Это Ньют? Мнет в пальцах недокуренную сигарету, крошит под ноги табак. Чертыхается еле слышно, а потом медленно поднимает глаза.

Исподлобья.

Насквозь.

В самую душу, сучоныш.

Нужен.

Хочу.

— Ньют…

— К черту, Томми… времени с каждым днем все меньше, а ты такой… Не могу не касаться… и так мало. Кончено с Минхо, он понял. Даже если я все придумал себе, может, мы сможем…

Пальцем — на пропахшие сигаретами губы. Прижать, обрывая поток бессмысленного, сбивчивого бреда. Охнуть, когда обхватят, затянут во влажную глубину. Лизнет чуть шершавым кончиком языка, и Томас выдохнет, глухо застонет, уже не сдержавшись.

Отнимет руку и наконец-то запустит пальцы в светлые, торчащие, как солома, волосы. Так, как мечтал. Все, как хотел, и даже горьковатый привкус табака. И все то же тихое “Томми” — на этот раз точно в губы, — которое слизывает, глотает, впускает в себя.

Люблю тебя. Я люблю тебя. Я тебя просто так долго люблю.

========== 30. Томас/Ньют ==========

Комментарий к 30. Томас/Ньют

https://vk.com/doc4586352_455056196?hash=cc75f9993d2fd7109e&dl=67c51fc3fc17b0fd09

Он хотел его лишь для себя.

Так было всегда. С первого прищуренного взгляда Томаса из того железного ящика в Глэйде. С первых косых лучей солнца, что упали на усыпанную родинками шею и… просто раскололи весь ебаный мир на “до” и “после”.

Смотрел, как мышцы перекатываются под пропотевшей футболкой, как закусывает губу, думая о чем-то своем, как возится с маленьким неуклюжим Чаком или склоняется над макетом Лабиринта работы затейника-Минхо. Минхо, что касался чаще, чем принято у друзей. Минхо, что задерживал темный взгляд раскосых глаз на подтянутой фигуре, а Ньют кусал изнутри щеку, злясь на себя, что, как какой-то кланкоголовый ублюдок, готов с кулаками наброситься на лучшего друга.

Из-за какого-то шнурка с чуть вздернутым носом и такими длинными пальцами?

Именно, только из-за него.

Из-за Томми.

Он всегда хотел его для себя.

С первого вдоха, снесшего половину башки и сознание растопившего просто. Томас пах теплой травой и пряной, выдержанной злостью. Томас стискивал кулаки и рвался в бой с остро заточенной палкой наперевес. Томас так просто, без обиняков прикладывался к банке с пойлом Галли, а потом охотно раскрывал губы, отвечая на жадные, торопливые поцелуи и вцеплялся в ворот так сильно, что на шее от ногтей оставались следы полукругом.

Он всегда хотел его для себя.

Правда, когда заржавевший лифт, скрипя и отфыркиваясь распахнул с лязгом створки, как чудовище — гигантскую, зловонную пасть, и выплюнул под ноги мальчишкам девчонку со спутанными волосами, сразу понял — может случиться беда. Еще до того, как девчонка выдохнула тревожно-необходимое имя перед тем, как отключиться.

Томас.

Это всегда был лишь Томас.

Для Ньюта — еще до того, как все началось, до того, как грянула Вспышка, начало которой они тогда и не помнили вовсе.

Для Терезы — еще со времен работы на ПОРОК, и потом, когда предавала, но всегда, каждую секунду, каждый миг держала его сердце в ладонях. Девушка с глазами цвета остывшего пепла, затвердевшей лавы. Когда-то в прошлой жизни Ньют видел такие опалы. Матовые, неподвижные и холодные, точно смерть.

Она и была его смертью — Тереза. Та самая, что забрала себе Томми. Не вернула, даже когда предала, когда обрекла их всех не на гибель — на опыты, пытки. Превратила в подопытных мышей для ПОРОКа, для Дженсона, для бесчувственной суки Авы Пейдж…

Они в поисках так… слишком долго. Их тела не помнят, что такое мягкость кровати, а желудки — тяжесть домашней еды. Для них нормальный душ — это роскошь. А торопливые поцелуи-укусы давно перестали быть лаской, превратившись в потребность, стремление чувствовать рядом живое тепло. Того, кто дышит с тобой в унисон. Того, для кого ты сам еще дышишь в этом проклятом, изъеденным чумой мире, как коробка из-по печенья — сбежавшими из клетки откормленными хомяками.

— Обещай, что не сделаешь этого. Не пустишь пулю ей в лоб сразу, как только найдем, — выдает вдруг Томас и замолкает пытливо.

Сверлит взглядом обшарпанную стену и пальцы в кулак сжимает. Так, что суставы хрустят. Кончики черных ресниц так мелко… так сильно дрожат. И грубы шевельнутся, чтобы продолжить, но он замолчит, продолжив протыкать взглядом стену.

И Ньют как-то сразу поймет. С начала и до конца.

— Значит, так все и есть? Это правда, Томми? Все правда?

— Я… не пойму, о чем ты сейчас говоришь. Просто хочу сам разобраться во всем, чтобы не вышло ошибки…

Мямлит, как размазня. Не Томас, — кто-то чужой, незнакомый. Потому что Томас не врет никогда, не его Томми, не его мальчик, в котором — вся жизнь. Весь, весь этот мир без остатка — лишь Томми.

— Она продала нас ПОРОКу, она сдала Аве Минхо и всех остальных. Блять, да весь лагерь Правой руки у тебя на глазах расстреляли, потому что Тереза решила, что может за всех выбирать… Какого черта с тобой происходит?! Ты… это правда, скажи?

Вместо ответа — потупленный взор и какая-то… вина золотистыми вкраплениями по радужке.

— Ты все еще заботишься о ней, не так ли?

— Неправда!

Слишком быстро, поспешно. Слишком резко для Томми. Слишком… всего слишком-слишком.

Ты слишком расслабился, Ньют. Забыл, что она где-то рядом.

— Не смей врать мне, Томми! Не смей!

Срывается просто на раз. Ухватывает за грудки и головой, спиной — впечатает в стену. А Томас лишь заморгает так часто. Не попробует оттолкнуть, но и объясниться будто не смеет.

А Ньют очень близко, обжигает дыханием, и если б захотел, даже наклоняться не нужно. Потому что вот они — губы, знакомые и на вкус, и на ощупь. Единственное, что держит еще на плаву, не позволяет свихнуться. Стать шизом только потому, что больше незачем жить.

— Люблю… я же люблю тебя, как дебил. А ты… все время думал о ней, это правда? Скажи… скажи мне, Томми, что я все придумал, что это не так. Пожалуйста, Томми… пожалуйста.

И выстрелом в упор, оглушающим в тишине, разносящим сознание в ошметки. Одно слово на выдохе и глаза, что не смотрят, не на него, больше нет.

— Прости. Прости меня, Ньют.

[Не] люблю.

========== 31. Томми/Ньют ==========

Комментарий к 31. Томми/Ньют

https://goo.gl/7mk4ff

Он знал, что это случится, не так ли? С того самого мига, как Крысюк, ухмыляясь, выплюнул те слова-приговор: “Не все вы обладаете иммунитетом от вспышки”. Откуда-то он знал, что это случится именно с ним.

Контрольная группа, как прозаично.

Но почему теперь? Почему, во имя богов, ни одного из которых он так и не вспомнил, почему теперь, когда они п о ч т и победили?

Он почувствовал симптомы практически сразу. Головная боль, тошнота, а еще контролируемые приступы агрессии, как когда, например, едва не выкинул Минхо в окно — огромное, во всю стену, он и не думал, что такие еще в мире остались.

Наверное, это все в совокупности можно было бы списать на простуду, на общую усталость, на весь тот пиздец, через который они прошли с самого Лабиринта. Вот только этот привкус во рту, на губах, его не спутаешь, наверное, ни с чем. И сразу узнаешь, ощутив лишь однажды.

Водянистый и терпкий вкус смерти, как теплая болотная жижа.

Он думал, есть время, был уверен, успеют. Он так надеялся, что они одолеют ПОРОК и достанут попутно лекарство. Не потому, что так хотелось уж жить. На самом деле, со смертью он смирился еще в Лабиринте. Но как сказать обо всем тому, кто короткими тревожными ночами сжимает так крепко, засыпая у него на плече, и шепчет, беспрестанно напоминает, как н у ж е н .

“Я бы умер без тебя, понимаешь? Это ты дал мне смысл, дал мне цель”.

Утром руку ошпарило будто, и он прикусил губу до крови, чтобы не застонать слишком громко, не вскрикнуть. Не надо, не время. Дождался, пока остался один, поддернул рукав, уже зная ч_т_о там увидит.

Переплетение черных, вздувшихся вен клубком ядовитых змей. Зараза, что все ближе подбирается к мозгу и к сердцу.