Я снова потеряла сознание, но заставляла себя держаться за реальность, как это было уже несколько раз. Но у меня не получалось, и я снова проваливалась в никуда.

Я перестала ориентироваться во времени, и уже не понимала, как долго находилась в темноте. Я сбилась со счета, сколько раз я пыталась собраться и найти путь к свету.

Но я еще не умерла. Это я поняла, потому что слышала голоса отца и доктора, но ничего не могла им ответить. В моем теле ничего не работало, и чем сильнее я старалась бороться, тем быстрее мое сознание меня покидало; я не хотела снова падать в темную бездну — я очень сильно боялась, что в очередной раз просто не смогу из нее выкарабкаться.

Я не понимала, что произошло. У меня брали из поясницы пункцию, а потом вдруг это. Ничего кроме темноты. Что-то сделали не так? Может, они задели мой спинной мозг? Но тогда у меня были бы другие симптомы.

Сражайся. Помни это. Я лежала в позе эмбриона, стараясь не кричать и не двигаться, когда в спину вошла игла. Мне дали наркоз, чтобы я попыталась расслабиться. Я сжимала отца за руку, когда после газа мне стало больно и меня стало тошнить. Я не двигалась. Мне казалось, что я не двигалась.

Я помню иглу. Отец попросил, чтобы меня приподняли, а потом... пустота.

Я слышала чьи-то рыдания. О нет. Это был отец. Он стоял рядом и плакал.

О Боже, на меня накатила тошнота. Я не могла пошевелиться, и меня вот-вот начнет рвать. А вот и тьма.

Я почувствовала, что от света у меня заболели глаза, и я прикрыла их ладонью. Своей ладонью. Перехватив дыхание, я попыталась сесть, но из-за головокружения у меня взбунтовался желудок. По крайней мере, я могла двигаться, по крайней мере, я могла видеть.

— Ангел. О Боже мой, Ангел, детка. Я так переживал. Поговори со мной.

— Папа, — выдавила я. Мое горло болело, и я пыталась сглотнуть, но во рту было очень сухо.

— Дать тебе немного ледовой крошки?

Я снова попыталась открыть глаза, но было такое ощущение, что в мою голову вбивали раскаленную кочергу, и я застонала.

— Харпер? Что такое, Ангел?

— Свет.

— Свет? Хочешь, чтобы я его выключил?

Я кивнула и услышала, как он нажал на выключатель над моей кроватью.

— Вот так. Так что насчет ледовой крошки? Попробуй-ка снова открыть глаза.

Я снова закивала, так как мое горло горело даже больше, чем голова.

В палате была медсестра.

— Эй, привет, сладкий пирожок. Рада, что ты снова с нами. Ты сутки была без сознания и слегка нас напугала. — Она дотронулась до меня, и мое тело отозвалось такой сильной болью, будто я подхватила страшный грипп. — Твой папа рядом и сейчас даст тебе немного ледяной крошки. Ты меня порадуешь, если сможешь немного проглотить.

Я почувствовала, как мне на губы упало несколько ледышек.

— Вот так, Ангел. Открой ротик.

Я подчинилась, но быстрое облегчение мгновенно улетучилось. Мне хотелось еще.

Я снова открыла рот, чтобы он положил мне еще льда.

— Не так много, детка. По чуть-чуть, иначе ты заболеешь, — предостерегла медсестра.

Я попыталась снова открыть глаза; несмотря на боль, мне очень хотелось увидеть отца, и посмотреть на свою медсестру. У нее был милый голос. Я хотела узнать, что произошло. Хотела спросить, как долго я была без сознания. Звонил ли Вон? Я ничего не понимала, и мне это не нравилось. Мне было страшно. Очень страшно.

Отец выглядел ужасно. Однажды я видела его в таком состоянии, — когда после аварии мама не вышла из комы.

— Папочка, — прокряхтела я, и он слегка наклонился пониже, чтобы лучше слышать.

— Ангел. Ты мне нужна, чтобы подписать кое-какие документы, чтобы я мог принимать за тебя необходимые решения. Я не смогу пройти через все это снова. У меня нет таких полномочий, я очень испугался.

Я была на грани, что меня нужно было реанимировать? О, Боже. Я подписала заявление об отказе на реанимацию, когда узнала о своей болезни. Мне не хотелось умирать, я хотела сражаться. Но вместо решимости я заплакала, когда отец поцеловал мою руку, и она стала влажной от его слез. Я была такой эгоистичной сучкой. Как я могла так с ним поступить? Я боялась закончить, как моя мама, которая, по моему мнению, стала пустой оболочкой, но мое мнение изменилось. Что если она осталась в ловушке подсознания, как и я? Что если она пребывала во тьме, где только что находилась я сама?

Сканирование мозга мамы указывало на небольшую активность, но я понимала, почему отец отказывался сдаваться. Мне стало чертовски стыдно за себя, — за то, что я так легко от нее отказалась.

Я была самой ужасной дочерью, какая только могла достаться родителям.

* * *

Я была без сознания последние сутки. У меня сработала реакция на обезболивающее: уровень лейкоцитов был настолько низким, что меня нельзя было ни везти домой, ни продолжать лечение, пока они не повысятся. Если мне не сделают переливание крови, мне не смогут провести курс терапии от рака. А если я не пройду курс лечения, то, в конце концов, умру. В любом случае, мне было необходимо переливание, после чего, спустя какое-то время, мне должно было стать легче. На все это требовалось много времени, которого, ввиду того, что я стала бы угасать и слабеть, у меня могло не остаться на само лечение.

Знаю, я собиралась бороться до конца, но все это казалось бесполезным, и я пообещала самой себе, что не позволю Вону смотреть, как еще один любимый им человек превратится в неузнаваемое нечто. Я просто не хотела с ним так поступать, хотя это убивало мое сердце и ранило его самого. Но он справится, он переживет это и встретит новую любовь. И это обещание было более важным, чем то, в чем я клялась ему раньше.

Я услышала голос Вона. Его крики раздавались по всему коридору, он кричал на медсестер, которые просто следовали моим инструкциям. Я слышала боль в его голосе, который прорывался сквозь стены и разрывал мое сердце на куски. Мне пришлось напомнить себе, что все это делалось ради него самого.

— Ты уверена, что хочешь этого? — переспросил меня отец.

Я отрицательно покачала головой, но ответила все равно «да». Вздохнув, он встал и направился в коридор.

— Я хочу ее увидеть, — умоляя, кричал отцу Вон.

— Тебе придется уйти, сынок. Ей нужен покой сейчас, и она хотела бы, чтобы ты продолжал жить дальше.

— Какого черта? — непонимающе выкрикивал Вон.

— Сэр, осторожнее с выражениями, — заметил кто-то, чей голос был мне не знаком.

— Блу... Блу, милая, знаю, что ты меня слышишь. Пожалуйста.

Под конец фразы его голос дрогнул, как и мое сердце. И когда я поняла, что больше не выдержу, ему удалось прорваться через оцепление. Он увидел, какой бледной я была: у меня не получилось спрятать темно-красные круги под глазами, которые появились у меня утром, и явные следы того, что моя борьба уже началась.

В нем что-то сломалось. Он подошел ко мне ближе, но я не могла смотреть, как разбивается его сердце, я никак не могла его спасти от этого.

— Уходи, Вон. Уходи сейчас же, — прохрипела я.

— Блу?

— Уходи! — Выкрикнула я. — Уходи. Тебе придется уйти. Все изменилось и уже не будет так, как мы мечтали. Тебе нужно вернуться на встречу и сделать так, чтобы твоя жизнь и твои мечты стали реальностью.

Он упал на колени рядом с моей кроватью.

— Ты — моя мечта. Ты — мое будущее. Все остальное не важно.

— Нас больше нет. Все изменилось. Пожалуйста, просто уйди.

У меня ручьем текли слезы, и я чувствовала, как он прижимал к себе мои руки.

— Так, сынок, она попросила тебя уйти. Может, будет лучше, если ты...

— Нет! — крикнул он отцу. — Блу, я понимаю, к чему ты клонишь. Я знаю, что ты сама не хочешь того, о чем просишь.

Послышалась какая-то возня, и я повернулась, чтобы посмотреть, что происходит. Чтобы понять, почему Вон издает странные звуки и ругается. Под руки его силой волочили из палаты два санитара, а может, охранника. Я хотела закричать и остановить их, но это вызвало бы у Вона еще больше вопросов, а мне хотелось, чтобы он оправился и жил дальше. Пусть даже возненавидит меня, если это поможет ему перевернуть страницу.