Я не смотрю на него, когда задаю свой вопрос.

— Тебе нравился кто-то в лагере?

— Нет, — говорит Бишоп. — Я играл в бутылочку. Но там никогда не было конкретной

девушки, я просто надеялся на поцелуи, — он хмыкнул. Мы смотрим друг на друга и я знаю, я

должна задать еще один вопрос или сказать что-нибудь, чтобы нарушить молчание, но мое сердце

колотится в моем горле. — Но моя любимая игра «правда или действие», — говорит Бишоп, в

конце концов.

— Что это за игра? — спрашиваю я. Я делаю глоток из своего бокала.

— Ты никогда не играла в правду или действие? — Бишоп удивленно поднимает брови.

— Я никогда не играла в подобные игры, — я пожимаю плечами.

— Это легко, — говорит Бишоп. — Когда подходит твоя очередь, я спрашиваю тебя

«правда или действие?» и ты должна выбрать. Если ты выбираешь правду, то я задаю тебе вопрос,

на который ты должна ответить только честно. Если ты выбираешь действие, то ты должна

сделать то, что я скажу, иначе ты проиграешь, — он ухмыляется. — Хочешь поиграть?

Ой, это плохая идея, но из моего рта вылетает «да».

— Ладно, поехали, — Бишоп смотрит в потолок, словно рассматривает варианты. —

Правда.

Правда. Я могу что-нибудь спросить у него и, в теории, он должен сказать мне правду. Есть

миллион вещей, которые я хочу знать о нем. Мое желание узнать его побеждает все, даже здравый

смысл.

— Сколько девушек ты целовал, когда играл в бутылочку? — спрашиваю я и смеюсь, будто

это шутка. Но это не шутка.

— Не очень много, — улыбается он. — Мы говорим о настоящем поцелуе? Или чмоке?

— Настоящий поцелуй, — говорю я, хотя не знаю, что это такое, потому что я никогда не

целовалась.

Его лицо серьезно, он задумался.

— Я целовал трех девушек в своей жизни. Когда мне было тринадцать, в игре в бутылочку,

потом в четырнадцать, в лагере. С языком, — довольно добавляет он.

Я смеюсь, и на этот раз по-настоящему.

— С твоим или ее?

Бишоп усмехнулся.

— Я промолчу, — на его лице появилась огромная улыбка.

— Что? — хихикаю я.

Он все еще улыбается.

— Ничего.

— Ты не сказал про третий поцелуй, — напоминаю я.

— Это было два года назад. Прямо перед тем, как я должен был жениться на твоей сестре.

Это была девочка из школы. И было больше, чем один поцелуй.

— Было слишком много языка?

— Нет. Было гораздо лучше.

Я тут же понимаю, о чем он говорит, и стараюсь не краснеть.

— Тебе понравилось? — спрашиваю я и сразу хочу себя ударить.

Бишоп замялся лишь на мгновение.

— Не так, как мне нравишься ты, — тихо говорит он. У меня перехватывает дыхание.

— Бишоп…

— Ты должна была задать всего лишь один вопрос, а ты задала сто, — говорит он, меняя

тему. — Твоя очередь. Правда или действие?

— Правда, — ляпаю я.

Я настраиваю себя на вопрос, на который, скорее всего, я отвечу ложью. Я думала, он

спросит меня о моей семье, но внезапно он спрашивает о моем первом поцелуе.

Это легкий вопрос, но мне удивительно трудно заставить себя ответить.

— У меня его не было, — тихо говорю я и надеюсь, что он не видит мои порозовевшие

щеки.

Бишоп не смеяться и не дразнит меня. Он просто кивает.

— Это отсутствие возможности или отсутствие желания? — и что ответить? Что парень,

которого я хочу поцеловать, сидит напротив меня?

Бишоп открывает рот, чтобы сказать что-то еще, но я его перебиваю.

— Один вопрос, помнишь? — напоминаю я. — Правда или действие?

— Я бы сказал действие, но я боюсь, что ты заставишь меня раздеться догола и бегать

вокруг, кудахтая, как курица или типа того.

Я поперхнулась водой и смеюсь.

— Такое было в твоем лагере?

Бишоп пожимает плечами.

— Довольно много раз. Нам было по тринадцать.

— Итак, значит, правда?

— Это, наверное, безопаснее.

Хах. Безопаснее. Я на секундочку думаю о том, что я хочу узнать. Есть так много вещей. Из

важного — что он действительно думает про браки по расчету, что он чувствует ко мне, что он

мечтает сделать в своей жизни, его любимый цвет, любимое блюдо, почему его волосы такие

мягкие… Глупые, бессмысленные вопросы.

— Каково это было: расти в твоем доме? — спрашиваю я, наконец.

— Одиноко, — говорит он без паузы. Мое сердце сжимается. Не потому, что мне его жаль,

а потому, что я понимаю. У меня есть сестра, но я была одинокой всю свою жизнь.

— Мой отец всегда была занят, а мать… — он проводит рукой по волосам. — Сложная. Я

думаю, она надеется, что я могу исправить то, что отсутствует между ней и моим отцом, но, увы…

— его голос затихает. — Я уверен, что она любит меня, но я никогда не чувствовал этого. Это ад

для ребенка. Постоянно пытаться заслужить любовь, а не просто иметь ее. Чтобы я не делал,

ничего не получалось. В конце концов, я просто перестал пытаться.

— Да, я понимаю, — говорю я. Я хочу, чтобы он научил меня так же. Переставать

пытаться. Потому что я устала добиваться любви отца.

Бишоп смотрит на меня, и что-то происходит между нами. Он закусывает нижнюю губу.

— Правда, — шепчу, потому что пришла моя очередь.

— Ты боялась меня в первую ночь? — спрашивает Бишоп, удивляя меня.

— Да, — нет смысла лгать.

Он едва заметно хмуриться.

— Я бы не… я бы не прикоснулся к тебе, Айви.

— Я знаю, — говорю я. — Теперь.

— Я не был готов, — говорит он. И теперь его очередь выглядеть неловким. — Просто

потому, что я парень, не значит… — он смотрит на пол. — Ты все еще боишься меня?

Я молчу.

— Нет, — говорю я. Это не совсем правда. Я больше не боюсь того, что он прикоснется ко

мне. Я боюсь, потому что я хочу этого.

В его глазах отражаются свечи, и я думаю, что сейчас он наклониться вперед. Воздух

накаливается, но он неподвижен.

— Я думаю, теперь моя очередь, — говорит он. Его голос глубокий. — Правда.

— Опять? — я пытаюсь улыбнуться, но у меня ничего не выйдет.

— Правда интересна, — говорит он. — Я не хочу танцевать танец маленьких утят.

— Почему ты выбрал меня, а не мою сестру? — боже, зачем я спросила это?

Бишоп улыбается.

— Я удивлен, что ты не спросила раньше.

Я скрещиваю руки на груди.

— Ну и?

— Моя мама — пару дней в неделю моя мама работает волонтером в больнице. Она

помогает везде, где может, — я раздражаюсь, он видит это и примирительно поднимает ладонь. —

Брала с собой меня. Это относиться к истории, я обещаю. Я наклоняю голову, и он улыбается.

— Я часто ходил с ней, когда бы младше. Однажды, когда мне было около четырнадцати, я

был там. Двери открылись, и я не мог понять, что происходит, но я слышал шум. Кто-то плакал,

кто-то кричал, звал доктора. Я оглянулся и увидел девушку примерно моего возраста с длинными,

темными волосами, молящую о помощи. И одна из медсестер похлопала меня по плечу и сказала:

«это девушка, на которой ты скоро женишься. Келли Вестфалл.»

Я чувствую боль в груди от его слов. Я ненавижу мысль, что он женится на моей сестре.

Она не хотела быть с ним. Она бы не поняла его. Она бы даже не попыталась.

Бишоп вытягивает одну ногу.

— Я помню, как смотрел на нее, пытаясь представить, мое будущее с ней. А затем она

шагнула в сторону, а за ней я увидел девушку помладше, с волнистыми медовыми волосами и

огромными серыми глазами, — он грустно улыбнулся. — Ее лицо было в потеках слез, а по ее

руке стекала кровь, — он перевел глаза на мой шрам на предплечье.

— Я? — выдыхаю я, но уже знаю ответ.

— Ты, — говорит Бишоп. Я боюсь посмотреть в его глаза. — Я не собираюсь лгать и

говорить, что это была любовь с первого взгляда, — продолжает он. — Но это было увлечение. Ты