Свой капитал он сколотил и знаниями, и умением втереться в доверие к состоятельным людям, и способностью быть действительно полезным в их непростых семейных и личных проблемах. В основном вопросы, связанные с психическими отклонениями людей, поднимались родственниками, но были случаи, когда приходилось помогать чьим-то важным компаньонам, от работоспособности которых зависела судьба чужого предприятия. Многие полагают, что деньги приводят только к размолвкам и коварному избавлению от конкурентов. Но он видел и другие примеры использования средств и, помогая иным, прилично зарабатывал сам. Когда он вылечил от шизофрении будущего миллиардера, который через десять лет в деловой схватке сумел заработать солидное состояние, репутация Захарова окрепла неимоверно. Его узнали многие, а указанный персонаж хорошо отблагодарил его потом за помощь и молчание, чтобы не выдвигать на всеобщее обсуждение своё непростое прошлое.

Последняя из подобных историй была особо примечательная. Мальчик страдал дебилизмом, порождённым целой группой психических расстройств, путая полезное с второстепенным, стеная там, где нужно было радоваться, и справляя нужду, не доходя до туалета. Коллегам субъект представлялся малоперспективным, исходя из наблюдений за похожими пациентами и результатов предписанного им клинического и медикаментозного лечения. Однако профессиональный риск врачевателя, отторгаемый вполне обоснованным доводом «не навреди», обретает существенный вес в действиях не только с годами разумной практики, укрепляющей опыт, но и благодаря вдохновенной тяге ко всему новому, которой Захаров в полной мере был наделён с детства. Он поместил парня в своей клинике и уговорил родителей подвергнуть его суровым процедурам, возбуждая в нём отчаяние на уровне тяжелейших стрессовых реакций. И только после этого давал ему специфические препараты, приводя к успокоению на фоне блаженной музыки и красочных видений в специально оборудованном кабинете. Через месяц, после цикла процедур, парень стал более адекватен в своих реакциях, а через год терапии обладал уже вполне сносным поведением. Родители не могли нарадоваться, глядя на своего «проснувшегося» мальчика. Как-то так получилось, что отец семейства при этом имел довольно толстый кошелёк и в качестве дополнительного вознаграждения перечислил на счёт Захарова приличную сумму, притом что собственно услуги врача и так стоили ему совсем недёшево. Трудно сказать, стал бы Захаров заниматься данным пациентом с необходимым усердием, не рассчитывая при этом на весомый бонус, а имея только риск судебного разбирательства в случае неудачи. Не списал бы он мальчика в круг проблемных людей, относясь к нему с обычной долей скепсиса всю его последующую жизнь.

«А ещё говорят, не в деньгах счастье, – думал он частенько на досуге. – Если они мерило устремлений и для пациента и для врача, совпадение наших интересов предрешено. Любая удача имеет своё денежное выражение, а браться можно за что угодно, только не всякое лечение помогает».

Неосторожные высказывания никак не влияли на отношение к нему друзей. Он был силён в аргументации, переспорить его никому не удавалось. К тому же, чёрт возьми, он был действительно успешен, а симпатии всегда на стороне успешных людей, поскольку других непременно подозревают в зависти.

В субботу Захаров проснулся рано и, приняв душ и по привычке начисто побрившись, спустился вниз, чтобы выпить кофе. Напиток бодрил, снимая атрофию разморенных за ночь мышц, а также утомление от глубоких, каких-то дурацких сновидений.

На лестнице скрипнула пятая сверху ступенька, это начинало уже раздражать. Порываясь в такие минуты вызвать мастера для устранения неполадок, через мгновение он забывал об этом как о несущественном моменте, коих накапливалось таким образом большое количество. Что-то можно было сделать самому и сразу, но, привыкнув вести хозяйство по серьёзному, он уже не допускал мысли о дилетантстве. Самодеятельность он не любил ни в каком виде, домашнюю деловитость понимал по-своему, а отдыхал всегда в самом прямом смысле этого слова.

На кухне завтракал сын, видимо, собираясь в университет. Он сидел в наушниках, слушая музыку, поглощая омлет и одновременно читая какую-то книгу, прислонив её стоймя к сахарнице. Ритмичный фон загромождал его сознание до упора, не оставляя места для собственной продуктивной мысли. Последнее время даже трудно было вспомнить, когда он отвлекался от своих музыкальных пристрастий. Его законопаченные уши практически стали нормой. Серьёзные разговоры для него не являлись серьёзными, во всяком случае Захарова уже стала утомлять необходимость делать своему отпрыску внушения, поскольку за этим всегда следовало одно и то же: стоически выдержанный взгляд, сосредоточенно-умная, даже вызывающая уважение гримаса, а после – коробки на уши, чтобы всё так же погрузиться в мир нескончаемой однообразной трескотни.

Каким-то образом Димка научился угадывать сообщаемую ему информацию, не отвлекаясь от внутреннего шума и считывая слова по губам. Стоило только обратиться к нему с каким-либо вопросом или просьбой, он тут же отвечал или кивал головой, давая понять, что всё уловил и не стоит больше утруждать себя разъяснениями. Диалог сам собой умирал не начавшись, подразумевая существования для него значительно более важного занятия, чем перемалывание воздуха языком.

Сейчас он сидел, придерживая наушники пальцем, точно умилялся редкой красивой мелодией, хотя доносящиеся до Захарова частые пшики заставляли сильно в этом усомниться.

– Ты и на горшок с ними ходишь?

На этот раз Димка не понял, о чём речь, и снял их с ушей:

– Что?

– Я говорю, всю жизнь в наушниках. Ты не боишься упустить что-то главное?

– Что, например?

Типично юношеская манера возражать уже начинала граничить с дерзостью.

– Например, такие моменты, когда твоей матери плохо. Вчера у неё случился приступ, и никого, кроме тебя, в доме не было.

Димка посмотрел на него обиженно:

– Пап, ну ладно тебе. Я не такой уж безнадёжный, ты же знаешь. Вчера я посидел с ней полчаса и давал лекарство.

Словно это оправдывало его на все времена. Он мило улыбнулся – никакого ехидства, вполне добрая, открытая улыбка – и, выдержав приличную паузу в ожидании новых упрёков родителя, но не дождавшись его слов, вновь углубился в стихию нагромождения синтетических звуков.

Захаров тяжело вздохнул, однако его деланой озабоченности сын не заметил. Наверное, надо было провести с ним очередную беседу, чтобы он немного задумался, однако тщетность предполагаемых попыток была очевидной, и Захаров уже не в первый раз промолчал. С каждым днём сын всё более отдалялся от родителей, живя своей, непонятной жизнью. Всё очевидней становилось его безразличие к их чаяниям и заботам. Впрочем, Захаров понимал, что, отдавая бо́льшую часть своего времени клинике, он и сам потерял какие-то важные человеческие контакты с родными.

Сделав горячий тост, он без удовольствия выпил кофе, потом поднялся наверх и заглянул в спальную.

Жена мирно спала, развалившись на кровати по диагонали. Рядом с ней спала в кресле её сестра, оставшаяся дежурить на ночь у постели. Сегодня он ночевал у себя в кабинете. В такие моменты она всегда использовала их кровать во всю ширину, наслаждаясь во сне пространством, словно ютилась до этого на какой-то узкой, плохо приспособленной для сна лежанке.

Дыхание ровное, лицо как у ангела. Накануне она изрядно их напугала, у неё опять случился астматический приступ, и он сразу примчался домой, по дороге проконсультировавшись с её лечащим врачом. Димка уже позвонил родственнице, та приехала мгновенно. В общем-то ничего страшного не произошло, но этот приступ был вторым за последний год, что вызывало некоторые опасения. Знакомый предлагал стационар, но она до сих пор противилась.

– Пап, я ушёл, – прогремел с лестницы голос сына.

Добрый юноша, не задумываясь о том, что может разбудить родных, задолбил ногами по ступеням и был таков. Впрочем, до сего дня он их вообще ни о чём не предупреждал.