– Вы знаете, кто их всех убил?

Канетелин сощурил глаза, сморщился, точно попал в полосу яркого света. Потом открыто уставился на журналиста:

– Кто – не знаю. Но я знаю, как произвели эти взрывы.

«Вот оно. Теперь его вытрясут всего без остатка. Впрочем…» Мелькнувшая было догадка ещё не успела оформиться в мысль, как физик заявил:

– Насчёт спецслужб вы можете не волноваться. Эти бравые ребята сами попросили посвятить вас в некоторые подробности дела. Так что дипломатические реверансы можете отбросить в сторону. Разговор открытый. Я практически не ограничен в формах ведения с вами диалога.

– Зачем вас попросили поговорить со мной?

Физик неприятно улыбнулся:

– Этого мне не пояснили. Да и потом, любым их пояснениям всё равно можно верить лишь с большой натяжкой. Вы же знаете.

Виталий с усилием цеплялся за обрывки версий: «Может, Захаров лжёт? Физик действительно симулировал помешательство, и доктор это знает. Или они все заодно?» Он начал путаться в догадках, но быстро понял, что теперь для них не время. Надо выуживать из учёного всё что можно, а дальше видно будет, как действовать.

– Значит, инициатива разговора со мной исходит не от вас. Я думал, это ваша просьба. Жаль. Откровенно говоря, этой новостью я разочарован.

– Не торопитесь с выводами. – Его глаза загадочно блеснули. – Человек в любом случае тайна. Никогда не знаешь, что найдёшь в общении с другим.

– Или потеряешь.

Канетелин состроил гримасу неопределённости:

– Или потеряешь.

Он сел, засунув руки в карманы пижамы. Теперь он выглядел вполне заинтересованным собеседником, а не отстранённой личностью, которую побеспокоили пустым вопросом.

– После трагедии я был у Олега дома, – печально произнёс Виталий. – Жена не находит себе места. Они были идеальной парой… Олег всего себя отдавал работе, они так и не успели насладиться счастьем.

– А кто пожалеет моих родных? – повысил голос Канетелин. – После того что случилось, им впору самим тронуться рассудком. – У него заиграли желваки на скулах, но он быстро успокоился. Вообще говоря, неврастеничного склада люди являлись любимыми информаторами журналиста. – Я десять лет отдал этой теме, работая днями и ночами. И Белевский вместе со мной: мы постоянно были на связи друг с другом. Он был очень работоспособным. Иногда даже подталкивал меня, когда после череды неудач опускались руки, а он находил выход из тупика. Просто продолжал искать, продолжал двигаться – в этом отношении он был чрезвычайно полезен. В самых сложных ситуациях никогда нельзя останавливаться. Нужно цепляться за любую возможность, за любое продолжение, и у него это получалось. Остановка смерти подобна, она сродни отчаянию. Нечего вообще тогда браться за дело, если не готов пожертвовать ради него своим временем, своим спокойствием. И мы творили. В науке творческое начало имеет даже более важное значение, чем в искусстве. Вы мне верите?

– Пожалуй, да… Наверное.

– Но в момент отыскания истины неожиданно включаются собственные приоритеты. Тогда вы начинаете ценить не столько свои достижения, сколько себя в них. Вам кажется, что их значимость соотносится с вашими способностями не в прямой пропорции. Способности являются главным элементом, а всё остальное второстепенное. И уже встаёт вопрос, что важнее: наука, то есть непреложные законы бытия на службе человечества, или ваш ум, интеллект, способный с помощью этой самой науки обеспечить вас почестями и материальным достатком? Противоборство вполне объяснимое исходя из представлений обычного карьериста. Но вот если далеко не рядовой учёный делает серьёзное открытие…

– Белевский?

– Да. Вернее его точных данных и численных показателей я так и не видел, где они – никто не знает. Но то, что он был на пороге чрезвычайно важных достижений или даже добился их, я в курсе.

Виталий не стал говорить про тетрадь друга, хотя, физику наверняка её уже показывали. Кому, как не Канетелину, её в первую очередь следовало бы показать.

– Что интересно, мы проводили исследования с совершенно другой целью… Но результаты говорят сами за себя.

– Вообще-то в это трудно поверить. – Виталий перехватил озадаченный взгляд собеседника. – В то, что вы не знали, что делаете. Вас на сей счёт ни о чём не спрашивали?

Канетелин впервые испытал трудности в разговоре. Похоже, никакой чёткой позиции по данному вопросу у него не было. Неуютно поёжившись, он собрался с мыслями и выдал единственно точную формулировку, какую смог найти в данный момент:

– Взрыв происходит из-за разрыва сплошности пространственно-временного континуума. Но поскольку абсолютной пустоты не бывает, то, чтобы заполнить её, туда устремляется поток энергии от какого-то наружного источника, история которого нам неизвестна.

– Своеобразный белый взрыв, то есть «белая дыра»?

– Что-то в этом роде.

– И такое можно устроить в нынешних условиях?

– Абсолютно я в этом ещё не уверен. Но похоже, что можно. – Канетелин принял на удивление отстранённый вид и спокойно заявил: – Если то, о чём я думаю, подтвердится, то задать точку и время мгновенного преобразования материи теперь не составит труда. По сути это новый тип оружия.

«Зачем мне это знать? – тут же пронеслось в голове Виталия. – Им определённо есть до меня дело».

Чем дальше, тем очевиднее становилось, что ему в данной истории предназначена отдельная роль. Почему полусумасшедший физик, но всё-таки учёный, заявляет постороннему человеку о каком-то оружии? Зачем понадобилось впутывать его в это расследование? Мотивы их встречи практически полностью были исчерпаны во время первого свидания. Он бы и знать не знал о чудесном выздоровлении больного, о его предположениях и незаконченных научных исследованиях. По крайней мере, его, Виталия, помощь следствию в запутанной череде событий выглядит крайне сомнительной. С новой остротой встал вопрос: что от него требуется? От ответа на него зависело очень многое.

– То есть вы допускаете, что оборудование и наработки, выполненные в вашей лаборатории, могли быть использованы для совершения последних терактов? Но в данной связи гибель среди прочих людей троих ваших сотрудников приобретает вполне определённый смысл. Это убийство с целью устранения свидетелей или конкурентов. Как вы считаете?

Канетелин не выглядел обескураженным. Казалось, он даже был удовлетворён тем, что подталкиваемый им ход мысли находит отклик в здраво рассуждающем собеседнике.

– Мне уже задавали подобные вопросы. Могу предположить, что по ходу собственного дознания вы вряд ли узнаете всю правду. Её не знаю даже я. А между мной и вами есть ещё определённые люди, которые крайне не заинтересованы в утечке важной информации. Для них ситуация в какой-то момент вышла из-под контроля, и они хотят знать, в чём прокол.

Учёный был прав. В сложившейся ситуации Виталию не следовало бы углубляться в поиски преступника. Или преступников. Но, чёрт возьми, зачем он тогда нужен?

Ему не раз приходилось ходить по грани, добывая информацию сверх лимита, но выдавая в свет значительно урезанный, поверхностный материал, не касающийся серьёзных лиц и их делишек. Оттого за ним и закрепилась репутация маститого профессионала, говорящего правду всегда выборочно, строго под роспись своего шефа. Тот иногда даже не подозревал, какого опасного сотрудника держит в своём штате. Даже тому, в ущерб собственному самолюбию, Виталий никогда не выкладывал все данные, самое важное и опасное оставляя при себе. Но это важное не пропадало даром, не хранилось где-то в тайнике до лучших времён, на какой-то чёрный день. Виталий использовал его по-другому: он основывал на нём свои методы ведения «деликатных» разговоров. Забавно было наблюдать, как у какой-нибудь важной птицы отвисала пачка и тупился взгляд, когда в приватной беседе Виталий намекал на имеющийся в его кругах достойный компромат на интервьюируемого или его доверенных лиц. Человек становился при этом намного сговорчивее, а его правда уже не представляла из себя обычную лапшу на уши.