Томас все еще выглядит как человек, которого ударили железным чаном по голове, пока он еще не успел проснуться, а Ньют краснеет так сильно, что кажется то ли свежесваренным раком, то ли неженкой-янки, обгоревшим на жарком тропическом солнце. Но руки он не убирает, одна ладонь поглаживает бледную шею ведущего, вторая – внутреннюю сторону бедра, приближаясь к ширинке. Томас честно старается не реагировать, но хихикает в микрофон как-то очень натянуто.
— Тереза, связь исчезает, тебя так плохо слышно. Наверное, помехи на линии. Пока наши техники устраняют проблему, предлагаю вам послушать одну из песен нашего гостя – «Завтра я смогу улыбаться». Оставайтесь с нами…
Выдыхает шумно, как фыркающий паровоз, а потом стягивает наушники и щелкает переключателем, вырубая микрофоны в студии.
— Ты, блять, совсем ебанулся? О чем ты думал только? Ньют, сука, руки убери…
— Что, если я не послушаю? Тот тип с гангстерской рожей за дверью переломает мне все кости или просто вышвырнет прочь? – подцепляет край футболки под кофтой и тянет на себя, оголяя полоску загорелой кожи, трогает кончиками пальцев, а Томас вдруг охает гортанно и шумно. – Он твой парень, этот Галли, да? Потому смотрит на меня волком?
— Он так смотрит, потому что ты красивый, как… как… Блять, ты красивый, Ньют, - бормочет мальчишка и тянет его на себя, обхватив гладкий подбородок ладонью. - Песня кончится через полторы минуты.
Его губы на вкус, как виноград. Все еще гребаный белый виноград без косточек.
— Я знаю. Я люблю тебя, Томми. Я рассказал об этой любви целому миру, как ты хотел… Теперь ты вернешься?
В его глазах – тревожных и теплых, как озеро летом после полудня, тревога растекается по радужке, а на виске бьется синяя жилка. Томас дышать может с трудом, а еще песня кончается, и тысячи слушателей ждут ответ на вопрос. Он щелкает кнопкой на последних аккордах и выдыхает прямо в оживший микрофон.
— Я тоже люблю тебя, идиот. Мог диск хотя бы прислать?
========== 19. Томас/Ньют ==========
Комментарий к 19. Томас/Ньют
Томас/Ньют, AU наша вселенная
https://pp.vk.me/c628831/v628831352/44ecc/105yJZJiE1w.jpg
https://pp.vk.me/c628831/v628831352/44ed4/gR3Yk2kqIY4.jpg
Тот день ничем не отличался от предыдущих — студенты все также галдели в коридорах, выясняя отношения и торопясь на занятия, солнце светило сквозь распахнутые окна, пуская озорных солнечных зайчиков по стенам, Минхо промчался куда-то так быстро, словно его преследовала стая неведомых чудищ. И только Ньют, светловолосый и хрупкий, будто девчонка, Ньют с немигающими глазами в пол лица, из которых пропал вдруг весь смех и радость жизни, только Ньют прошел мимо, будто чужой. Просто глянул насквозь и отвернулся, делая вид, что копается в телефоне. И привычно-насмешливое, но такое ласковое “Томми” не раздалось прямо над ухом, а сухие обветренные губы не тронули краешек рта.
Томас рванул следом, но у самой лестницы был перехвачен твердой рукой профессора Джэнсона, что зыркнул задумчиво вслед скрывшейся за поворотом белокурой вихрастой макушке и принялся пытать на предмет все еще не сданных лабораторных работ. И никогда еще этого пижона в куртке с вечно поднятым воротником не хотелось удавить так сильно.
Он отделался очень быстро, на самом деле, но Ньют как сквозь землю провалился и зачем-то отключил телефон. И день тянулся навязшей на зубах жвачкой под монотонные рассуждения Авы Пэйдж о свойствах вирусов и необычной их реакции на некоторые вещества, выделяемые человеческим мозгом. Томас слушал в пол-уха. Не слушал вообще, если честно, потому что десятки, сотни незаданных вопросов жужжали в мозгу, выедая плоть, просверливая череп, разрушая сознание.
“Что я сделал, Ньют?”, “Чем обидел тебя?”, “Быть может, это Галли и его вечные доебки?”, “Возможно, это Алби, что наконец-то достучался до тебя?!”, “У тебя появился кто-то другой?”, “Ты больше не любишь своего Томми, Ньют?”…
Больше и больше вопросов, догадок и страхов, ни один из которых не приносил объяснения, не отпускал тревогу, и все множил, множил, множил гудящий в голове кавардак.
После занятий он скатывается с крыльца колледжа, как точно запущенный питчером мяч. До кампуса - рукой подать. И где еще быть Ньюту, как не в прохладном полумраке их комнаты? Томас уже представляет тонкую фигурку, свернувшуюся клубочком под одеялом, представляет, как опустится на кровать, целуя спутанные волосы и сонные губы…
— Томас, постой, - запыхавшаяся Бренда догоняет его у парковки, а парень лишь сжимает кулаки и улыбается вымученно, натянуто.
У нее глаза большие и влажные, того же оттенка, что и у Ньюта, он даже находит в их чертах что-то общее - как у брата и сестры. До тех пор, пока не вспоминает, что Ньют - сирота, как и он сам. Может быть, поэтому они так быстро сошлись?
“Срослись душами”, - сказала бы Тереза, если бы снова заговорила с ним хотя бы раз.
— Мне некогда, Бренда, ну правда. Я Ньюта должен найти, что-то случилось, и он исчез, - совсем нет ни сил ни желания выслушивать сейчас ее странные истории ни о чем и чувствовать заинтересованный, немножечко грустный взгляд.
Бренда смирилась, когда Томас и Ньют стали жить вместе. Смирилась и постаралась спрятать свои чувства. В отличие от Терезы, что выплюнула прямо в лицо какие-то экзотичные ругательства и через пару дней перевелась в другой колледж. Подальше от Ньюта, который совсем не собирался разбить ее сердце. Просто уж так получилось.
Просто Томми и Ньют всегда были друг для друга. Как две половинки разрезанного яблока. Как правая и левая рука. Как воздух и губы, что вдыхают его, захлебываясь свежестью.
— Меня Хорхе послал за тобой. Ньюту плохо, Томас. Мы должны ехать в больницу…
Она говорит что-то еще, а у него перед глазами плывут черные круги, как те на неподвижной глади озера ночью, когда они ныряли в него голышом, и Ньют смеялся так счастливо, целуя посиневшими от холода губами.
Томас не сопротивляется, когда девчонка тащит его за собой к машине, лишь удивляется как-то тупо - зачем ехать куда-то, ведь медпункт здесь, совсем рядом? Она пристегивает его ремнем безопасности и говорит-говорит. О редкой генетической болезни, которую обнаружили так поздно, о странных приступах и удушье, о том, что времени осталось так мало. Просит быть сильным ради него, его Ньюта.
“Времени мало? Но у нас целая жизнь впереди”, - он смеется, хохочет, как двинувшийся шизик, захлебывается смехом и кашляет, сгибаясь пополам. Пытается выхаркать это что-то, застрявшее в груди. Но получается только хуже, и руки почему-то мелко и сильно дрожат, а перед глазами плывет, и он не видит ничего, когда Бренда ведет за собой по узким коридорам, залитым таким ярким светом, что режет глазницы.
Как же так, Ньют?
И тоненькое опутанное проводами и трубками тело под одеялом кажется сломанной куклой. Это не может быть Ньют. Просто нет, нет и нет. Длинные пальцы холодные, и он сжимает их так сильно, словно хочет сделать больно.
— Ньют, детка, - голос сиплый и какой-то безжизненный, и мальчишка, что лежит перед ним на больничной койке, наверное, даже не слышит.
Но длинные ресницы вздрагивают, поднимаясь. Ньют силится улыбнуться, но сил уже не осталось.
— Пожалуйста, Томми… - шепчет так хрипло, что становится страшно.
Так страшно, будто стоишь на краю, а перед тобой - бездонный обрыв, куда должен шагнуть, потому что не можешь вернуться.
— Почему ты не сказал?
Соленая влага разъедает обкусанные губы, а он склоняется, целуя его тонкие пальцы. Гуттаперчевый мальчик, когда-то полный жизни и смеха.
Я же люблю тебя, Ньют.
— Все будет хорошо. Ты должен справиться. Пожалуйста, Томми.
Он засыпает, наверно, потому что эта фраза забирает все силы. А Томас все держит и держит его руку. Будто хочет быть уверенным, что сможет удержать здесь, возле себя. Когда приборы начинают оглушительно верещать, и палата наполняется людьми в больничных халатах, он просто продолжает смотреть на это красивое безмятежное лицо, которое хочется целовать без остановки.
