Кажется, генерал Фош[7] первым призвал к крестовому походу против революционной России. Но, претворённый в жизнь, поход обернулся неудачей.
Винили в этом, конечно же, генерала Грейвса. Он был единственным из командующих, который действовал исключительно в своих целях, не ввязывался в чужие авантюры и, к его чести, не участвовал в попытках раздела России. Будучи честным солдатом, он умел отличать добро от зла и всегда твердо стоял за то, что считал правильным, невзирая на ловкие моральные обоснования, используемые дипломатами. Каждый настоящий русский патриот будет всегда с неугасаемой благодарностью помнить этого современного рыцаря, свято верившего в то, что сила всегда в правде[8].
В первые дни сентября 1918 года[9] вступление в Американский Экспедиционный Корпус в Сибири привело меня во Владивосток. Я был принят на службу в штаб генерала Грейвса в качестве главного переводчика и получил под начало отдел из десяти человек.
Штаб Грейвса располагался во внушительном особняке торгового дома Кунст и Альберс. Как это было принято в России, все крупные компании и товарищества содержали хорошо обустроенные общежития для своих работников: таким общежитием и было большое здание из красного кирпича, принадлежавшее этой фирме. Оно идеально подходило для нужд американской армии, так как вмещало большое количество людей. Общие помещения – библиотека, бильярдная и обеденный зал – выходили окнами на залив. В них разместился штаб. Верхние этажи были отведены под жилье для офицеров, а в подвале устроено караульное помещение. В нашей комнате на стене висела карта, на которую детально наносились все происходящие в Сибири события. Всё свободное пространство помещений штаба было до предела забито столами и картотеками.
Моим непосредственным начальником стал полковник Дэвид Бэрроуз. Образованный человек и способный аналитик в сфере запутанных международных отношений, он как никто подходил для своей должности начальника разведывательного отдела. Он объездил весь мир, бывал в самых отдаленных уголках, где когда-либо пересекались интересы различных государств, и, насколько мне известно, ему не единожды удавалось решать проблемы своей страны наиболее благоприятным для нее образом. Это был очень энергичный человек, с атлетической фигурой и быстрой, но тяжелой походкой.
Среди его сотрудников были выпускники многих университетов Америки. До сих пор помню странные утренние приветствия эксперта по японским делам, высокого парня с ярко-рыжей шевелюрой. Каждый раз он норовил засунуть свои холодные пальцы мне за шиворот, произнося многозначительно: «Ух… Сибиряк!»
И действительно, Сибирь была для американцев новым неизвестным миром. Некоторые из них никогда раньше даже не видели снега. Как малые дети, они погружали открытые ладони в эту рыхлую пушистую субстанцию и прижимали ее к лицу. Многие потом заплатили дорогую цену простудами и воспалениями легких. Сибирский холод очень особенный. Иностранцы никогда не могли к нему привыкнуть. Он убил больше японцев, чем все пули красных. Русский же человек считает Владивосток местом с умеренным климатом. В глубине Сибири он признает, что да, бывает холодно. Мороз бывает настолько сильным, что трескается земля, а на севере необходимо дышать только через шарф и носить цветные очки, иначе можно лишиться носа и ослепнуть.
В один из дней было решено провести парад, и из Никольска, города в шестидесяти верстах от Владивостока, вызвали для участия казачий полк. Однако утром того дня разразилась снежная буря, и союзное командование парад отменило. Но казаки уже находились на марше, и известить их не было возможности. Представьте себе всеобщее удивление, когда на главной улице Владивостока вдруг появились идущие парадным строем конные люди. Временами порывы ветра были настолько сильными, что всё исчезало в снежном вихре. Смутные силуэты людей и лошадей появлялись на мгновение и исчезали снова. Но больше всего моих американских друзей впечатлило то, что, проходя строем, полк лихо пел походную песню, так, будто ничего необычного в погоде не было. Пожалуй, в этом была изрядная доля нарочитости, но следует признать, что казаков действительно не сильно смущает холод.
Среди американских офицеров был один, происхождением из казаков. Его звали Борис Игнатьев, но он сменил имя на английский манер и стал называть себя Сэм Джонсон. Он имел чин майора и командовал международной полицией во Владивостоке. Со своим капралом Маковичем он то и дело совершал невозможное. Не думаю, что хоть один человек когда-либо получал столько наград и отличий, как майор Джонсон.
Среди американцев было много настоящих джентльменов. Я вспоминаю майора Блонда, полного, жизнерадостного человека, ставшего большим другом нашей семьи. Особенно ему нравился наш самовар, но не серебряный для торжественных случаев, а из ярко-красной бронзы, тот, что мы использовали каждый день. Этот самовар, по его словам, создавал атмосферу солнечного уюта и тесной дружественности. Мы же, со своей стороны, снабжали майора русским чаем, который у нас в доме было принято смешивать в определённой пропорции с цветами жасмина.
В соответствии с политической линией, обозначенной в Меморандуме[10], генерал Грейвс прилагал все усилия, чтобы соблюдать нейтралитет. Эта позиция немедленно была истолкована союзниками как нежелание сотрудничать и подтверждение того, что американские войска потворствуют революции. Они указывали на то, что в Архангельске американцы сражаются с большевиками плечом к плечу с англичанами, а в Сибири не желают пошевелить и пальцем. Были случаи, когда Грейвс отказывал в помощи союзникам в боевых ситуациях.
Обращение генерала к населению о намерении охранять железную дорогу в зоне своей ответственности для нужд всех русских людей, безотносительно их религиозных и политических убеждений, также было истолковано как желание протянуть руку помощи большевикам. Результатом стало множество попыток как американцев, так и союзников отстранить Грейвса от командования. И удивительно, как он сумел противостоять столь сильным атакам на него. В конце концов его стали открыто называть большевиком. О нем и его людях стали ходить разные истории. Дошло до того, что атаман Калмыков, этот известный «борец за Белое Дело», считал делом чести, чтобы кто-нибудь из его головорезов подстрелил американца, желательно в темноте и из укрытия.
Генерал Грейвс имел двух очень компетентных помощников: полковника Морроу, под командованием которого было два пехотных батальона в Забайкалье, и полковника Генри Стайера, командовавшего 27-м и 31-м полками со штабом в Хабаровске. Эти области были чрезвычайно опасны, так как Забайкалье было под контролем атамана Семёнова, а в Хабаровске заправлял всем атаман Калмыков. Оба этих джентльмена были отъявленными «убийцами, грабителями и распущенными мерзавцами», как справедливо говорил о них Грейвс. И сказать, кто из них хуже, невозможно – оба были одинаково отвратительны.
Работая в штабе, я не видел своими глазами результатов деятельности этих людей. Но, как главный переводчик, ежедневно читал множество сообщений об их зверствах и, как правило, лично переводил американцам жалобы жертв такого «патриотизма». Все преступления совершались во имя высоких патриотических идеалов и оправдывались нуждами армии. Любой, у кого обнаруживались деньги или товар, немедленно объявлялся большевиком и подвергался аресту и казни, а его имущество изымалось в фонд армии. Та же участь ждала любого случайного свидетеля этих расправ[11].
Но даже это можно было бы понять, если бы такой способ решения финансовых проблем не сопровождался нечеловеческой жестокостью и садизмом, которые отличали всякое их действие. Я не верил, что такими методами можно привлечь население на нашу сторону.
