Как только мы оказались в просторной комнате, и дверь была закрыта, я выхватил пистолет и закричал:

– Руки вверх, свиньи, всем построиться у стены! Алекс, входи!

Офицеры мгновенно протрезвели. Александр собрал оружие, пока я держал их под прицелом. Через десять минут пришла патрульная машина со взводом солдат и увезла дебоширов на гауптвахту.

Завсегдатаи заведения не обратили на инцидент никакого внимания: их так много случалось в городе каждую ночь, что все уже привыкли. Как только мы вернулись на свои места, и выступление началось, меня вызвал по телефону другой адъютант, у которого были проблемы с каким-то полковником. Этот офицер, георгиевский кавалер, требовал, чтобы его сопровождали под арест с военным оркестром. И хотя по традиции он имел право на такую честь, оркестра в это время ночи было не найти, и мой коллега обратился ко мне за советом и помощью.

– Постарайся не раздражать и не злить его. Я скоро буду. – Я извинился перед братом и, пообещав вернуться через полчаса, покинул «Баярд».

В ярко освещенном холле роскошного Коммерческого Клуба я обнаружил группу любопытных зрителей, наблюдавших за официальным препирательством двух военных. Один, адъютант, пытался арестовать другого за ненадлежащее поведение, но обнаружил, что не в состоянии этого сделать. Другой, полковник, покойно сидел в мягком кресле и потягивал из бокала бренди. Он был невысокого роста и чрезвычайно широк в комплекции. Его смуглое лицо, высокие скулы и острый взгляд черных глаз безошибочно выдавали татарское происхождение. Когда он говорил, его белые зубы сверкали как сталь. Было что-то величественное в этой гордой и сдержанной фигуре. Его забайкальский казачий мундир был сшит из отличного материала настоящим мастером своего дела. Манерами он чем-то напоминал породистую кошку. Похожие чувства я испытывал лишь раз в жизни, когда в зоопарке смотрел сквозь прутья клетки на тигра.

Я оценил его издали и подошел максимально по-уставному, держа руки по швам. Затем отдал честь и встал, глядя прямо перед собой, так, как простой солдат стоял бы перед генералом.

– Генерал Иванов, комендант города, направил меня выразить вам своё почтение и удовольствие видеть вас в Харбине. Он высоко ценит ваши заслуги на фронте и ожидает вас в своем штабе, чтобы засвидетельствовать это лично.

Я смотрел ему прямо в глаза. Он улыбнулся, но остался неподвижен. Затем внезапно, как будто поняв смысл моих слов, встал на ноги и пожал мне руку.

– Хорошо, молодой человек. Буду рад следовать за вами.

Выйдя на улицу, я вызвал такси, отпустил охрану, и мы поехали в комендатуру. Полковник положил мне руку на плечо и сказал:

– Я знаю, что генерала Иванова нет в штабе в такое время, и вы просто арестовали меня без обычного в таких случаях шума. Вы позволили мне сохранить лицо и исполнили свой долг наилучшим образом. Хотите быть моим адъютантом?

Он оказался командиром монгольского дивизиона в войске барона Унгерна в Забайкалье. Поскольку у меня не было права отправлять полковника в комендатуру, где ему пришлось бы спать на грубых нарах до рассмотрения его дела утром, мы договорились провести остаток ночи в «Баярде», после чего вместе доложить генералу. Однако в «Баярде» мы оба встретили знакомых и разделились, забыв о нашем деле окончательно.

По дороге домой я случайно встретил своего дядю Павла, компания которого всегда была для меня отдушиной. Мы поехали на пляж и с удовольствием окунулись в прохладные воды Сунгари. День только начинал заниматься, над спокойной рекой висела легкая дымка. Дикие утки перекрикивались где-то за поворотом, здесь и там вокруг плескалась рыба. Мы проплавали около часа и наконец прилегли отдохнуть на противоположном берегу. Трава была мягкой и прохладной от росы, и всё вокруг заполнял пряный аромат полевых цветов.

Вскоре я приподнялся на локте и посмотрел на величественную реку. В туманной дали два китайских рыбака бросали свои лески из длинных и узких долбленых лодок. На них были широкие соломенные шляпы, защищавшие от солнца не только голову, но и всё тело. Неподвижные, как китайские картинки-силуэты, они курили тонкие черные трубки.

После бурной ночи мирная атмосфера волшебного утра доставляла райское наслаждение.

Дядя, приподнявшись, сел и обхватил руками колени. Помолчав пару минут, он произнес одну из своих типичных задумчивых фраз:

– Чем дальше мы уходим от человека, тем прекраснее становится мир. – Затем встал на ноги и добавил: – Давай позовем этих рыбаков, чтобы перевезли нас на тот берег. Я тороплюсь. В конторе меня ждет куча дел.

Китайцы заметили мои сигналы и, бросив своё занятие, направили лодки к нам. Через пятнадцать минут они достигли нашего берега и с наивными улыбками помогли забраться в свои утлые суденышки, такие крошечные, что ради безопасности нам пришлось сесть в разные лодки. Лишь плеск весел в воде нарушал тишину, пока мы плыли обратно через реку. Было так тихо, что я задремал.

Одевшись, мы отправились в яхт-клуб. Как только нам подали завтрак на открытой веранде, толпа девушек из кабаре в сопровождении блестяще одетых молодых людей ввалилась в зал и села в противоположном углу. Они были пьяны и вели себя очень шумно. Мы спешно закончили есть и брезгливо покинули ресторан. Дядя поехал на такси в контору, а я отправился домой.

После обеда в тот день отец позвал меня в свой кабинет. Он закрыл дверь, придвинул своё кресло поближе к камину, зажёг трубку и, немного помолчав, сказал:

– Сынок, мне очень не нравится то, что происходит с тобой, и я думаю, тебе самому это не нравится тоже. Я договорился о твоём увольнении из армии и поступлении на службу в Американский Экспедиционный Корпус, по крайней мере на время. С твоим знанием языков и обстановки на Востоке и в Сибири ты можешь быть очень полезен нашим американским союзникам в их делах в России. Вот письмо от американского консула к генералу Грейвсу и билет до Владивостока. Мать уже уложила твои вещи, и ты едешь на ближайшем поезде.

Мне едва исполнилось двадцать, и то, что кто-то другой устраивает мою судьбу, меня еще не задевало. На самом деле я уже давно ждал, что отец воспротивится тому образу жизни, что я вёл. Я посмотрел в его усталые, задумчивые глаза и подумал: «Благослови тебя Бог, отец».

После революции Сибирь представляла собой огромную сцену, наводненную непрофессиональными актерами, самоприглашенными интервентами, якобы посланными «спасти» Россию от большевиков. Они исполняли странные роли, которых никак не могли выучить ни сами актеры, ни их партнеры по сцене. В результате вся пьеса превратилась в полный раздрай.

Сначала англичане, французы, японцы и чехи поддерживали Колчака, а американцы, канадцы, итальянцы и китайцы были против него. Затем неожиданно канадцы заявили, что неблагодарная задача вразумления русских отступников их больше не интересует, и вывели войска.

Японцы тем временем решили, что англичане и французы проявляют слишком много инициативы там, где лежит сфера безусловно японских интересов, и поддержали головореза Семенова. Тот был поставлен над Забайкальем и контролировал единственную линию коммуникации Колчака с внешним миром. Под их давлением Семенов выступил против адмирала, а французы с англичанами вынуждены были закрыть на это глаза и прийти к соглашению[6].

Одновременно с этим чехи, с которых и начались все события, захватили огромное количество русского военного имущества, не говоря уже о прочем барахле вроде швейных или сельскохозяйственных машин, и решили, что настал самый подходящий момент покинуть Россию. В оправдание своих действий они объявили, что не желают более соучаствовать в преступлениях и поддерживать Колчака.

В этих условиях Колчак не смог бы продержаться долго, если бы не помощь президента Вильсона, выразившаяся не только в мощной моральной поддержке, но и в поставках продовольствия, военного снаряжения и других остро необходимых предметов. Так, например, Американский Красный Крест поставил около шестисот тысяч комплектов нижнего белья.