Главную задачу русской дипломатии в Вене Горчаков усматривал в том, чтобы не допустить направленного против России союза Австрии с Англией. Оценка была правильной, а политический вывод — дальновидным. В Англии в ту пору развивалась шумная кампания в печати против России. Возглавлял её известный журналист, историк и дипломат Дэвид Уркварт, весьма влиятельное лицо в тайных недрах британской политики. Он занимал с 1834 года скромный пост в английском посольстве в Константинополе, но планы строил обширные: вытеснить Россию не только с Балкан, но и с Кавказа и Каспийского моря. В Вене заинтересованно приглядывались к тем планам...
Казалось бы, оценки Горчакова были очевидны до бесспорности, но в Петербурге к ним не только не прислушивались, более того — они вызывали раздражение в руководстве российского МИД. Тайные причины тут совершенно очевидны. Итак, получилось, что в Вене Горчакова начал выживать Меттерних, а в Петербурге — его тайный «брат» Нессельроде. К тому же простоватый Татищев тоже ревновал к своему молодому и самостоятельному помощнику и всячески ему препятствовал.
Работать в такой обстановке трудно даже человеку с такой выдержкой, какая всегда была у Горчакова. А тут ещё ему случилось вызвать и некоторое недовольство самого Николая I. В сентябре 1835 года в местечке Теплице состоялась встреча монархов России, Австрии и Пруссии. Во время переговоров был обсуждён, в частности, вопрос о судьбе польского вольного города Кракова. Ещё со времён Венского конгресса этой крошечной части Польши было оставлено подобие независимости, ибо тогда никак не удалось договориться, кому должна принадлежать древняя польская столица. Теперь Николай I пошёл на уступку Австрии и согласился на то, чтобы Краков вошёл в австрийскую таможенную систему. Фактически это означало присоединение города к австрийским владениям.
Горчаков не одобрял решения о передаче Кракова Австрии. Это вело к усилению империи Габсбургов, не давая России ничего взамен. Горчаков совсем не разделял уверенности Нессельроде, будто австрийское правительство намерено поддерживает Россию против Турции. Наоборот, он предупреждал, что содействие Австрии «всегда будет более кажущимся, нежели действительным». Так оно впоследствии и случилось, но мнение это стало известно царю, а самовлюблённый Николай возражений не любил, как не терпят их все слабые руководители.
Внешне карьера Горчакова протекала вполне благополучно: 4 сентября 834-го он сделался статским советником, то есть получил гражданский чин, примерно равный генерал-майору, а два с половиной года спустя, в марте 837-го, ему был пожалован монарший подарок — «золотая табакерка, украшенная бриллиантами» (Горчаков никогда не курил табака и его не нюхал, но подарок этот носил вполне официальный характер и был весьма почётен). За без малого пять лет службы в венском посольстве Горчаков четыре раза исполнял обязанности посланника, причём один раз на протяжении десяти месяцев. Он от своего имени посылал депеши в Министерство иностранных дел, ему были адресованы письма Нессельроде. Современники отмечали, что к тому времени Горчаков приобрёл большую известность в дипломатических кругах. Но в Петербурге его способностей не оценили. Под влиянием Нессельроде отношение к нему в правительственных сферах было неблагоприятное.
Независимость Горчакова, самостоятельность его мнений, отсутствие подобострастия не могли расположить к нему правителей николаевской России. Вот один характерный эпизод. 26 сентября 1835 года, вскоре после окончания переговоров в Теплице, Николай I в сопровождении шефа жандармов Бенкендорфа прибыл в Вену. Горчаков в это время исполнял обязанности посланника и нанёс визит Бенкендорфу. Позже Горчаков рассказывал об этой встрече: «После нескольких холодных фраз он, не приглашая меня сесть, сказал: «Потрудитесь заказать хозяину отеля на сегодняшний день мне обед».
Я совершенно спокойно подошёл к колокольчику и вызвал метрдотеля гостиницы.
— Что это значит? — сердито спросил граф Бенкендорф.
— Ничего более, граф, как то, что с заказом об обеде вы можете сами обратиться к метрдотелю гостиницы...»
Людей независимых, с самостоятельными суждениями не любят во все периоды политического застоя, а николаевское время было именно таким. По совокупности многих поводов (а причина была одна, о которой уже говорилось) Горчакову пришлось оставить Вену. 26 апреля 1838 года он был, как сказано в формулярном списке, «уволен от должности советника посольства в Вене для употребления по другим делам». Шло время, но никакого «употребления» Горчаков не получил. Вскоре он сделал, по словам одного из его близких знакомых, «превеликую глупость в борьбе с врагами»: подал в отставку, рассчитывая, что её не примут. Её, однако, приняли, и 25 июля Горчакова был, «согласно прошению его, уволен вовсе от службы». Теперь такое называется «по собственному желанию»...
Это был удар. Преуспевающий сорокалетний дипломат в генеральском чине в одночасье оказался за дверью. Неприятности всегда бывают не вовремя, но Горчакову прямо-таки особенно не повезло. Как раз с весны он посватался, а 17 июля — за неделю до отставки! — обвенчался с вдовой гофмейстера графа Мусина-Пушкина, урождённой княжной Марией Урусовой. Невесте перешло уже за тридцать, она имела детей от первого брака, но женитьба считалась в понятиях той среды чрезвычайно благополучной: жена Горчакова была умна, светски безупречно воспитана, а главное, принадлежала к высшему слою русской аристократии. Отец её, Александр Михайлович Урусов, потомок старинного княжеского рода, был в ту пору президентом Московской дворцовой конторы — весьма серьёзна должность в придворных кругах.
Брак дипломата Горчакова никак нельзя назвать романтическим, хоть сам молодожён, приятель и соученик Дельвига и Кюхельбекера, не чужд был некоторой сентиментальной поэтичности: мода времени. Женитьбу он называл «зарей своего счастья». Несомненно так оно и было, по сохранившимся сведениям немолодые супруги прожили совместную жизнь дружно и благополучно, а Мария Александровна принесла мужу двоих сыновей.
И опять Горчаков начал хлопотать, добиваться лучшего служебного поприща. Сильно помог тут тесть: к нему благоволили в высшем свете, а петербургское правительство, как всякое собрание беспринципного бюрократства, готово было поставить на высшую должность кого угодно, хоть Иванушку-дурачка, лишь имей он приличные связи. Горчаков дурачком не был, но связей у него, слава богу, оказалось немало, и он, к счастью для российской истории, опять вернулся к дипломатической деятельности. 5 декабря 1841 года он был назначен чрезвычайным посланником и полномочным министром в Вюртембергском королевстве — одном из тридцати восьми государств тогдашней Германии. Современники передают, что Горчаков будто бы сказал по поводу своего нового назначения: «Это не много, но значит поставить ногу в стремя». Приведённая поговорка есть перевод с французского, по-русски она звучит так себе, но суть верна: честолюбивый политический деятель вновь оказался в седле, на коне.
Назначение было приметным, дипломатический ранг велик, но... Германия вплоть до семидесятых годов минувшего века оставалась раздробленной, а одной из его тридцати восьми частей стало игрушечное королевство Вюртемберг, не самое, надо признать, крупное в стране. Более десяти лет пришлось провести Горчакову посланником в Штутгарте — столице королевства. Площадь этого государства Южной Германии составляла лишь малую часть тогдашней Петербургской губернии, однако вюртембергский король Вильгельм I ни в чём не желал отставать от других монархов Европы. Сложнейший придворный церемониал соблюдался в Штутгарте со всей тщательностью. Огромный двор и «армия» поглощали значительную часть скромного королевского бюджета. Что ж, всё это приходилось терпеть, не подавая виду...
Назначения не выбирают, а хорошо или плохо можно работать на любой должности. Горчаков работать «плохо» не мог, а политический опыт подсказал ему главнейшую задачу: в огромной, но раздробленной Германской империи шла борьба за влияние между крупнейшими державами — Австрией и Пруссией. Для определения внешнеполитических задач России исход этого соперничества значил многое, и Горчаков прозорливо решил сосредоточить своё внимание на нём. Исходя из этого, задачи посланника были довольно важны. Германский вопрос имел большое значение для всей русской дипломатии в Европе.
