. Удивление на лице князя сменилось холодным, надменным спокойствием, а в глазах сверкнула ярость. Он повернулся к хорунжему, вытянувшемуся перед ним во фрунт.

- Вы, должно быть, счастливы быть моим конвоиром, – с горькой улыбкой обратился к казаку Карелин и, повернувшись к живо подбежавшему доктору уже спокойно добавил: – Я должен незамедлительно предстать перед царем.

- Оно так, Ваше благородие, – ответил хорунжий, – по высочайшему повелению государя я должен сопроводить Вас в Киев.

- Матушка, – князь повернулся к побледневшей Кате, – мы вместе поедем в Киев, к Лизе. Нет лучшего адвоката и посредника между нашими сердцами, чем ты. Полагаю, этот приказ государя неспроста. Как пить дать это дело вражеских рук... без графа Кумазина с женой тут не обошлось, да и без Лаврецкого с Дмитрием, пожалуй, тоже. Они явно что-то замыслили. Я поеду верхом вместе с конвоем, а ты поедешь в экипаже вместе со Львом Ильичом. За старшего в усадьбе останется Владимир, а Николай будет править лошадьми... Не будем терять время, прошу тебя.

Карелин быстро вышел, и Катя с доктором остались одни. Лев Ильич поднял голову и застыл в изумлении, увидев спускающуюся по лестнице и оглядывающуюся по сторонам Наташу.

- Где князь? – властно и надменно спросила она, наконец.