Когда-то музыкант страдал и от типичной русской болезни — банального пьянства. Есть те, кто скрывает это, а есть и другие, кто прекрасно осознает, от чего избавился. Бегунов из последних: «Двадцать лет как не пью. Просто в один какой-то чумной день я понял, что если не брошу, то все, кранты. И пошел к „анонимным алкоголикам“. Сейчас-то понимаешь, что пьянство для России — это тот диагноз, с которым что-то надо делать, не наркотики даже, в процентном отношении наркоманов меньше намного, а вот водка… Да и сколько людей ушло из тех, кто мог бы еще жить да жить. А из музыкантов… Тот же Майк».

О Майке Науменко он говорит с неподдельным чувством: «Может быть, справедливость восторжествует и один из основоположников русского рока вновь займет подобающее место?» Сейчас он забыт, и мало кому известно, кто такой Майк и что это за группа «Зоопарк». Впрочем, для того Бегунов и играет в клубах, чтобы хоть как-то возродить хорошую, «правильную», по его понятиям, музыку.

«Если ты что-то делаешь, то должен делать это хорошо! — утверждает Бегунов. — Деньги? Не могу себе представить очень много денег. Мы жили всей семьей на сто восемнадцать рублей в свое время. Хорошо, что сейчас могу позволить себе больше, это действительно помогает доиграть в те игрушки, в которые не наигрался в детстве, но что бы я делал, если бы их было действительно много? Открыл бы клуб… Но в нашей стране, если ты начинаешь заниматься бизнесом, то должен сам все отслеживать, иначе ничего хорошего не получился, разоришься. Потому и не открою. Благотворительностью же и так занимаюсь, и сам, и с группой. Когда с Осетией все это было, просто собрал разные вещи и увез по адресу, который кто-то подсказал, а фонды и тому подобное… это все уже бизнес».

Жена артиста Маша как работала медсестрой, так и работает до сих пор, только теперь уже старшей. «Ей нравится, — утверждает Бегунов. — Да и я плохо представляю, что было бы, если бы она не работала, мы бы переругались совсем! Она ловит от этого такой же кайф, как и я от игры на гитаре, а сидеть дома… Да и потом, я все время езжу, она работает, даже если я не на гастролях, то у нас мало времени для разборок».

Он действительно постоянно в пути. Мы говорим о городах, больших и маленьких, в которых они были и будут, о том, что жизнь эта, конечно, выматывает, но есть в ней и своя привлекательность, если бы не эти безумные переезды, когда сегодня ты в Петропавловске-Камчатском, завтра в Йошкар-Оле, а потом где-нибудь еще.

— Бывает круто — продолжает Бегунов. — Вот в прошлом году на концерте большом, сборном, с нами вдруг Борис Гребенщиков решил спеть. А потом я с ним в первый раз долго и по душам говорил, он меня за своего признал. Знаешь, каково это?

На вопрос, какая песня сейчас для него важнее, «Я Слишком Стар для Рок-н-ролла, Я Слишком Молод, Чтобы Умереть» (песня английской группы Jethro Tull) или «Рок-н-ролл Мертв» гребенщиковского «Аквариума», он отвечает: — Да ни та ни другая! В первой слишком много иронии, во второй трагизма, а я не чувствую пока ни того ни другого, мне ведь все еще нравится играть эту музыку, причем с каждым днем все больше!

— Что бы я хотел пережить заново? Молодость, наверное… Просто вновь ощутить как невозможное становится возможным, это странное ощущение. А чего хочу… Поймать большую рыбу! Хотя Ленни Кравиц ведь сказал, что вот выйду на пенсию, тогда и будет время порыбачить, так что большая рыба пока пусть где-то плавает.

Илья встретил нас с Шахриным в подъезде — он вышел покурить, дома ему не разрешали. Поэтому, кстати, многие стихи его и тексты были написаны прямо тут, на ступеньках.

— Это вы? — сказал он. И добавил: — Привет, сейчас принесу «Соньку» и шнуры…

Вообще-то запись на «Соньке» стоила денег — Илья купил ее то ли в Москве, то ли в Питере, и назанимал у всех, у кого только можно было. Даже у моего знакомого грузина, которому мне пришлось отдавать эти деньги несколько лет спустя, когда тот решил вынести мне дверь в квартиру и грозил всеми карами небесными.

Но эта легендарная «Сонька» спасала многих. На ней писались и «Наутилусы», и Егор Белкин, да кто на ней только не писался в те годы, когда нормальных студий просто не было.

В общем, выдал нам Илья Валерьевич свою волшебную (как всем тогда казалось) машинку, велел обходиться с ней, как с любимой женщиной, и мы с Шахриным пошли ловить тачку — не на перекладных же везти эту драгоценность ко мне домой. И довезли, ничего не случилось с японским аппаратом, занесли ко мне, поставили в кабинет и договорились, что все будет происходить завтра, когда мои бабушка с дедушкой отбудут на дачу — сбрасывать снег. В последний раз его сбрасывали еще в начале января мы с Шевчуком, а уже ведь март!

Главным на записи был Бегунов. В его задачу входило обеспечивать чай тире кофе, чем он и занимался, шустро передвигаясь между кухней и моим кабинетом, в котором была устроена студия.

Со стола все убрали, поставили на него «Соньку», один микрофон был примотан к стулу, на который уселся звукооператор. Им был Владимир Огоньков, игравший на гитаре в группе моей тогдашней жены, а потом, сколько-то лет спустя, решивший, что играть цыганщину намного выгодней. Чем, насколько мне известно, с успехом занимается до сих пор, хотя к самим цыганам отношения как не имел, так и не имеет, но это ведь детали.

Перов уже достал из кофра гитару, какую-то крутую акустику, которая была куплена им незадолго до этого в Москве. Инструментом этим он необычайно гордился и демонстрировал нам, как он звучит и что он на нем может делать.

Шахрин распелся, они настроились, Огоньков понажимал какие-то кнопочки-клавиши на «Соньке», и все началось.

Я слушал из коридора, мне нравилось, да и как могло это не нравиться? Молодой и полный чувственности голос Шахрина, виртуозная гитара Перова — все это переплеталось и превращалось в нечто если и не совсем сказочное, то практически на грани.

Иногда мне хочется пережить те ощущения снова. Да, я знал все эти песни, любил их, но сейчас они внезапно стали иными: в них появились плоть и какое-то неистовство, сентиментальность внезапно исчезла, на ее место пришла мужественность, отчего лиризм Шахрина пробирал уже совсем до дрожи. Может, потому он до сих пор поет часть песен из того альбома на концертах «Чайфа», причем — именно в той версии, в какой они записали их с Перовым.

Чуть позже, уже в мае-июне, Шахрин сотоварищи — Вадиком Кукушкиным и Олегом Решетниковым, ну, и понятно, что с Бегуновым, записали первый альбом собственно «Чайфа», который назвали «Дурные Сны». Тоже в акустике, тоже дома, только уже у Шахрина. Писали на «Sharp», микрофоны опять были привязаны к стульям, да был еще простенький пульт «Карат».

Самой знаменитой песней из этого альбома стал «Рок-н-ролл Этой Ночи», хотя и остальные песни до сих пор звучат на концертах «Чайфа», что электрических, что акустических, потому как хорошие песни живут и много лет спустя после появления на свет.

Не помню уже, как возникла у Шахрина идея объединить обе записи — «Волну Простоты» и «Дурные Сны» в единое целое. Но она возникла, и появился двойной альбом, названный «Жизнь в Розовом Дыму». Вскоре я переправил его своему московскому знакомому, хорошо известному «магнитописателю» Саше Агееву, и первые записи «Чайфа» начали свою собственную жизнь, как оказалось — вполне удачную.