Но он почти не смеется с тех пор, как закончилась битва, как пал последний город живых, и люди поняли, что никогда не получат лекарства. Он выжил, как и другие имуны, но он никогда… никогда не забудет… холодеющие пальцы Ньюта, что рвали с шеи шнурок и толкали в ладонь какую-то штуку… его амулет.

Он и сейчас порой слышит те оглушающе громкие секунды — обратный отсчет перед смертью.

Он и сейчас помнит, как рухнул на колени, когда Ньют судорожно вдохнул, открывая глаза, как целовал его руки, на которых так возмутительно-медленно бледнели черные вены… Он и сейчас видит совсем иную версию событий в своих снах — душных и влажных, забивающихся в голову, в нос, в горло…

— Ты проспал завтрак, засоня. Но я стащил для тебя немного хлеба и рыбы. Тебя там Минхо зачем-то искал, — заваливается в хижину, такой красивый и беззаботный.

Рукава рубашки закатаны до локтя, а штаны — до коленей. У Томаса сердце каждый раз обмирает, когда он видит эту белую, чистую кожу — слетает с катушек.

— Нахрен рыбу и Минхо, всех нахрен, иди сюда, я скучал…

Прошлой ночью они купались до рассвета в заливе, а позже глаз еще не сомкнули пару часов, у них на шеях, плечах красочными цветами распустились их метки — те самые, что оставляют лишь друг на друге, никак не насытясь, не веря еще до конца.

Наверное, так будет и через шесть месяцев, и через шесть лет… и шестьдесят.

Дыхание смерти, которое Томас чувствовал на лице.

Поцелуй, что смерть оставила на губах Ньюта.

Да только вот не успела. Не в тот раз и не с ним.

— Меня же всего минут двадцать не было.

— Я и говорю, очень долго…

========== 34. Ньюмас, Галли ==========

Комментарий к 34. Ньюмас, Галли

https://vk.com/doc4586352_458097392?hash=d72a23df7b30ac39ff&dl=0f3cf0d346caffa499

Ньюмас, присутствует Галли

смерть основного персонажа

спойлеры к фильму

— Ты не должен был выжить. ТЫ. Не. Должен. Был. Сука, только не ты.

Он скучающим кажется и холодным. Застывшим, как те самые айсберги далеко на севере, что откалываются от ледяного материка, чтобы топить корабли. Галли не видел их никогда, не видел никто.

Подбрасывает нож на ладони так ловко, умело. Любой знает, что Томас попадает в мишень и с тридцати шагов, и даже дальше. Почти и не целясь. Любой знает, что Томас может всадить это лезвие Галли в лоб — по самую рукоятку. И ничегошеньки ему за это не будет. Совсем ничего. Ну, может, пожурят слегка.

— Мужик, ты чего… я же… с вами…

Растерянно отступает назад и, кажется, теряет все слова, что успел заготовить. О Минхо, что не может видеть лучшего друга потухшим, как факел, который загасили в болоте. О Бренде, что кидает из-под длинных ресниц торопливые взгляды и грустно вздыхает, не пытаясь ни разу… О собственных бессонных ночах, когда следит неусыпно за тенью, слоняющейся по лагерю, когда раз от раза холодеет в груди: что, если не досмотрит, упустит? Что, если потеряет… опять?

— Ты Чака убил. Ты, сука, забрал жизнь невинного пацана, ребенка. Ты всех до единого чуть гриверам не скормил. А теперь стоишь здесь — живой. Какого хуя ты остался в живых? Думаю… все время думаю. Не понимаю. Почему это ты? Почему не…

Он не закончит. Томас не заканчивает никогда, больше никогда не произносит то имя. Хотя все время думает о нем, даже в редкие минуты забытья, что и сном-то назвать язык не повернется. Он исхудал, как скелет, и чужая куртка, что на щуплом мальчишке сидела почти как влитая, болтается, что на вешалке. Глаза запали так глубоко, уж и цвет не разглядеть, а Галли помнит, что когда-то они были темнее древесной коры, а сейчас… только чернильные круги под глазами. Почти, как у шиза, почти…

— Томас… блять, ты опять…

Опять, и снова, и каждый раз, как по кругу.

“Почему ты должен был остаться в живых? Как, сука, не сгинул, наколотый на копье, как тушканчик? Почему ты стоишь передо мной, не кашляешь даже? Почему умер он… почему он? Почему… почему… почему…”

— Я на самом деле пытался помочь. Блять, я там с пулей в затылке остаться мог, все для чего? Чтобы достать сыворотку твоему пацану. Я не колебался и минуты, это же Нь…

— Замолчи!

Томас не произнес это имя ни разу. Он плакал без слез, когда закапывали будто бы в разы усохшее тело, он и звука не издал над засыпанным свежей землей холмом. Ушел до того, как начали прощальные речи. И теперь дни идут, сливаясь в недели, месяцы… а он продолжает. Тихо варится в собственном безумии: не называть е_г_о имя, не позволять никому…

Теперь это запрет, табу, святотатство.

Порой Галли кажется, Томас боится. Распахнуть глаза во всю ширь и встретить призраков — лицом к лицу, поздороваться с ними. И наконец-то принять до конца.

— Его больше нет, Томми…

— Не смей!

Громкий хруст, когда кулак врежется в челюсть, что будто высечена из камня. Галли моргнет, пытаясь выдохнуть. Раз, второй, третий. Дыши, не ведись. Он не ведает, что творит, он не в себе… все это время… он… он умирает.

— Не смей называть меня т_а_к… только о_н…

Только он говорил это имя протяжно, насмешливо сверкая темными живыми глазами. Только он тормошил, щекотал, а потом валил навзничь, забираясь сверху, сжимал тощими бедрами и наклонился, щекоча длинной светлой челкой лицо… влипал в губы губами с размаха, каждый раз вырывая у второго гортанный стон. Так, чтобы разум долой. Так, чтобы — в охапку, и на себя, под себя, для себя… насовсем… никому больше, никак… До конца их про́клятой жизни.

Галли… Галли видел не раз, и в Глэйде, и после. Наверное, Галли однажды смирился.

“Ты никогда не посмотришь на меня т_а_к… так, что кожа кажется лишней. Так, будто во всем мире — совсем ни души”.

— Думаешь, он хотел бы, чтобы ты… чтоб так вот? Он этого хотел для тебя? Чтобы ты медленно издох от тоски? Думаешь, он смотрит на тебя оттуда, и ему заебись? Думаешь, для этого он отдал все, чтобы ты привез нас в Безопасные земли и сдался? А ведь ты ему обещал. Ты обещал ему, мудила! Беречь наших ребят. Обещал ему. Ньюту.

Запретное имя, как спусковой крючок. Наверное, Галли ждет, что Томас сорвется, расшевелится, заорет, ударит, наконец-то нормально, хоть как-то выберется из этого кокона-скорлупы, куда замуровал себя после… после того.

Но Томас руки роняет и смотрит удивленно, растерянно… грустно. Ярость словно смыло волной или унесло влажным ветром — куда-нибудь в дюны. Трет шею, и Галли в который уж раз замечает шнурок с амулетом, что прежде висел под рубахой другого… /Возьми это, Томми, возьми!/

— Я все бы отдал…

— Я знаю… и он… он тоже знает, всегда это знал. Помнишь это: “..я понял, что пойду за тобой куда угодно. и я пошел…”, помнишь? Он всегда верил в тебя больше, чем ты сам.

— Откуда… откуда ты знаешь… письмо?

— Я не знаю… вернее… иногда, когда спишь, ты начинаешь кричать, а потом говоришь очень долго и ясно. Я не собирался подслушивать… охранял.

Неверящий, колкий взгляд из-под ресниц. Почти что как прежде, словно… вернувшийся к жизни.

— Зачем тебе это?

“Потому что для меня свет и жизнь — это ты”, — то, что никогда не скажет Галли. Даже под пытками, нет уж.

— Потому что обещал за тобой присмотреть.

И имя добавлять нет нужды. То самое имя.

Влажная дорожка по щеке. Первая, с того самого дня. Со дня, когда они победили. С ночи, в которую он[и] проиграл[и].

Ньют. Это всегда будет Ньют. До конца гребаной жизни.

========== 35. Дилан/Томас (актеры) ==========

Комментарий к 35. Дилан/Томас (актеры)

немного разбавим тлен последних дней, вы не против?

— Ты слишком напрягаешься, Томми. Мы всего лишь идем к машине, каких-то гребаных сто метров. Ладно, пусть двести… триста.

Дилан расслаблен, как сущий пиздец. Умудряется ухмыляться, одновременно поглаживая подушечкой большого пальца запястье Томаса /коллеги по съемкам? лучшего друга? любовника? парня мечты?/..

— У меня чувство, что ты торгуешься. Дил, опять эти твои шуточки, успокойся уже. Вокруг гостиницы папарацци, как микробов под ободком унитаза.