Кончилось все тем, что стороны заключили соглашение. Я должен был извиниться перед Медведем «за насилие» и больше не прогуливать. Ну а математик обещал обращаться ко мне корректно.

Вот тут я рогом и уперся.

- Не буду я перед эти старым пердуном извиняться!

- Извинишься как миленький! – Себастиан скрестил руки на груди и припечатал меня взглядом. – Это будет тебе хорошим уроком. Может, поймешь наконец, что надо отвечать за свои поступки!

- Не буду! – я уткнул глаза в пол и старался, чтобы голос не дрожал. - Это он должен передо мной извиниться, а не наборот!

- Послушай меня, малыш, - пальцы отчима вцепились мне в подбородок, задирая голову. Суженные глаза оказались совсем близко от моих, распахнутых от страха. – Речь идет не об этом идиоте, которому давно на пенсию пора. Речь идет обо мне! О репутации, которую подорвал ты, малолетнее ничтожество! – он отшвырнул меня так, что я ударился спиной о край стола.

Заходил по комнате:

- Ты понимаешь, каким дураком меня выставил перед всеми?! Директором, учителями... Я-то думал, что у меня все под контролем. Что я знаю, чем ты живешь и дышишь. И вот меня спрашивают: «А где Джек был такого-то и такого-то?» «Как где? – говорю я. – В школе, конечно!» И мать то же подтверждает. А что мне сообщают?! Я спрашиваю, что мне сообщают! – он уже орет мне в лицо, брызгая слюной. Глаза белые, и стоит в них только одно – насилие. – Отвечай!

- Что я про... – я сглатываю. Пересохшее горло отказывается производить звуки. – Прогуливал.

Себастиан отстраняется. Жрет меня взглядом с потрохами, точно решает, под каким соусом я буду вкуснее.

- И где же ты был, малыш Джек? – вкрадчиво спрашивает он. – И почему не рассказал об этом папочке?

Я молчал, вцепившись в край стола за своей спиной так, что твердый край врезался в ладони.

- Мы же договорились, что ты будешь мне все честно рассказывать. Так где же твоя честность, Джеки? Где твоя честность?! – Себастиан орет прямо в ухо, его пальцы вцепляются мне в пах. Они как сталь, и я сгибаюсь от боли. Под закрытыми веками вспыхивают огненные молнии.

Я знаю, что он будет мучить меня, пока не сломаюсь. Что помощи от матери ждать нечего: даже если она и вмешается, услышав мои крики, это мне же отольется. Потом, на башне. Поэтому я вру. Я хнычу и прощу прощения. Обещаю извиниться перед математиком. Обещаю не пропускать уроки. Обещаю, пока он не затыкает мне рот. Есть много способов просить прощения у Себастиана.

В следующий раз я вижу Медведя на физике. Это один из трех предметов, которые он преподает. Старый пердун набрасывается на меня, как только начинается урок. Он осторожнее в выражениях, чем обычно: боится, что снова запишут на телефон или снимут, и он уже не отвертится. Но он требует извиниться. Или выйти за дверь.

В классе тихо. Все смотрят на меня. Все, кроме, конечно, Лэрке. Я думаю о ней. Как она стоит у доски перед ржущими одноклассниками и показывает розовый, напоминающий бутон бугорок на картинке. Я думаю, что у нее есть точно такой же, и как бы она отреагировала, если бы я коснулся его губами. Тогда мне становится плевать на старика Бьярне с его играми во власть, на ожидающих моего унижения ребят. Я спокойно говорю:

- Извините, - в несгибаемую спину Лэрке.

Кто-то свистит, кто-то гогочет, но она оборачивается, и мы встречаемся глазами. В ее взгляде раскручивается трехцветный серпантин, мягко оборачиваясь вокруг меня, затягивая в праздничную глубину. Уголки ее губ дрожат и растягиваются в улыбке. Она высовывает руку в проход и незаметно поднимает большой палец. Блин, неужели мне наконец удалось ее впечатлить?!

А потом была физра. Я по-спринтерски переоделся в спортивное, хотя знал, что это еще цветочки. После урока мне предстоит душевая.

Ханс, увидев меня в первый раз на своем занятии, глумиться не стал, просто указал мне место в строю, по росту. Ладно, хоть этот оказался человеком. Я встал между Брианом и Матиасом, и мы потрусили по кругу. На улице лил осенний дождь, так что занимались мы в зале. Играли в баскет - парни против девчонок. Только парней у нас в классе больше. Вот и стоим – в одной команде семь человек, а в другой всего пятеро.

Ханс такой:

- Так, ребята, кто к девочкам пойдет?

Ну, пацаны все, ясно, бугага, у нас девочек нет. Андреаса попытались выпихнуть, как самого мелкого, но он отпинался. Короче, физруку надоело это все, он и говорит:

- Ну тогда Джек пойдет. Это ему штрафной будет, за прогулы.

Нашел, мля, крайнего! Ну и чо? Пошел я. Парни ржать, а Адамс на мне повисла и в рот языком. И Вильяму с подлипалами фак показывает. Чиксы все прыгают, визжат, сиськи трясутся, настрой боевой. Название команде придумали «Гончие ада». Нормальные, да, у нас в классе девочки? Парни себя нарекли «Деструкторами», и я понял, что сейчас что-то будет.

Лэрке со своей рукой сидит на скамейке запасных, делает вид, что все ей пофиг, кроме шнурков на кедах. Андреаса туда же отправили – из-за роста, и физрук дунул в свисток.

Короче, это надо было видеть. Я себе локоть ободрал о зубы Вильяма. А мне Каспар, который играл в своей придурочной шапочке, засветил мячом в лоб. Главное, чего мне-то? Это ж Томас ему насосом... Ладно, выиграли «Гончие» с преимуществом в три очка. Пацаны в душевую повалили злые, как черти. У меня сразу нехорошее предчувствие появилось, но делать нечего. Назвался, как говорится, крутым, полезай в кузов.

Я дождался, когда все разделись. Думаю, пусть там пара побольше поднапустят. Я в уголок куда-нибудь втиснусь, на меня внимания никто и не обратит. Ага, как же! Зашел я в душевую, а там шесть головок всего – три у одной стенки и три у другой. Ни перегородок, ничего, как водится. Ладно, хоть плесени нету, как в старой школе, и чистенько все.

Пришлось мне Томаса подвинуть чутка – он не возражал. Выдавил мыла из бутылки, шлепнул на грудь, и вот тут началось:

- О! Наша девочка пришла! – это Вильям забыл, как чувствуется велосипедная цепь по ляжкам.

- Ага, прыщи Паровозику на спинке подавить! – Бриан, сволочь!

- Эй, детка, а у тебя еще ничего не растет, или это ты так гладко бреешься?

Вот тут меня и переклинило.

«Сами виноваты, - мелькали обрывки мыслей в голове, пока я шел через душевую. – Могли бы просто оставить меня в покое. Просто оставить...»

Дальше места для мыслей уже не осталось.

Опомнился я, когда увидел кровь. Она стекала вниз по белому кафелю, и ее размывала хлещущая из душевой головки вода. Страшно мне стало не от вида светлевших красных полосок, а от того, что я не знал, откуда они. У моих ног что-то хлюпало. Это был Каспар, скрючившийся в позе зародыша. Струи воды били его по боку и плечу, разлетаясь крупными блестящими брызгами. Шапочку он снял прежде, чем пойти мыться, и с коротких темных волос теперь струилось розовое. Кажется, это он крикнул: «Детка!»

Я оглянулся кругом, и меня охватило чувство нереальности происходящего. Будто я вижу сон. Шипит под напором вода, лупя по кафелю. Помигивает перегорающая лампочка под потолком. Поток, бегущий к стоку, ржавый, будто кто-то в нем кисточку вымыл, но становитсябледнее. И никого. Только голый человек у моих ног пытается подняться, но подламывается на руках.

А потом дверь с треском распахнулась, и внутрь влетел физрук. За ним - полуодетые парни. Крики, девчачьи визги из коридора, мат - апокалипсис, короче. Хэнс на меня орет, а я звук слышу, но понималка отключилась. Не могу расшифровать сигнал. Улыбаюсь тупо и отступаю. Смотрю, ребята Каспара поднимают, волокут наружу. Андреас придерживает дверь, за ней – лица девчонок: любопытные, испуганные, брезгливые. И разноцветные панели смартфонов.

И тут физрук дотронулся до меня. Схватил за плечо, видно, вывести хотел из душевой. Хорошо, что оно мокрое было, и я вывернулся легко. А то бы и ему вмазал. Выскользнул из его пальцев, проскочил мимо и в дверь. Там визг, все врассыпную. Я тряпки свои схватил в охапку и бегом. У кого-то телефон из руки выбил, но остальные продолжали снимать. Звездец, короче.