Я отмахнул в сторону подушку-сердечко и вскочил на ноги:

- Это совсем не то, что ты думаешь!

- Да? А что же это тогда такое?!

- С Наташей все по пьяни было, да и вообще, не знаю, было ли. Не помню ни хрена.

- А сюда ты залез на трезвую голову? Не скажу даже, что хуже!

Из глубин виллы донесся рев Марка:

- Да заткнешься ты уже, истеричка?! И на кого ты там вообще орешь?!

- На дрозда! – огрызнулась Лэрке и вперила в меня горящий взгляд. – Ты сам полетишь или тебе помочь?

- Сам, - пробормотал я и пошел к окну.

Она молча смотрела, как я вскарабкался на подоконник, как вылез в окно, как выпрямился, пытаясь дотянуться до конька крыши. Вдруг что-то подергало меня за штанину. Я вздрогнул и чуть не оступился.

- Назад давай, - велела Лэрке. – Не хочу быть виновной в твоей смерти.

- Да тут только второй этаж, - бодро возразил я. Но вниз все-таки слез.

Встал столбом посреди комнаты, глаза в ковер. Не знаю, то ли выход идти искать, то ли что. Лэрке подобрала свою ночнушку, села на кровать.

- Скажи, вот на что ты все-таки рассчитывал?

Я покачал головой:

- Ни на что. Мне просто идти было некуда.

Она помолчала. Похлопала ладонью по кровати. Я вскинул удивленный взгляд. Она похлопала снова. Я подошел и сел осторожно на краешек. Поверить сам не могу, что только что тут валялся! Пачкал подушку ее беленькую, простыни...

- Ты очень одинок, да? – спросила Лэрке.

Я оторопел, не знал, что сказать. Она сидела ужасно близко. Полметра всего. Я давно не был от нее на таком расстоянии – с того дня, когда спросил, кого мне убить.

- Открою тебе тайну, - Лэрке сделала многозначительную паузу. - Все люди одиноки.

Она ждала моей реакции, а я просто сидел и смотрел на нее, и не мог наглядеться. В голове звучала фортепьянная музыка. «Примавера» Эйнауди.

- Я читала в одной книге, что люди – они как планеты и спутники, - Лэрке отвернулась к приоткрытому окну, по щекам заскользила тень голубой занавески. - Орбиты спутников иногда перескаются. Но они не принадлежат друг другу. Спутники принадлежат планетам. Но не могут приблизиться к ним, потому что это означает гибель. И для одного, и для другого.

- Это не одиночество, - возразил я. – Знать, что кому-то принадлежишь.

Лэрке перевела взгляд на меня. В ее глазах трепетала голубая вуаль.

- Тогда я бы посоветовала, чтобы ты осторожнее выбирал себе планету.

А я сказал:

- Не думаю, что мы что-то выбираем.

Она рассматривала меня долго, будто мое лицо было незнакомым ландшафтом, по которому ей предстояло путешествовать, и сказала наконец:

- Можешь приходить сюда, Джек. И спать здесь, если захочешь. Только не лазай через крышу, ради бога. Над дверью гаража лежит запасной ключ. Главное, чтобы Марка не было дома. Просто чудо, что он сегодня тебя не спалил.

Я ушам своим не поверил:

- Правда? Я могу... А... как я узнаю, дома твой брат или нет?

- Обычно он бросает свой мопед у крыльца. Да и слышно за три километра, когда этот придурок свои игрушки или музон включает. Это сегодня он с выходных отсыпается.

- Марк что, работает по выходным? – удивился я.

- Работает? Ха! – Лэрке невесело усмехнулась. - Это лучшая шутка месяца. По клубам таскается с дружками и бухает. А в будни от гимназии косит. Уходит утром, чтобы предки видели, а потом возвращается. Иногда один, а иногда со своими приятелями-дебилами. Когда со школы прихожу, мне терпеть их приходится до полпятого – в это время мать обычно с работы приезжает. Заниматься из-за них не могу. Такой хурлумхай поднимут, что стены трясутся.

- Почему же ты ничего родакам не расскажешь?

- Ага, рассказала одна такая, - она засучила рукав, и я увидел на тонком преплечье лиловые отпечатки пальцев.

Ярость плехнула в груди вместе с болью:

- Это он?! Это этот урод сделал?! – я вскочил и рванул к двери, готовый порвать Марка, как тузик грелку.

- Джек, подожди! – она повисла на мне сзади. – Ты что, спятил?! Ты хоть видел его? Бугай же здоровый...

- Да хоть Халк! Я ему таких навешаю...

- А потом, Джек? – она стукнула меня кулачками в спину. – Ты уйдешь, а мне в этом доме жить. Оставь его! Оставь, или не приходи больше!

Я остановился. Все так. Ей жить в белой вилле. А мне в Стеклянном Замке. Так она его назвала? Кстати, почему? Я как раз хотел спросить об этом, но тут мой взгляд упал на часы, стоявшие на столе. Блин, уже полчетвертого! Себастиан вот-вот с работы приедет!

- Мне надо идти, - я попер к окну. – Меня под домашний арест посадили на всю неделю. Выпускают только в школу.

- Джек!

Я обернулся. Лэрке придерживала для меня открытую дверь:

- Не хочешь попробовать этот путь? Только не топай. Комната Марка рядом.

[1] Kærster – влюбленные, пара

Когда я пришел домой, мать копалась в корзине для журналов в гостиной.

- Жень, - отозвалась она на мой «Привет!» - Ты не видел мою книжку? «Секрет» называется. Где-то тут лежала.

- Нет, - соврал я. – А разве ты ее уже не прочитала?

- Да прочитала, - ма стала запихивать вытащенные журналы обратно в корзину. – Просто на курсах – ну, на датском, - девочка одна из Украины. Почитать хотела что-то на русском. Вот я ей и обещала принести. А теперь найти не могу. Ты точно книгу не брал?

- Да ты что, мам, - усмехнулся я. – Я такое не читаю.

- Да ну! – она выпрямилась и взглянула на меня, прищурив глаза. – А может, стоило бы? А то, похоже, ты, минуя теорию, слишком быстро перешел к практике, - и снимает такая у меня с плеча волос. Тонкий, длинный и каштановый. И как он только попал туда? Наверное с Лэркиной подушки. Пипец!

- А... мня... – залепептал я, а потом подхватил рюкзак и сбежал. – Мне уроки надо делать!

За ужином я Себастиана не узнал. Честно говоря, не видел его толком с субботней ночи, и меня поразила произошедшая с отчимом перемена. Нет, не то, чтобы в нем совесть проснулась или что-то такое. Просто показная заботливость и доброта слетели вмиг, будто ненужная больше маска. Он орудовал ножом и вилкой с ледяным спокойствием, был вежлив и холодно-учтив. По мне скользил безразличным взглядом. С матерью едва перекинулся парой слов, типа «Передай, пожалуйста, солонку» или «Дорогая, не могла бы ты сделать одолжение и помолчать. Я за день клиентов наслушался, и мне хочется тишины».

Ма сидела с убитым видом. Пыталась подложить ему кусочек повкуснее, расспросить, не случилось ли что на работе. Но на работе у Севы все было прекрасно, к отбивной он едва притронулся («На вкус, как бумага»), зато два раза исправил мамины ошибки в датском. «Катюша, как ты не можешь запомнить, это называется не «flodesovs», а «flødesovs»![1] Последней каплей в том ведре холодного говна, которое вылил на мать Себастиан, стала крошка, присохшая к десертной ложечке. Ложечка, конечно, была мытая в той самой навороченной посудомойке, которая пряталась за одной из зеркальных панелей в кухне. И отчим это прекрасно знал. Вот только, увидев пятнышко, он аккуратно положил ложку на стол, поблагодарил за еду и вышел из-за стола, оставив на тарелке нетронутый шоколадный мусс. Его, кстати, ма специально для Севы готовила, потому что я такое не жру.

Убирал со стола я сам, потому что мать всхипывала в кухне, загружая посудомойку. Я пытался ее утешить, говорил, что она ничего такого не сделала, это Себастиан сволочь. Но она только наорала на меня шепотом: мол, они взрослые, и сами разберутся, а я чтоб не лез и не смел такое про Севочку говорить. А не то она сама меня ремнем выпорет.

Лежа в постели, я почти надеялся, что отчим придет и позовет меня на башню. Ведь это я во всем виноват! Это я нарушил условия сотрудничества. Это я вывел его из себя. Он сам так сказал, точнее, простонал мне в ухо той ночью, вбивая меня в диван и не смущаясь тем, что он белый: «Ты сам сделал это с собой! Я ведь предупреждал тебя, Джек! Я ведь предупреждааааал!» Про то, что мои выверты отольются матери, отчим тоже предупреждал. Просто я надеялся, что ему будет достаточно меня. Оказалось – нет.