В Маскате названий улиц почти не существовало. Гостиница, в которой я остановилась, обозначала свой адрес как «четвертое здание после корабельного монумента на левой стороне лицом к морю», прежде чем определить более широкие границы района и округа.

Я сидела на балконе, глядя на океан, и пила кофе по-турецки, то и дело чувствуя на зубах крупные частички кофейной гущи. Эту гостиницу я выбрала не сразу, но здесь не Дубай: не везде поселят незамужнюю женщину, к тому же путешествующую одну.

В этом небольшом уделе тишины, отгородившемся от остального мира, я включила телевизор и посмотрела новости. На нескольких каналах об ограблении в Дубае упоминалось лишь мельком: полиция была уверена в скором успехе своего расследования. Подробности почти не подавались, даже Интернет, казалось, как-то глухо откликнулся на это дело. Лишь один фрагмент представлял хоть какой-то интерес – интервью с человеком по имени Рэйф Перейра-Конрой (генеральным директором «Прометея»), который повернулся лицом в камеру и заявил: «Мы как личное оскорбление воспринимаем данное нападение на наших друзей и великодушных хозяев и сделаем все, что в наших силах, способствуя тому, чтобы злоумышленник оказался в руках правосудия».

Я внимательно изучила его лицо и не нашла в нем ничего примечательного. Потом выключила телевизор.

Пройдя в ванную, я отмыла алмазы от лосьона от загара, затем разложила их на белой простыне, положила рядом бумажку с написанными на ней датой и временем, затем все это сфотографировала и отправилась продавать украденный «товар».

В интернет-кафе в Маскате я подключила свой ноутбук к висевшей на стене розетке локальной сети, загрузила фотографию бриллиантов на свой компьютер и прикрепила картинку к объявлению, поданному с помощью «луковой маршрутизации»:

Продаются: алмаз «Куколка» и прочие, оценочная стоимость 2,2 миллиона долларов. Рассматриваются все предложения свыше 450 000 долларов.

Я зарегистрировалась под ником «_why» и, закончив работу, снова закрыла ноутбук, сунула его в сумку и отправилась на поиски общества.

Сбыть краденое гораздо важнее, чем совершить саму кражу.

DVD-плееры, часы, телефоны, фамильные ценности, разномастные изделия из золота и серебра – владелец ломбарда примет их, но за ничтожную цену. Во Флориде судья постановил, что ломбардам необязательно возвращать украденные предметы, если есть вероятность фигурировать как сторона в гражданском деле. Преступность возросла так же, как и количество ломбардов.

– Существует ли связь между бедностью, преступностью и ломбардами? – спросила журналистка из Майами, откомандированная написать об этом статью из серии публикаций о деградирующей Америке.

– Мэм, – ответил местный шериф, – вы гадите там, где едите?

В Британии подобное замечание могли бы расценить как оскорбление, чреватое увольнением с должности. Публичное выражение личного мнения, не говоря уже об отсылке к физиологическим отправлениям, не относится к поступкам правящих классов. В Штатах подобная яркая образность скорее обнадеживает, причем обнадеживает почти так же, как вид шерифа, патрулирующего ваш район с автоматом Калашникова. При условии, разумеется, что район ваш населен относящимися к среднему классу белыми.

– Вы гадите там, где едите? – усмехнулся профессор Нью-Йоркского университета, которого я умаслила восхитительным рагу из курицы по-китайски и концертом из произведений Эдуарда Элгара в обмен на его знания по криминологии. – Состоят ли экскременты из сложных биоуглеродистых соединений? Является ли природа чудом? До конца ли понято человеческое тело? А общество? А люди? Является ли чрезмерное упрощение укоренившихся социально-экономических проблем причиной всех бед нашей поляризованной страны? Черт подери, да! – Он ликующе захихикал над этим своим откровением, после чего отправил в рот очередную порцию лапши. – Вы знаете, почему у специалистов нет простых ответов? Потому что специалист и есть тот субъект, которому известно, насколько сложны сами вопросы.

Позже – когда он протрезвел – я расспросила его о том, что мне действительно хотелось разузнать. Об организованной преступности. Об Интерполе. О законах, цифровых отпечатках и зонах покрытия. Обо всем, о чем хотел бы расспросить подающий надежды студент-криминолог. И почему бы обо всем этом мне не рассказать? Он же знал меня в лицо, а ни один преступник не решился бы действовать столь безрассудно.

Как продают украденные бриллианты?

– Их передают курьеру, – объяснял мне бывший медвежатник из Хорватии, перековавшийся в правоохранителя и за определенное вознаграждение делившийся «опытом» с полицией, некоторыми университетами и, как он прошептал мне на ухо, когда мы сидели на берегу Адриатического моря, «кое-какими спецслужбами, но только не с российскими и не с израильскими, никогда в жизни. Мамой клянусь».

Его «консультация» обошлась мне в пять тысяч евро плюс бутылка шампанского, и теперь он залпом допил бокал, когда за спинами у нас садилось солнце, расцвечивая насыщенное морской влагой небо розовыми облачками.

– Я никогда бы не подался в курьеры. Тот никогда не знает, во что может влипнуть. Полиция – не проблема, главное – ребята со второй стороны сделки, в том смысле, что они могут оказаться вообще кем угодно. Но рискует всегда именно курьер, слава богу, историй об этом достаточно. Покажи мне милого парня, а потом положи перед ним бриллиант в десять карат – и увидишь чудовище. Как-то так. – Легкий щелчок пальцами, глоток шампанского, солнечные лучи, дробящиеся в гранях бокала. – Знаешь, в чем разница между профессиональным вором и дилетантом?

Нет. Я не знала.

– Профессионал знает, когда вовремя выйти из дела. Слишком заманчивая сделка, слишком прочный сейф, слишком активная полиция. Ну и ладно. Сокращай убытки и руби концы. Это всего лишь поганые деньги, ты понимаешь, о чем я?

А если сделка все-таки удается?

– Тебе платят. Может, от пяти до десяти процентов, если повезет. Самое большее, что я когда-либо получал – двадцать процентов от стоимости бриллианта, но то был случай уникальный, такое раз в жизни случается, больше никогда. Но тот, к кому попадает алмаз, должен «отмыть» продукт. Поэтому он отправляет его в Индию или в Африку. Может, в Мозамбик, а может, в Зимбабве? Там у них задействована такая штука под названием «Кимберлийский процесс». Он призван защищать тех, кто добывает алмазы, и все такое, но главный его результат – это куча бумажек. Так что нужно тесать или гранить алмазы один раз, два, может, десять или двадцать раз – в зависимости от поставленной цели. И пока ты там, ты получаешь прекрасный новенький сертификат, удостоверяющий, что этот камушек – чистенький, такой-то воды и все прочее. Потом ты переправляешь его в Америку, Китай или Бразилию и продаешь за цену меньше прежней. Но ты знаешь, что это издержки, и бизнес того стоит.

Выходит, этот бизнес строится на доверии?

– Конечно, разумеется. Нужно доверять курьеру, который должен доверять покупателю, который должен доверять тем, кому он продает. Все упирается в доверие, а как же без этого? Если доверие нарушаешь или утрачиваешь, то оказываешься в тюрьме, в могиле или на тюремном кладбище, так что нужно доверять, чтобы выжить, и все будет в порядке.

Я улыбнулась и налила ему еще один бокал шампанского.

Доверие: вера в то, что некто является надежным, честным, правдивым и порядочным субъектом.

Подобная вера формируется с течением времени, однако никто в мире не помнит меня достаточно долго, чтобы мне доверять. Так что я все делала сама и в одиночку.

Маскат, глядящий на море.

Я хотела продать алмазы, знала, что где-то есть покупатели, целый рынок желающих купить их у меня.

Я зашла в файлообменную сеть.