— И не говори, — говорит Дэвид. — Следующая неделя будет долгой.

— Изгнание?

— В среду.

Старший человек цокает языком. Критикует? Я слышу шелест и лязг металла,

сопровождаемый тяжелым стуком. Дэвид снял свою кобуру. Мой пульс учащается, а на лбу

выступают капли пота. В руках у меня папка — моя страховка на случай, если меня поймают.

— Распишись, — говорит неизвестный мужчина.

Я слышу скрип пера на бумаге и понимаю, что должна уходить, но мне нужно больше

информации. Я не понимаю, что это за жужжащий звук. Затаив дыхание, я выглядываю из-за угла

еще сильнее. Они оба стоят ко мне спиной перед открытым встроенным сейфом. Оттуда, где я

стою, я вижу ряды орудий, от пола до потолка. Там пистолеты и большие пушки. На любой вкус.

Ружья, и даже несколько автоматов. В наши дни оружие — это просто теория для большинства

людей, а не реальность, поэтому они мало что о них знают. Но мой отец научил нас определять

основные виды оружия. И хотя я никогда не стреляла из пистолета, но могу с легкостью

представить его в своих руках.

Я разворачиваюсь и иду обратно по коридору. Когда я повернула за угол, я надеваю

босоножки и закрываю глаза, пытаясь запомнить все в мельчайших деталях.

— Эй, миссис Латтимер, — говорит Дэвид, прямо за моим плечом. — Что вы здесь

делаете?

Я попрыгиваю от испуга и оборачиваюсь.

— О, привет, Дэвид, — говорю я, положив руку на грудь и чувствуя бешеное

сердцебиение. — Я должна отнести эту папку в хранилище, но я заблудилась, — улыбаюсь я.

Он кивает головой на папку.

— Какой номер дела? — я говорю ему номер. — Ее нужно отнести в Комнату Записей B,

— говорит он. — Я могу отнести. Технически, только охранники могут войти туда. В следующий

раз просто дайте нам знать, и мы будем рады помочь.

— Спасибо, — говорю я и протягиваю ему папку. — Простите, что не следовала

протоколу. До сих пор учусь.

— Нет проблем, — говорит Дэвид.

— Теперь вы можете указать мне направление к лестнице? В противном случае, я буду

бродить здесь несколько дней.

Дэвид улыбается и кивает вперед.

— Она там.

— Спасибо. Проведи выходные с пользой, — я практически бегу к лестнице и только там

решаюсь отдышаться. Есть одно преимущество в том, что я теперь Латтимер — очень легко

обманывать людей. Они думают, что если я изменила фамилию, значит, я такая же, как и они. Как

будто несколько недель могут изменить мышление.

Я быстро иду к рынку, чтобы успеть до закрытия. Здесь меньше народу, чем в прошлый

раз, но я теперь еще больше на виду. Все смотрят на меня, и это раздражает.

Человек со специями уже начинает собираться, но я хватаю со стола банку какого-то

варенья и показываю ее ему.

— Я хочу купить ее.

Он смотрит на меня.

— Три чека.

У нас больше нет наличных, после войны. Людям платят чеками. Женщинам, которые не

работают, а это подавляющее большинство женщин в западном крае, и детям выдается

ежемесячное пособие.

— Ладно, — я достаю из сумки три чека и кидаю из на прилавок.

— Вам нужен мешок?

— Нет, — я кладу банку в сумку.

— Что-нибудь еще? — спрашивает человек.

Я гляжу вокруг. Никого нет поблизости.

— Скажите ей, что я нашла, где оно хранится, — тихо говорю я и ухожу, не оборачиваясь.

Я чувствую эйфорию, пока иду домой. Я представляю лицо Келли, когда мое сообщение

будет доставлено. Это ничего не значит для продавца специй, но это многое значит для Келли.

Она расскажет моему отцу, и они оба будут довольны, что я смогла.

Но чем ближе я дохожу до дома, тем быстрее эйфория исчезает. Потому что доказывая

себе, своему отцу, что я могу достичь цели, я забыла про Бишопа. Я узнала, где храниться оружие,

а это значит, что отец стал на один шаг ближе к убийству Президента и Бишопа. Я верю в моего

отца. Но я начинаю понимать, что есть разница между позволением кому-то умереть и убить кого-

то своими руками.

Гостиная и кухня пусты, когда я возвращаюсь домой, а на газу стоит кастрюля с куриным

бульоном. Дверь на веранду открыта, и я вижу Бишопа, сидевшего на одном из плетеных диванах.

— Привет, — говорю я. Я кладу свою сумку на пол и сажусь напротив него, скрестив ноги.

Бишоп поднимает на меня взгляд.

— Тяжелый день? — спрашивает он.

— Да.

— Два подряд.

Я киваю. Я балансирую на грани слез, но я не могу сказать причину. У меня вдруг

появилось яростное желание сказать человеку, что я пошутила, чтобы он не передавал сообщение

Келли.

— Мне жаль, что мы поругались, — говорю я. — Прошлой ночью.

Бишоп поднимает брови и слегка улыбается. Так же он улыбнулся Келли в день свадьбы.

Это настоящий Бишоп: меньше совершенства, больше тепла.

— Это не ссора. Мы же не подрались, — он улыбается, но в его глазах грусть. Я

вспоминаю его мать, и думаю, что он рос в холоде. — Но я сожалею о том, что я сказал о твоем

отце.

— Я не полная идиотка, — говорю я. — Я думаю об альтернативах, если все изменится в

западном крае.

Бишоп спускает ноги с дивана и садится лицом ко мне.

— Я никогда, ни на секунду, не считал тебя идиоткой, Айви.

— Ты тоже слушаешь своего отца, не так ли? — спрашиваю я.

Бишоп смотрит вниз на свои сложенные руки, потом опять на меня.

— Иногда. Я думаю, что это из-за того, кто мы… сын президента и дочь основателя… —

он закатывает глаза, заставляя меня улыбаться. — Это вдвойне важно, чтобы мы имели свое

мнение. Мы не наши родители. Мы не должны соглашаться со всем, что они говорят.

— А что, если я согласна с отцом? — спрашиваю я, потому что мне кажется, что я должна

подтвердить веру в своего отца.

— Тогда отлично, — говорит Бишоп. — Но я думаю, что легко попасть в ловушку, думая о

том, чьи мы дети. Мы по-прежнему вольны выбирать, кем мы хотим быть.

— Правда? — спрашиваю я. — Потому что я не смогла ничего выбрать, — всю свою жизнь

мой отец и Келли решали за меня все. Любое несогласие с моей стороны было воспринято как

нелояльность. Отец решил, что я выйду за Бишопа и определил этим всю мою жизнь.

Бишоп принимает мой сарказм как должное.

— Ну, очевидно, множество вещей вне нашего контроля, — он крутит на пальце

обручальное кольцо. — Но никто не может контролировать то, кем мы становимся.

— А кем ты хочешь стать? — с интересом спрашиваю я, но мой голос звучит так, будто я

насмехаюсь. Я чешу ногу, пытаясь скрыть свое смущение.

Бишоп смотрит на меня.

— Кем-то честным. Кем-то, кто поступает правильно. Тем, кто следит за своим сердцем,

даже если он разочаровывает людей, — он делает паузу. — Кем-то храбрым.

Мальчик, который не хочет лгать, женился на девушке, которая не может сказать правду.

Если Бог существует, то у него странное чувство юмора.

— А что насчет тебя? — спрашивает Бишоп. — Кем хочет быть Айви Вестфалл-Латтимер?

Это все ново для меня. Взад и вперед, давать и брать. Я подозреваю, что это ловушка, но

Келли не предупредила меня о его поддельном (или все же искреннем?) интересе. Это страшно и

захватывающе одновременно.

— Я не знаю, — говорю я тихо. У меня болит горло. — У меня никогда не было шанса

подумать об этом.

— Ну, теперь ты можешь, — говорит он просто. Будто это так легко. Может, для него. Он

встает и протягивает мне руку. — Давай поужинаем. И завтра займемся чем-нибудь веселым.

Я кладу свою руку в его и позволяю ему поднять меня на ноги.

Глава 9

— Суббота — это день для сна, — информирую я Бишопа в восемь часов утра, пока он

делает бутерброды на кухне.