Dmitri Alioshin

ASIAN ODISSEY

NEW YORK

HENRY HOLT AND COMPANY

1940

© ООО «Книгократия»

© Александр Дементьев

У этой книги удивительная судьба. В середине прошлого века она была издана в Нью-Йорке на английском языке и только сейчас впервые выходит по-русски, хотя ее автор – русский офицер, невольный участник монгольской эпопеи барона Унгерна. «Азиатская одиссея» Дмитрия Алешина написана в редком для нашей литературы жанре автобиографического романа. Здесь реальные события часто преображены авторской фантазией, но приключения героев в годы Гражданской войны в России неотделимы от хода большой истории.

Леонид Юзефович

На рассвете я отправился в путь через Байкал: одинокий всадник среди ледяных просторов озера длиною в четыре тысячи миль и шириною в тридцать три. Я чувствовал себя героем романа Жюль Верна, затерянным в холодной пустыне Луны. Во всей огромной белой пустоте, окружавшей меня, не было ничего живого. Горы, охранявшие далекий берег, таяли в дымке горизонта, и, чем глубже забирался я в сердце этой пугающей тишины, тем дальше и недоступнее они казались.

Я вспоминал детство: однажды мне уже пришлось проделать этот путь с отцом, в больших санях, закутанным в меха. Тогда дикие сибирские лошади, ведомые упряжкой лаек, проделали этот путь за один день; если удача будет сопутствовать мне, то не больше времени уйдет на дорогу и сейчас.

Тогда, как и сейчас, я направлялся в Харбин, в Маньчжурию. Но насколько разными были обстоятельства моей жизни! Мир, где прошли мои детство и юность, исчез; исчезли покой и безопасность студенческих лет. Даже три долгих года войны, когда я, будучи немногим старше двадцати, служил офицером в русской императорской армии, все более отдалялись. Престол Государей Всея Руси, казавшийся мне всегда таким незыблемым, был сметен вихрем революции, и, как многие люди моего сословия, я бежал от народного гнева. И сейчас, как и тогда в детстве, я направлялся в отцовский дом в Харбине – но как беглец, одинокий и отчаявшийся, с горечью и унынием в сердце и страхом смерти в душе.

Солнце уже было прямо над головой, когда я остановился, чтобы отдохнуть и пообедать. Из дров, собранных у озера перед тем, как отправиться в путь, я развел огонь, и мы поели: всадник и лошадь, окруженные бездонной тишиной мертвого мира. Семен, рыжеволосый детина, мой ординарец, снабдил меня большим мешком мороженных сибирских пельменей, вяленым мясом, черствым солдатским хлебом, чаем, сахаром и солью. С собой у меня было ружье и в достатке патронов, так что в дальнейшем я рассчитывал добывать себе пищу охотой.

Я скакал до конца дня, и уже начал отчаиваться, думая, что никогда не достигну конца этой огромной снежно-ледяной равнины. Но на закате горы впереди стали неожиданно приближаться. Окрашенная в ярко-голубые и желтые, красные и фиолетовые тона, их красота согрела меня новой надеждой, и я пришпорил свою усталую лошадь. Как будто почувствовав, что мы должны достигнуть берега до темноты, она ускорила бег. Наконец, когда солнце уже почти село, мы добрались до берега и нашли место для лагеря, где слой снега был достаточно тонким, чтобы собрать охапку травы.

Пока лошадь, привязанная длинной веревкой, паслась, я развел огонь. Позже я перенес костёр в сторону и расстелил одеяла на согретом пятачке земли, загородившись от ветра барьером из хвороста. Наконец, переместившись в место, где было достаточно веток, чтобы поддерживать огонь, не вылезая из постели, я забрался внутрь. Лошадь ходила кругами вокруг меня и после того, как огонь угас, подошла ближе и заснула рядом со мной.

Как долго мы скитались, я и моя выносливая сибирская лошадка, совершенно стерлось из моей памяти. Быть может, неделю, десять дней или две недели. Время потеряло всякое значение, впереди и позади меня была только пустота. Тишину нарушал лишь стук лошадиных копыт. Несмотря на самую строгую экономию, мои запасы подошли к концу, и вопрос, где добыть еды, встал со всей остротой.

В отчаянии я всматривался в землю в поисках следов. Но всё живое надежно спряталось в пещерах, логовах, норах и берлогах. Зима царила в сопках и лесах. Она сковала ручьи и оголила деревья, накрыв листву замерзшим белым ковром. Птицы давно улетели на юг, а олени ушли на открытые пастбища. Медведи впали в спячку, а белки прятались в дуплах, ожидая первых признаков весны.

Мучимый голодом, я ехал по узкой долине. Прошло уже несколько дней с тех пор, как я ел в последний раз, и от отчаяния я начать жевать снег. Держа палец на курке, я был готов подстрелить всё, что движется. Наконец… на одном из склонов показалась серая тень. Замерев на мгновение, она устремилась в сторону леса. Я выстрелил ей вслед. Тень подпрыгнула, упала на землю и покатилась вниз с холма. С воплем, как дикий зверь, я кинулся к своей жертве. Это оказался тощий, оголодавший волк.

Сцену, последовавшую за этим, я предпочел бы не вспоминать. Но я съел это несчастное животное, забрав остатки с собой на будущее. Не могу сказать, каким было мясо на вкус, помню только, что бедная лошадь фыркала от отвращения, наблюдая, как я ем.

Дни бессмысленно и бесконечно сменяли друг друга. Однажды ночью, около трёх часов, я проснулся от сильного холода. Луна, круглая, как яйцо, висела низко над горизонтом и светила лениво, как будто ища место для сна. Серебряное сияние окружало её венцом, а лес в долине стоял тихо, как отряд вооруженных рыцарей с копьями, устремленными в небо. Могильная тишина сдавила меня, и в голову пришли мысли о смерти. Это конец, подумал я. Какой смысл бороться дальше? Лучше лечь здесь и уснуть навсегда.

Внезапно я понял, что если не начну двигаться, то замерзну насмерть, что это почти блаженное чувство равнодушия к жизни, вызванное истощением, опасно. Я встал, взял лошадь под уздцы и тронулся в путь. Остаток ночи мы провели в пути, двигаясь в никуда: к этому времени я уже потерял всякую надежду достигнуть цели.

Вдруг, на рассвете, я услышал в отдалении собачий лай. Я стал напряженно вслушиваться… Да, действительно, лаяла собака. Никогда, ни до, ни после в моей жизни ни один звук не вызывал у меня такого волнения. Подняв глаза к небу, я упал на колени и стал тихо молиться. По лицу моему текли слезы.

Никогда я бы не смог обнаружить эту хижину, если бы не залаяла собака. К скрытому за кустами в узком овраге меж двумя холмами дому не вело ни тропинки, ни следов; всё скрывал свежевыпавший снег. Подойдя ближе, я, кажется, увидел человека, разгребающего сугроб лопатой; но за большими наносами ничего нельзя было разглядеть толком.

Затем послышался голос: «Тихо! Чего расшумелась?» Выше на холме, у ограды стоял старик, ладонью закрывая глаза от солнца. Я окликнул его и со вздохом облегчения стал подниматься вверх. Старик внимательно смотрел на меня. Когда я приблизился, он положил руку мне на плечо.

– Устал, сынок? Проходи в моё скромное жилище. Добро пожаловать.

Через узкие сени мы прошли в маленькую комнатку: правый угол ее, по обычаю, был завешен иконами, перед которыми горели бесчисленные лампадки. На стенах, образуя причудливые обои, висели яркие картинки без рамок. На окнах стояли горшки с цветами. Четыре или пять кошек лежали в разных позах, не обратив никакого внимания на моё появление. Сладкий запах елея и ладана создавал в комнате ощущение уюта и покоя.

– Садись, сынок, – сказал старик, указывая на широкую скамью у печи. Снимай одежду… всю… умойся и полезай на печь. Ты сейчас ни на что не годен, тебе нужно поспать. Не волнуйся, я позабочусь о лошади.

Раздевшись, я завернулся в одеяло и залез на теплую печь. Не могу описать, как я в этот момент был счастлив. Старик достал кувшин молока, банку меда и буханку хлеба. Всё это я жадно съел, и провалился в глубокий сон.