Он все знал. Я не понимала, откуда, но он знал и ненавидел меня.

Я сделала глубокий вдох и отогнала слезы, которые уже были на подходе. Я не заслуживала того, чтобы меня стали жалеть из-за них. Я слышала, как он оставил сумки на террасе, а затем, пройдя мимо меня, направился в мою комнату и стал меня ждать там, чтобы я объяснила ему свое предательство, свой секрет.

Как ребенок, идущий навстречу своему наказанию, я заставила себя пройти по коридору, миновать закрытую дверь в комнату брата и направиться туда, где находился Вон, который просматривал коробку с цитатами, теперь уже понимая их скрытый смысл. Я бы не возражала, если бы это был любой другой человек на земле, только не Вон. Моя последняя тайна была раскрыта, и никакой другой секрет и рядом не стоял по ее важности.

С тихим щелчком я закрыла позади себя дверь и стала ждать.

Казалось, что он пересмотрит каждую цитату, каждую отдельную мысль и каждый сингл, который я слушала с момента аварии отца и мамы. Все это время я не двигалась с места, и наконец, он произнес:

— Ты умираешь? — его голос был низким и я, почти расплакавшись, прикрыла рот рукой.

Он все еще не смотрел в мою сторону, а продолжал смотреть то на клочок бумаги в своей руке, то на пол, то... Я не знаю. Я не видела его глаз, но хотела их увидеть. Это было мне необходимо, но я была слишком напугана, чтобы сдвинуться с места или признаться ему в том, что боялась, что он меня бросит.

— Ты. Умираешь?

Я с трудом сглотнула и сделала глубокий вдох.

— Врачи говорят, что у меня мало шансов выжить.

Он закивал, и затем все его тело начало дрожать. Нет. Он трясся, он плакал. Я подавила свой внутренний страх и бросилась к его ногам, чувствуя, как больно стерла свои колени о ковер на полу. Мне было плевать на все, кроме Вона, который бросил бумажки на пол и закрыл лицо руками, не желая, чтобы на него смотрели.

Я обняла его, стараясь облегчить его боль, и он позволил мне сделать это. Его руки обняли меня и прижали к кровати так сильно, что я почти испытала боль. Своей влажной щекой он прижался к моей шее и щеке, а затем поцеловал меня еще более страстно, чем в тот день под дождем. Поцелуй был таким влажным и прекрасным, что мне захотелось большего. Мне захотелось, чтобы мы снова занялись любовью. Мне хотелось, чтобы он помог мне стереть все воспоминания от вчерашнего лечения, от сегодняшних событий, от его боли, — и я хотела для него того же. Мои пальцы изучали его разгоряченную кожу, когда он стянул с себя футболку и прилег на кровать, поднимая свои руки вверх. Его дыхание становилось неровным, как и мое.

Огромная разница между тем, чтобы держать его в своих объятиях и не держать, — и это было неприятно. По сути, я испытывала, практически, болезненные ощущения.

— Черт! — прорычал Вон, ударяя по постеру с Китти. Я вздрогнула, и прикрыла рукой свой рот, чтобы приглушить вырывающийся визг. Вскочив с кровати, я держала в руке его кулак, его взгляд был направлен на место в стене, куда пришелся удар. Мне было плевать, что там было со стеной, почему он так о ней беспокоился?

— Прости, Блу, — и после этих слов он выбежал из комнаты. Я звала его и плакала, но он уже выбежал из дома и сел в машину, прочь с моих глаз и, возможно, прочь из моей жизни.

Я могла прыгнуть в машину и догнать его, моля о прощении. Я могла пообещать ему подарить весь мир. Я могла сделать это, но не стала, потому что он был достоин большего. Это было необходимо ему еще с нашей первой встречи. Вону Кэмпбеллу будет лучше без меня, и именно так я и решила все оставить.

Без Вона на меня накатила волна опустошения. И мне некого было в этом винить, кроме самой себя. Я вернулась на место преступления, в свою комнату. Теперь она не выглядела как моя комната, это была комната незнакомого мне человека. Вся комната стала чужой, кроме той самой стены. Стены, на которую мы с Воном повесили постеры. Дыра была совсем незначительной по сравнению с пустотой, которая осталась после него. Сердцевиной стены были два листочка с цитатами, которые прикрепил туда Вон. Я кричала до тех пор, пока не заревела навзрыд. Я включила стереосистему, стоящую в углу комнаты, и поставила ее на всю громкость, отчего исказились даже басы трека «Radioactive»²⁰. Я взяла свою коробку с цитатами и швырнула ее о нашу стену. Они разлетелись, как большие конфетти, накрывая пол и залетая за мебель. Я содрала постеры со стены и с рычанием разорвала их, — мой рык напоминал звериный вой, пока я не обессилила и, плача, опустилась на пол среди обрывков, которые представляли мою жизнь.

Меня кто-то обнял сзади, отчего я затаила дыхание. Я не хотела, чтобы Бенни видел меня такой. Он и так слишком много видел за свою невинную жизнь. А потом я по запаху поняла, что это был не Бенни.

— Прости меня, Блу, — прохрипел он мне в ухо на фоне музыки. Он присел за моей спиной, его тело источало тепло, и со стороны казалось, что мы обнимались перед сном. Только мы не были готовы спать, мы ни к чему не были готовы, разве что к тому, чтобы принять то, что я сотворила с нами обоими, и наслаждаться этими объятиями.

Вон, прекрасный парень, и он вернулся, чтобы убедиться, что со мной все в порядке. Он любил меня, хоть и думал, что не должен был; поддерживал меня, пока я выходила из полумрака своих разбитых надежд.

Я не представляла, как долго мы так лежали, но играла уже другая песня, «Demons». У меня высохли слезы, но я очень боялась пошевелиться, чтобы Вон не перестал поглаживать мою руку. Я боялась, что он встанет, увидев, что я успокоилась и уйдет, понимая, что если врачи окажутся правы, то я ничего, кроме боли, не могу ему предложить. Я знала, что без меня ему будет лучше, но не хотела его отталкивать.

Я не хотела сражаться без него.

— Вон. Мне жаль.

Он прекратил поглаживать меня. Это был конец. Он собирался уходить.

— Все-таки жаль, что ты мне не сказала, хоть я и видел, что ты пыталась. Я помню, ты дважды собиралась мне что-то сказать, и думаю, именно это ты и хотела сделать сегодня.

Я молча кивнула.

— Вчера ты проходила терапию?

— Да.

Он обнял меня крепче и спросил:

— Это был первый раз?

Я не хотела думать об этом, но он нуждался в ответах, поэтому я решила дать ему все, чего он хотел:

— Ага.

— Тяжело, да? Я хотел бы быть рядом с тобой.

Я кивнула, потому что мне тоже хотелось, чтобы он был со мной, но с другой стороны, я была рада, что он не видел меня в таком состоянии.

— Почему ты была в «СМЦ»²¹? Самое лучшее онкологическое отделение находится в Канзасе.

— Я действительно ездила в Канзас. Просто потом мне стало хуже, поэтому папа с Эйприл вынуждены были отвезти меня в Северо-западный Медицинский Центр. Там меня прокапали лекарством, чтобы тошнота прекратилась.

Вон отстранился от меня. Я знала, что так и случится и что я этого заслуживала.

Он явно думал по-другому и поднял меня с пола. Я обняла его за шею и у меня от радости чуть не навернулись слезы от того, что он предпочел тогда остаться со мной.

Мы сидели на кровати и разговаривали с закрытыми глазами, — он задавал мне прямые вопросы, на которые я давала предельно честные ответы. Да, я умирала; да, я боролась; да, у меня ничтожные шансы. И когда уже мое горло заболело от крика, плача и разговоров, он задал мне самый важный вопрос.

— Блу. Я прошел через многое со своей мамой, и честное слово, не понимаю, как, но я это пережил. Я просто очень боюсь, что мое сердце может этого не вынести; и что я подведу тебя. Я боюсь, что ты сдашься в этой схватке, и мне придется уйти, простившись с последним человеком, которого я буду любить всю свою жизнь.

Он глубоко вздохнул, и я почти заплакала, вглядываясь в глубину его глаз.

— Ты будешь бороться? Мне нужно знать, что ты будешь бороться, Блу. Что ты будешь так чертовски упорно бороться, что мы никогда не скажем друг другу «прощай».

— Малыш, я всем своим сердцем обещаю, даже нашими двумя, что буду сражаться изо всех сил, пока они у меня будут. Пусть даже небеса падут на землю, но мы не разлучимся с тобой, пока ты сам того не захочешь. Я люблю тебя, Вон, и буду любить тебя сильнее, чем ты даже можешь себе представить.