Я ухожу босиком после ограбления в Дубае.

Я не сразу покидаю гостиницу, а выжидаю. Исчезни я тотчас, кто-нибудь, набравшись терпения, мог бы просмотреть записи с камер наблюдения и сравнить, кто находился в зале, когда выключилось электричество, и кого там не оказалось, когда оно снова включилось. Сравнение выявило бы мое лицо.

У большинства полицейских служб не хватает времени, а время – деньги. Но полицией Дубая командует принц такой-то, являющийся родственником принцу сякому-то, и в то время как мелкая кража, потасовка, небольшое домашнее или сексуальное насилие могут пройти незамеченными из-за недостатка времени или желания ими заниматься, никто не смеет и пальцем тронуть члена королевской семьи.

Так что я стала ждать.

Бриллианты я положила в пластиковый пакетик и засунула его в бачок третьей кабины женского туалета на первом этаже. В голливудских криминальных картинах нескладный недотепа и его милый ребеночек случайно натолкнулись бы на украденные мной вещи. Следуют дежурные шуточки, обретается прежняя любовь, а я оказываюсь негодяйкой, возможно, роковой женщиной, поскольку для меня сюжетно невозможно быть никем иным, кроме как сексуальной хищницей или же вдохновительницей преступления.

К тому же, когда прибывает полиция, она сразу приступает к допросам гостиничного персонала, бесцеремонно хватая взрослых мужчин за шиворот, крича во все горло в лицо горничным-филиппинкам, а тем временем экспаты и высокопоставленные гости смешиваются друг с другом, шокированные и возбужденные, поскольку это самое захватывающее событие за долгое время, и еще многие годы они станут мусолить его за ужином.

Мужчина в вестибюле что-то ревет в телефон. Позади него стоит женщина, одетая во все черное, и наблюдает за происходящим с каменным выражением лица.

– На моем банкете, чтоб тебя! – визжит он в аппарат. – На моем банкете сперли ее бриллианты! Ты знаешь, что это для нас значит, ты знаешь, сколько мы потеряли?..

Двери лифта закрываются, скрывая его от моих глаз и обрывая истошные крики.

У себя в спальне я ложусь, спина прямая, руки на груди.

Дыши.

Раз.

Два.

Гляди на пляшущее на потолке отражение воды.

Дисциплина.

Каждый день: какая-то тренировка.

Каждый день: какое-то социальное общение.

Дисциплина.

Я закрываю глаза и дышу.

Меня забыли, когда мне было шестнадцать лет.

Почему именно тогда?

Родители меня любили, в этом не было ни малейшего сомнения. Но когда у меня родилась сестренка, она нуждалась в почти постоянном внимании. Крошка Грейси, которая в четыре года заразилась в детском садике корью от ребенка, чья мамаша считала, что прививки – это яд.

– Вот видите?! – орала она, когда мою сестренку с температурой сорок один увезла неотложка. – Ей сделали прививку, и что, помогла она ей?

Мне казалось, мама вот-вот ее ударит. Потом отец повез меня домой, а мама осталась дежурить в палате интенсивной терапии. Он едва не сбил велосипедиста, и нам пришлось минут десять подождать на полосе для общественного транспорта, пока отец отдышится и придет в себя.

Для диагностики кори врачей учат трем «К»: кашель, конъюнктивит и катар носа (для нас с вами – заложенный нос). Можно добавить еще одно «К» – коревую сыпь слизистых. Белесые очаги поражения на слизистой оболочке щек. Они появляются в виде маленьких белых точек, похожих на крупинки соли, на внутренних сторонах щек рядом с коренными зубами. Раннее их обнаружение может привести к быстрому диагностированию до того, как начнется общая интоксикация. Мы не смогли их быстро распознать, мы не знали, где искать.

При сорока двух градусах организм начинает разрушаться. Мне разрешили не ходить в школу, и я впервые не радовалась этому, потому что все тело у Грейси покрылось сыпью.

Прошло пятнадцать дней, прежде чем мою сестренку выписали домой. Через девять месяцев стало очевидно, что она получила поражение мозга. Мамаша непривитого ребенка пришла к нам через три дня после того, как мы забрали Грейси из детского садика. Она стояла на пороге, небольшого роста женщина в цветастом шарфе, и о чем-то тихо говорила с мамой. В конце разговора она заплакала, и мама тоже, хотя никто из них ни разу не повысил голоса. Больше я эту женщину никогда не видела.

По-моему, это началось именно тогда, в месяцы и годы, последовавшие за корью у Грейси.

Медленно, частичка за частичкой, я начала умаляться и исчезать, а мир стал забывать меня.

Спустя тринадцать часов после того, как я спрятала бриллианты в женском туалете, я вытащила их из бачка и выехала из гостиницы.

Автобус «Дубай – Маскат» представлял собой изящный пассажирский лайнер на колесах с кондиционером, двигавшийся с неизменно высокой скоростью посередине огромного пустынного шоссе в течение шести с половиной часов, два из которых ушли на перипетии пересечения границ. Эмиратские чиновники мельком взглянули на мой американский паспорт и не проявили ко мне ни малейшего интереса. А направлявшиеся в Оман индийцы и пакистанцы подвергались многочасовым досмотрам и опросам.

– Так каждый раз случается, – сказала женщина рядом со мной, деловито щелкавшая подсолнечные семечки, пока мы сидели на чемоданах у небольшого здания таможни. Она сплевывала шелуху в сторону и улыбалась мне редкозубой улыбкой. – Вам повезло, вы из богатой страны. Никому нет дела до того, чем заняты богатые. Анекдот хотите?

Конечно, почему бы и нет.

Она снова широко улыбнулась мне улыбкой «кошмар дантиста» и с жутким акцентом произнесла, растягивая слова:

– А дельфины что-нибудь когда-нибудь делают случайно? Нет! Они все делают с умыслом!

После чего смеялась, пока у нее по щекам не потекли слезы.

Автобус петлял по горному серпантину, по ничьей земле с пустыми дорогами перед границей с Оманом, где мы выставили свой багаж для досмотра. Никто не удосужился открыть пузырек с лосьоном от загара, где были аккуратно спрятаны бриллианты, натасканные на наркотики собаки не обнаружили ничего интересного, обнюхивая выстроившихся в шеренгу пассажиров. Офис оманской иммиграционной службы располагался в псевдоарабском здании, своей архитектурой обязанном больше Диснею, нежели Синан-паше.

– Вы одна? – спросил меня инспектор.

– Да.

– Вы замужем?

– Нет.

– У вас есть, у кого остановиться?

– Да.

– Но вы не замужем?

– Нет.

Он неприязненно скривил губы. Хотя я и была одинокой женщиной, но путешествовала общественным транспортом, и поэтому, не найдя достойных дипломатических причин для отказа, он выдал мне визу.

На дороге все было желтым.

Какое-то время я считала машины, затем считала кусты, а когда считать оказалось нечего, смотрела на песок и гадала, сколько же песчинок уносило в море каждый год, и можно ли из них выстроить пирамиду. Побережье Омана было перекопано и засажено жаростойкими темно-зелеными деревьями и полями чахлой, выгоревшей на солнце травы, но песок наползал на пороги домов в стоявших вдоль дороги городишках.

Слова, ассоциирующиеся у меня с Маскатом:

• Гостеприимный: заваленные мясом полки, улыбки на каждом шагу, слова «вы должны познакомиться с моей мамой», сказанные с искренней радостью.

• Жаркий: ветерок с моря, кажется, отскакивает от суши, а пустынный суховей обжигает спину.

• Разделенный: не столько город, сколько несколько городков, соединенных между собой забитыми транспортом дорогами, ведущими через горные перевалы.

• Единообразный: каждая улица должна соответствовать определенному стилю, каждое офисное здание выстроено по строгим архитектурным канонам.

Старый и новый: древние гобелены внизу, кондиционеры наверху. Голые ноги, покрытые головы. Окна с мавританским лиственным орнаментом, украшенные куполами крыши, город одновременно полный очарования и абсурда.