Запись 3

Всю ночь возился с оригами, пока, наконец, не получилось что-то похожее на диковинного зверя. Этому шедевру предшествовали горы смятой и изорванной бумаги. Тури впечатлена моими успехами. Мы оба пришли к выводу, что со мной еще не все потеряно.

Сегодня несколько раз прошелся по комнате, правда, не без помощи отца. Думаю, я начинаю понимать, почему он настаивал на обязательном постельном режиме. Мой бок не пропустил ни одного угла в комнате, а ступни подворачивались, стоило мне сделать новый шаг. Мне кажется, что с Тури у меня получалось еще хуже. Наверное, потому, что ни одно мое неловкое движение не оставалось без ее улыбки, а мне хотелось, чтобы она не переставала улыбаться.

А еще мне хотелось поговорить с ней о нас.

Я дождался, когда Тури сядет ко мне на кровать и возьмет в руки бумагу. Как ловко и быстро управлялись ее маленькие пальчики с бумажными крыльями птицы или головой дикой кошки! Я мог наблюдать за ее работой вечно.

Правда, сама Тури как будто боится лишний раз посмотреть в мою сторону. Когда я спросил ее об этом, она вдруг побледнела и сказала, что очень устала, бросила свое оригами и под каким-то нелепым предлогом вышла из комнаты.

Напомнить отцу: в следующий раз пусть обязательно захватит с собой зеркало. Подозреваю, что Тури отпугивает не что-нибудь, а именно мое лицо.

Запись 4

Оригами получаются все лучше и лучше. Я настолько увлекся этим нехитрым занятием, что сегодня Тури пришлось сгребать настоящие бумажные зоопарки и ботанические сады со стола в мешок для мусора, чтобы я мог поесть. Когда она спросила, не жалко ли мне избавляться от них, я пообещал, что сделаю еще лучше. В этой игре меня больше всего занимает именно процесс. Я могу придать этим фигуркам любую форму, могу выбросить то, что не понравилось, и просто начать заново. Разве это не замечательно?

Кстати, мой почерк тоже заметно улучшился. Отец говорит, он уже стал таким, как и прежде, но я подозреваю, что он просто жалеет меня.

И еще один успех: не дожидаясь помощи Тури или отца, прошелся по комнате и ни разу не оступился! Теперь ничто не удержит меня в кровати!

Сегодня я наконец решился снова спросить у отца о том, как я попал сюда. Но разговор так и не состоялся: его позвала Тури, и ему пришлось уйти по какому-то срочному вопросу. К счастью, я успел взять с него торжественное обещание рассказать мне обо всем завтра.

В последнее время я вижу странные сны. Не припоминаю раньше ничего подобного. Все как-то смутно, путано… Когда-нибудь обязательно опишу их здесь.

Зап. 5

Оказывается, я участвовал в усмирении бунтовщиков на Церере! Отец говорит, что на местной фабрике рабочие устроили мятеж и собирались подорвать шахту. Многие из них входили в группу юпитерианских повстанцев.

Как именно я получил травму, командование умолчало; известно лишь, что я показал себя настоящим героем и преданным империи солдатом.

Меня это совсем не беспокоит. Гораздо важнее, не убил ли я там кого-нибудь. Отец об этом ничего не знает и не уверен, что в пылу мятежа кто-то вел подсчет убитым и раненым. Но мысль о том, что я мог убить невинного человека, не покидает меня до сих пор. Не сомневаюсь, что теми повстанцами руководил кто-то сверху… или снизу… Не знаю. Я убежден, что большинство из них не понимали, что делают, и прибились к толпе просто потому, что остальные поступили также. Отец прав, когда говорит, что все они представляли угрозу для мирного населения и для нашей империи, но… неужели мы не могли поступить по-другому?

И вот еще что: я совершенно ничего из этого не помню. Отец говорит, что память рано или поздно восстановится, но пока я даже не могу вспомнить, как оказался на Церере. Разве мой отряд не должны были послать на Энцелад?

Последнее, что отчетливо приходит мне на память, это праздник Солнца, на который я собирался пригласить Тури. Именно там я хотел сделать ей предложение…

P.S. Рассказал о своих снах отцу. Мне начинают давать еще одно лекарство.

З. 6

Великие звезды.

Нет, я не могу сейчас писать об этом. Не уверен, что вообще когда-нибудь смогу.

Запись 7

У меня было два дня, чтобы все обдумать, но это все равно не укладывается в голове. Может, если я выведу каждое слово собственной рукой, мне станет легче?

Вчера отец и Руа наконец принесли в мою комнату большое зеркало. Прежде чем развернуть его ко мне, они решили подготовить меня к тому, что я могу там увидеть. И это было правильно, потому что я оказался совершенно не готов увидеть себя… другим.

Конечно, любой человек изменился бы за эти годы и, может, даже до неузнаваемости, но очнуться совершенно в чужом теле…

Отец говорит, что когда меня вместе с остальными ранеными доставили домой, я уже умирал. Мое тело получило слишком сильные повреждения, и не было ни малейшей надежды на его восстановление. Как раз в это время отец и Руа работали над уникальным проектом по переносу сознания. Я не ученый и не знаю, что это и как им это удалось, но… Отец говорит, что есть какая-то машина, какой-то аппарат, который позволяет это сделать.

В общем так: «Каннон» требовал немедленных испытаний, и он предложил мою кандидатуру, надеясь тем самым спасти меня. Они все сильно рисковали: до этого подобные процедуры никогда не проводились, и мне очень повезло, что перенос прошел успешно.

Меня насторожило, что никто из них и словом не обмолвился о человеке, которому я обязан жизнью. Когда же я спросил о нем, отец стал убеждать меня, что эта процедура – единственное, что могло случиться в его беспутной и бесполезной жизни, и что он сам не мог бы пожелать лучшей участи для себя. Ничего большего от отца я добиться не смог.

Теперь все встало на свои места. Мой голос, почерк, это непослушное тело, тот отчужденный взгляд Тури… Вот почему меня не покидало ощущение, что я не на своем месте. Как будто меня упрятали в громоздкий скафандр, и я должен приучить себя к мысли, что он – часть меня, если хочу выжить.

Чье тело я ношу? Знал ли он, соглашаясь участвовать в эксперименте, что его тело продолжит жить, но его самого в нем уже не будет? Почему он согласился на это? Что случилось в его жизни, что пошло не так? Что он чувствовал в тот момент, когда началась процедура?

Отец говорит, что лучше мне не знать о том, кто был владельцем этого тела до меня. Он именно так и сказал: владельцем. Быть может, в недалеком будущем это станет обычной практикой, но даже тогда я не смогу принять это.

Как можно спокойно жить, зная, что этой жизнью я обязан чей-то смерти? Я вижу ее во всем. В глазах, которыми он смотрел на мир, в ушных раковинах, которыми он слушал музыку, в губах, которыми он пел песни и, возможно, целовал кого-то… Это смерть спаяла нас вместе: душу, оставшуюся без тела, и тело, оставшееся без души.

Неужели это был единственный выход для нас обоих?

Запись 8

Не смог заставить себя встать с кровати.

Точнее, не смог даже пошевелить пальцем. Кажется, что теперь, когда я знаю правду, тело отказывается мне подчиняться.

Я не уверен, что имею право распоряжаться им.

Несколько дней назад я сильно ушиб колено, и сейчас синяк, – это большое лиловое пятно под кожей, – не дает мне покоя. Тот человек, которому я обязан жизнью, едва ли простил бы мне такую небрежность в обращении с его телом.

Тури говорит, я должен понять: это не аренда чужого тела. Если я хочу жить и наслаждаться жизнью, мне придется принять случившееся, хотя бы в память о нем. Если я так и останусь здесь, если так и буду пялиться в потолок, то смерть его окажется напрасной и, быть может, стоило дать шанс кому-то другому.

Ее слова немного ободрили меня. Вместе с ней мы сделали несколько кругов по моей комнате, от стола к двери и обратно. Я показал Тури свои последние оригами, и она пообещала рассказать о моих успехах отцу.