Бланш отвела глаза, опасаясь, что миссис Ститт уловит в ее взгляде внезапно возникший страх. «Джейн моя сестра, – упрямо твердила Бланш себе самой, – она присматривала за мной, была рядом, ухаживала все эти годы. И самое малое, что я могу сделать, – это попытаться ее понять. Она моя родная сестра…»
«Пусть так, дорогая, пусть она тебе сестра, пусть вы одна кровь и плоть, но надо же взглянуть правде в глаза: в глубине души она тебя ненавидит, словно змею, и ничто не доставит ей такой радости, как увидеть тебя поверженной».
Эти слова, сказанные давным-давно, вдруг всплыли в ее памяти. Они принадлежали Мартину Стэггу. Она тогда снималась в одной картине, и он вызвал ее к себе в кабинет…
– Знаю, тебе трудно с этим смириться, но Джени настолько обезумела от ревности, что уже не отдает себе отчета в том, что делает.
Марти был продюсером того фильма – крупный, добродушный мужчина с открытым щедрым сердцем и безошибочным чутьем на все, что имеет отношение к кинематографу. Если кто-нибудь из актеров попадал в беду, он всегда первым приходил на помощь.
«Как ты думаешь, почему она постоянно напивается и выходит в таком виде на люди? Посчитай, сколько раз за один только последний год она попадала во всякого рода переделки? Четыре, пять? Пять. Боюсь, в следующий раз ребята уж не поспеют вовремя, чтобы замять дело. И на чьей карьере это отразится? На ее? Да ни в коем случае, ее карьера закончилось, когда ей и двенадцати не исполнилось. Это тебе, и только тебе придется платить по счетам. И думаешь, она тебя пожалеет? Ты только подумай, зачем ей закатывать все эти пьяные скандалы на площадке и все равно цепляться за съемки? И почему это она заболевает всякий раз, когда тебя приходят снимать для рекламы, так что ты вынуждена оставаться дома и ухаживать за ней?
Только не думай, пожалуйста, будто я ничего не понимаю. Да, она была знаменита, что называется «звездой», и снималась не с кем попало. Все это я признаю. И семью, наверное, она кормила, и кормила неплохо. Вот и подумай, каково ей сейчас. Вроде как жизнь кончилась, даже не начавшись. Все вокруг нее крутятся, все кричат «ура», и вдруг – пустота. Лично мне не приходилось еще видеть вундеркиндов, которые бы выходили из таких переделок целыми и невредимыми. А Джейн вдвойне тяжело. Перед ней ты – младшая сестренка, ставшая такой звездой, что ей и не снилось. Ну и каково ей, по-твоему, все время оставаться у тебя в тени? Она ведь прекрасно знает, что единственная причина, по какой ей дают работу, – это некий пункт в твоем контракте. Да и не только она – все это знают! Вообрази, как все у нее внутри переворачивается. Не сомневаюсь, что ты руководствуешься самыми лучшими намерениями, но это не имеет никакого значения, добра ей ты не приносишь. Послушайся моего совета, давай исключим из контракта этот пункт. Бухгалтерия готова заплатить ей хорошие отступные, а рекламщики все обставят как надо. Пусть соскочит с подножки, пока окончательно не съехала с катушек, да и тебе всерьез не навредила».
Но она не последовала совету Марти. «Я дала Джени слово, – сказала она ему, – и назад его не возьму». И вот, по прошествии тридцати лет, его слова внезапно прозвучали с той же отчетливостью, что и тогда, когда он их произнес. Все дело, понятно, в старых фильмах и письмах поклонников. Лишнее подтверждение ее правоты: надо уезжать из этого дома, со всеми его тенями прошлого, и как можно скорее…
– Ваша сестра – нехорошая женщина, мисс Бланш.
Она вновь заставила себя посмотреть во встревоженное лицо миссис Ститт.
– Мисс Бланш, кто-то должен вам это прямо сказать, и думаю, что это мой долг. Ваша сестра нуждается, как бы это получше выразиться, во внимании. Можете уволить меня за эти слова. Мне все равно! Говорю ради вашей же пользы. Когда ее вот так заносит, не могу даже представить себе, как вы это выдерживаете. Лично меня всю трясет. Может, вы, потому что все время находитесь рядом, просто не видите того, что видят другие. И за то время, что я здесь, ей стало гораздо хуже.
– Хуже? – Бланш вскинула голову. – Что вы имеете в виду, Эдна?
– Вот это. – Миссис Ститт притронулась к карману фартука. – И то, что ведет она себя чаще всего… как испорченный ребенок. И то, что пытается не дать мне делать того, что вы велите, заставляя делать что-то другое. Затрудняюсь сказать в точности, но, в общем, ей становится хуже. И коль уж на то пошло, скажу вам прямо, что, если бы не вы, я давно отказалась бы от этой работы. С ней тяжело – выпивка и все такое…
Бланш выпрямилась в своей каталке, чувствуя настоятельную потребность сказать что-то в защиту Джейн.
– Да нет, Эдна, уверена, что все не так уж серьезно. Мне кажется, я понимаю Джейн. Она всегда была немного неуравновешенной, а в последнее время просто перенапряглась…
– Может, и так, – перебила ее миссис Ститт, – и все равно я считаю, что вы сделаете правильно, если направите ее к своему доктору. Понимаю, вам трудно увидеть то, что вижу я. Вы не выходите из дома, вам не с чем сравнивать, но, мисс Бланш, в последнее время… я просто начинаю за вас беспокоиться…
– Эдна!
– Нет, я не утверждаю, будто она совсем того – или что-нибудь в этом роде. Этого я ни в коей мере не утверждаю, но она становится… как бы это сказать, безответственной. Взять хоть то, что произошло сегодня утром. Само по себе это не так уж важно… Словом, иногда мне становится страшно, как подумаю, что вы с нею дома одна – особенно когда она напивается. Просто заснуть не могу, честное слово!
Бланш печально и беспомощно посмотрела на миссис Ститт. Она не могла заставить себя слушать эту женщину дальше. Быть может, все так и есть, быть может, как с годами вырабатывается привычка к боли, точно так же вырабатывается она и к разного рода странностям. Но Джейн ее родная сестра, единственный по-настоящему близкий ей человек во всем мире. Она отказывалась верить, что ее припадки становятся опасными. Во-первых, не так уж они и часты, Бланш привыкла воспринимать их как некий недуг, с которым она вынуждена мириться, как Джейн мирится с ее инвалидностью. Из них двоих Джейн хуже: все эти годы она прикована к беспомощной несчастной калеке, при которой, по сути, выполняет роль сиделки. Так разве не естественно, что время от времени она срывается и восстает? «Если бы только я послушалась Марти тридцать лет назад, – простонала про себя Бланш, – если бы в глубине души не понимала, что, общем-то, это моя вина…» Она посмотрела на миссис Ститт. Та нервно потирала руки.
– Вы явно преувеличиваете, – слова Бланш прозвучали резче, чем ей хотелось бы. – И вам совершенно не о чем беспокоиться.
Сразу почувствовав перемену в ее тоне, миссис Ститт густо покраснела и смущенно потупилась.
– Вы правы, мисс Бланш, – сказала она, – это не мое дело. Наверное, лучше бы мне держать свой длинный язык за зубами.
– Нет, нет, Эдна! – мгновенно вскинулась Бланш. – Поверьте, я ценю вашу заботу. Честное слово, ценю, даже больше, чем вы думаете, только… – Бланш показалось, что тени в холле побежали как-то иначе, она оборвала фразу на середине и, поколебавшись немного, вновь перевела взгляд на миссис Ститт. – А где Джейн?
– Внизу, – рассеянно ответила та, все еще погруженная в свои тревоги. – Извините, мисс Бланш. Не надо было мне вмешиваться. Не надо, это я сразу поняла, но… словом, хорошо бы забыть обо всем этом.
– Да бросьте вы, Эдна, даже не думайте! Вы не сделали ничего дурного. – Бланш вдруг очень захотелось, чтобы эта женщина ушла и оставила ее одну. – Право, все в порядке.
– В общем, мне показалось… эти письма… я подумала, что вы будете рады их получить.
– Ну да, конечно! Уверена, что Джейн выбросила их по недоразумению. Совершенно уверена.
Миссис Ститт кивнула и двинулась к двери.
– Что ж, – смущенно сказала она, – наверное, надо вернуться вниз, а то я до ночи не управлюсь. – У порога она на секунду остановилась. – Да, чтобы не забыть. В следующую пятницу я могу быть у вас только утром. Днем мне надо быть в городе, заседаю в жюри присяжных. Вообще-то могли бы и отпустить, мне ведь самой приходится на жизнь зарабатывать. Но придется идти, потому что судья говорит то же самое про работу.
