Он повернулся к ней, она внимательно на него смотрела, дожидаясь только, что он скажет об Олеге. Остальная история, наверное, её мало интересовала.
– Первым, похоже, просёк ситуацию Канетелин, их непосредственный руководитель. Это естественно, поскольку он имел возможность сопоставить сразу все, даже неточные выводы коллег и ранее других озаботиться новой идеей. Наверное, ему нужен был помощник, всего лишь один, и он выбрал Олега. Он несколько раз посылал его в командировку уточнять косвенные данные, чтобы экспериментально проверить правильность своих предположений, а сам работал на месте, в лабораторных условиях. Но, видимо, и вдвоём им не удалось договориться. Однако в чём состояла суть их разногласий, пока неясно.
– Ты полагаешь, Олег мог быть где-то непорядочным? – На её лице отразился испуг, готовый перейти в негодование.
– Не знаю, Марина. Но если дома у вас была любовь, то на работе у него, похоже, царила ненависть. Элементарная ненависть, с которой он каждодневно входил в контакт, общаясь с другими сотрудниками лаборатории и выполняя свою великую научную миссию.
– Но это очень странно? Откуда ты узнал?
– Я понял о том, что твориться у них в лаборатории, из последнего разговора с Олегом. Тогда я не придал его словам большого значения, думал, что он просто устал. Но вот теперь, после нескольких бесед с другими сотрудниками, стала вырисовываться вполне определённая картина. В том числе я поговорил и с их директором, когда отвозил ему ту тетрадь, которую ты мне передала. Серьёзный господин. Мне кажется, у него всё было под контролем, даже внутренняя атмосфера в коллективе.
Всё это время Марина слушала его как заинтересованное лицо, всё сильнее углубляясь в смысл сказанного. Виталий пытался поведать ей драму человека, завязшего в болоте беспринципности, и эта драма с гибелью Олега оказалась не законченной – она, вероятно, только начиналась.
Теперь уже ей, Марине, предстояло оценивать неизвестное прошлое, определять степень правильности поступков, отличать зло от злословия, чтобы в конце концов оставить добрую память о муже неискажённой и не корить себя потом за глупую упёртость. Пройти мимо, отвертеться от навязчивых мыслей, подбрасываемых ей Виталием, уже не удастся. Он вмешался в дознание каких-то важных вещей, вплёл Олега в неблаговидную на первый взгляд историю и заставил её думать о погибшем в связи с участием в гнусных, нечистоплотных делах. Её, которая не чаяла в нём души.
Могла ли она заподозрить супруга в подлости? В нечестности не по отношению к ней, что приходит прежде всего на ум женщине, а по отношению к своим коллегам по труду? Наверное, до сей поры ей действительно было на это глубоко наплевать. Какое ей дело до каких-то высоколобых долдонов, путающих туше с антраша, увлечённых несчётными закорючками и синхронными полями, если они и рядом не стояли с её избранным, исходя из той деликатной нежности, изысканности и красоты в жизни, темперамента в постели, в конце концов, которые он имел? Что они могли противопоставить ему, даже если бы нашли нужным посоревноваться с ним в умении любить? Ей не нужно было даже знать его истинных друзей. Она достаточно видела и слышала подобных лысых истуканов, либо неврастеничных умников с заискивающей улыбкой, либо элегантных пижонов с куриными мозгами и такими же клевательными манерами и походкой. И потому узнать о том, что он попросту кинул пару-тройку таких теоретиков, пожалуй, и не стало бы для неё драмой, если бы Олег при этом, страстно обняв её, как он нередко делал, уткнулся влажными губами в её шею, обжал её талию, изобразил бы силу и, как тростинку на ветру, буквально с ходу увлёк её в постель. Вряд ли она тогда придала бы его творческой нечистоплотности большое значение.
Но теперь она вдруг поняла, что мелочей в жизни не бывает. Те нервные срывы, которые позволял себе муж при его рациональном и спокойном всегда поведении, наверное, уже были последней каплей, чтобы выплеснуть из чаши терпения всё то негодование, которое накопилось в нём за годы работы у Канетелина. И если с ней он компенсировал негатив страстью, то вне любви, в делячестве по-крупному, в кругу отчаянных пройдох, возможно, был ловок не более, чем музыкант перед фрезерным станком.
Она его, конечно, не идеализировала, считая себя не вправе предъявлять супругу претензии, касающиеся его дел, поскольку это только в церковных постулатах личность в абсолютном грехе и стопроцентный праведник есть два разных субъекта. В жизни всё гораздо сложнее, в жизни работают законы диалектики. В любой твари всего понемногу, и в своих действиях она всегда сообразуется с представлениями об окружающей её обстановке. В конце концов, если бы в мире не было зла, мы бы понятия не имели, что такое есть добро. Однако предел допустимого, который у всех разный, есть та особая мера, которую и стоит только принимать в расчёт и вести за неё борьбу, что и должно являться целью каждодневного воспитания.
Олег был, безусловно, талантливым учёным, а главное трудолюбивым, об этом все говорили открыто. То есть он находился на такой стадии становления, что подчеркнуть его талантливость уже не считалось мягкой похвалой авансом, которой удостаиваются обычно молодые дарования. Он много печатался, участвовал в нескольких телевизионных проектах, его часто цитировали в статьях и в Интернете, но всё это до того момента, как его пригласили однажды заняться серьёзной научной проблемой в обмен на обусловленные такими случаями некоторые ограничения. Следует отметить, что такие предложения зря не поступают. Затрагиваемая в разговоре тема, как правило, стоит того, чтобы потратить на неё определённые жизненные силы. Молодой амбициозный учёный без долгих раздумий приступил к делу и был последним, кто влился в слаженный коллектив лаборатории, хотя насчёт слаженности, здорового честолюбия у них, наверное, было не всё гладко. Марина сразу почувствовала перемены в настроении мужа, как только он перешёл на новое место работы. Некое внутреннее напряжение и мрачноватость, чего раньше у него не наблюдалось, довольно долго не оставляли его по вечерам, и она связывала это только с его работой – никакой другой причины быть не могло. Из всех знакомых только с Виталием он расслаблялся по-настоящему, за это Марина и ценила Виталия как друга семьи, то есть и её друга тоже. Виталий был такой же деловой и интересный, но делить с Олегом ему было нечего, они занимались совершенно разными вещами. А сама она никогда бы не стала причиной раздора между ними, они это прекрасно знали оба: она очень сильно любила Олега.
Именно в силу своего особого статуса в их доме Виталий однажды и поведал Марине о том, что её муж, похоже, не очень ладит с учёными коллегами и, как Виталий подозревает, проблема может вырасти в серьёзный конфликт. Не доверять его словам не было резона, но она поначалу также не придала новости особого значения. Мало ли что может происходить у мужа на работе. Совсем необязательно ему делиться с ней своими трудностями, чего он, собственно, никогда и не делал. Он вполне волевой человек и способен отстоять свои позиции без особых трудностей, а если будет что-то важное, то, разумеется, посвятит её в возникшие проблемы в первую очередь. И вот теперь Виталий говорит, что его друг ежедневно ездил на работу, как на битву, теряя вдохновение в жалких противостояниях. Но если постоянно раздражаешься, беспричинно или имея для того повод, то рано или поздно начинаешь осознавать вполне конкретно оформившееся по отношению к оппоненту чувство. Ненависть – штука коварная. Она возникает, когда нет возможности убедить себя в безразличии, наоборот, возводя безразличие на пьедестал своих амбиций, доказывая себе, что это главная твоя цель.
Она давно уже изучила Олега во всех подробностях. Он умел отстоять свою правоту в равных, аргументированных спорах. Умел организовать работу в коллективе. Делячество и зазнайство вызывали у него глубокую неприязнь, а нечестность в достижении конкретных целей он глубоко презирал. Но в этой своей правильности сам довольно часто позволял себе лукавство в мелочах, обман без зримого эффекта – так, по пустякам. Она не раз наблюдала, как он жульничал с проходимцами или говорил неправду людям для своего удобства. Однако критерии нравственности для себя определяем ведь мы сами. Даже у идеально правильного человека нечестный поступок может выглядеть в его глазах как временное оружие против ещё более мерзкого – но опять же на его взгляд – деяния. Он собственноручно выдаёт себе индульгенцию на отпор и даже не утруждает себя оценками своего личного поведения на фоне коварного недруга, мило вздыхая после одержанной победы, будто в умении побеждать ему нет равных. И потом опять возвращается в русло своих понятий, забывая неприятный инцидент как самый будничный, текущий эпизод в жизни.
