Гриндевальд молчал, наблюдая, как Эванс пододвигал к себе за ручку чашку, приподнимал её, подносил ко рту, делал глоток и болезненно кривился. Не в силах сдержаться, да и не желая этого вовсе, Лер усмехнулся. Совсем мальчишка, слишком ребёнок. Кто же пьёт так настоящий чай — горячий, обжигающий, практически кипяток!

Поставив чашку обратно на стол, Эванс прикусил губу, но уже буквально через какие-то несколько минут снова сделал глоток, маленький, осторожный. Внезапно осознав, что хотел одобрительно улыбнуться, Геллерт прищурился, подавляя это абсолютно необоснованное и глупое желание. Упорство, всего лишь! Таких мальчишек на свете были миллионы, и в этот ничего особенного не было, и Ал скоро это поймёт.

— Ты знаешь немецкий?

Это что, была ещё одна попытка завязать разговор? Откровенно жалкая, честно говоря. Лучше бы он просто помолчал…

— В том числе, — непроизвольно откликнулся Лер. Осознав, что голос его звучал вполне себе… нет, не дружелюбно, но спокойно и ровно, он скривился. Ну, ладно, в следующий раз будет внимательнее и осмотрительнее.

— А ещё какие? — воодушевлённый ответом, Эванс, казалось, будто ожил: глаза засверкали, пальцы нервно забарабанили по стенкам чашки, а сам он чуть-чуть подался вперёд, словно то, о чём они говорили, было самым секретным секретом на свете.

— Очевидно, английский, — Гриндевальд откинулся на спинку стула, сдув упавшую на глаза прядь полос. — Польский, итальянский, шведский, румынский, в меньших количествах — французский. Адский язык. Ещё русалочий, — при упоминании последнего лицо Эванса приняло какое-то странное отстранённое выражение. Мимолётно улыбнувшись, Геллерт прикрыл глаза и сцепил руки в замок на затылке, всем своим видом выказывая превосходство. И просто для удовольствия, чтобы ещё больше засмущать мальчишку, невинно поинтересовался: — А ты?

Ну а что такого? Должен же он был хоть что-то уметь, кроме битья чашек.

— Эм-м, — удовлетворение от растерянности Эванса затопило Лера. — Английский. В детстве ещё изучал французский, но сейчас уже ничего не помню.

Гриндевальд хмыкнул. Он, конечно, и не сомневался в том, что Эванс был абсолютно бесполезен, но должно же было хоть что-то в нём так сильно привлечь Ала. Так что же?

Эванс же, по-видимому, слегка оскорблённый таким пренебрежением, как бы между прочим — но Лер-то слышал пробивавшуюся в его голосе злость — бросил:

— А ещё парселтанг.

Лёгкая улыбка застыла на губах Гриндевальда, а сам он неотрывно смотрел на Эванса, но уже не насмешливо или издевательски. Испытующе, стараясь понять, правду тот сказал или нет. Да нет, конечно, никто сейчас уже не знал парселтанга. Ерунда. Хвастовство обиженного мальчишки. Но вот почему-то Эванс не выглядел гордым или пышущим чувством собственного достоинства. Нет, он выглядел так, будто уже жалел о своём внезапном порыве злости и раздражительности. Так, словно то, что сказал, было сокровеннейшей тайной, о которой он проболтался совершенно незнакомому и отнюдь не питавшему к нему добрых чувств человеку. Лер задался вопросом: так неужели это была правда? Кем же тогда был этот Эванс? Помимо того, конечно, что новым интересом Дамблдора.

— Нет, не обращай внимания, — покачал головой Эванс и, мимолётно улыбнувшись, скрыл половину лица за чашкой.

Лер наблюдал за ним, задумчиво поглаживая подбородок. Это… этот Эванс… этот Гарри Эванс был, следовало признать, интересным. В исследовательском плане, разумеется. И Ал тоже рассматривал его в этом плане и лишь по ошибке принимал это за нечто большее.

— Кхм… — Эванс откашлялся и неловко поднялся из-за стола. — Спасибо за чай, Геллерт. И за разговор тоже.

Геллерт чувствовал его неловкость, его смятение и смущение, и, когда Эванс уже развернулся и собрался было уйти, Гриндевальд его остановил.

— Ты куда собрался?

Мальчишка бросил на него удивлённый взгляд.

— На работу, — словно это само собой разумелось, ответил он.

— Ты разве не смертельно болен? — подозрительно поинтересовался Лер, плавно поднимаясь со стула.

Эванс коротко рассмеялся, но осёкся, заметив, что Гриндевальд медленно, как кот, охотившийся за мышью, направился к нему.

— Нет, — тихо отозвался он. — Всего лишь лёгкое недомогание, которое уже прошло. Ал всегда преувеличивает.

— Он беспокоится, — злобно сверкнул глазами Лер. Дамблдор заботился о мальчишке, переживал за него, а тот не принимал этого и даже не осознавал, что таким образом ранил! Да за заботу Ала можно было продать душу… даже несмотря на то, что она была слегка удушающей.

— Я знаю, но… — Эванс растерянно развёл руки в стороны.

— Мне-то всё равно, — между делом продолжил Гриндевальд, покачав головой, — но Ал, если ты внезапно умрёшь, расстроится.

Геллерт наблюдал за сменой эмоций на лице Эванса и откровенно наслаждался. Нет, не растерянностью и не неловкостью вкупе с виной. Наслаждался гаммой чувств и палитрой мимики, которые мальчишка не скрывал, не боялся показывать или же даже не думал о том, что Гриндевальд мог использовать это против него. Нечасто встретишь человека, который так откровенно позволял себе жить эмоциями. Даже Альбус, самый открытый и жизнерадостный человек из всех, кого Лер когда-либо встречал, мог скрываться, пусть не от него, Геллерта, но от других — запросто. Но это многообразие оттенков чувств Эванса… захватывало дух и было невероятно красивым. Ну и его растерянность, не следовало отрицать, радовала Геллерта в неменьшей степени.

Слегка помотав головой, отгоняя наваждение, Геллерт достал палочку и, нежно проведя по рукояти пальцами, лёгким взмахом беззвучно призвал к себе ящик с зельями. Ну, откровенно говоря, ящиком это было сложно назвать — средних размеров деревянная шкатулка медленно проплыла по воздуху, влетая в кухню. Поставив шкатулку на стол и откинув резную лакированную крышку, Лер торопливым взглядом пробежался по флаконам. Может, дать ему яду? Хорошая мысль, легко и просто, только два «но» были ему в этом преградой: во-первых, он слишком сильно любил Ала, а во-вторых, отчего-то в домашней аптечке не было яда.

— Держи, — выхватив флакончик жаропонижающего, Геллерт протянул его Эвансу. — Это на случай моего оправдания перед Алом, что я сделал всё, что мог.

Эванс неуверенно посмотрел на него, опасливо, недоверчиво, но зелье взял, задев руку Гриндевальда холодными, практически ледяными пальцами. Лер нахмурился. Шутки шутками, конечно, но мальчишка действительно был болен. Дьявол!

— Спасибо, Геллерт, — Эванс коротко улыбнулся, пряча флакон в карман. Ну просто высшая степень глупости и недальновидности! А если флакон случайно разобьётся? Даже маленькие дети более были осмотрительны и осторожны! Мордред!.. — Я пойду, — Эванс уставился на него, словно чего-то ожидал. Лер безразлично дёрнул плечом: иди, лети, ползи — мне всё равно.

Кивнув чему-то одному ему известному, мальчишка развернулся и пошёл, больше не оборачиваясь и лишь у самого прохода кинув на Гриндевальда один-единственный взгляд и торопливо махнув рукой.

Подождав, пока щёлкнет замок и откроется и снова захлопнется входная дверь, Геллерт беззлобно закатил глаза. Странным он был, это Эванс… Очень странным и отчего-то… интересным. И симпатичным. Теперь отчасти понятно, почему Ал… Оборвав мысль, глупую, непонятно каким образом закравшуюся в голову, пока она окончательно не сформировалась, Лер встряхнул головой. Неторопливо пройдя обратно к столу, он подтянул к себе уже давным-давно остывший кофе. От почти полной чашки осталась, дай Мерлин, половина. А всё из-за него, этого Гарри Эванса… И как, интересно, Ала угораздило?..

*

Солнце ярко светило, а его лучи, упрямо и настойчиво пробиваясь сквозь стекло и шторы, золотили спальню, превращая её в некое подобие самого распространённого представления рая.

Геллерт, коварно ухмыльнувшись, схватился за край одеяла и потащил его на себя.

— Ну э-эй, — недовольно засопел Ал. — Прекрати, Лер. Ещё рано.

— Час дня, — Гриндевальд рассмеялся и сильнее потянул за край одеяла, удовлетворённо заметив, что то плохо поддавалось. Значит, Альбус тоже держал его, крепко держал. А если держал — значит, уже проснулся, иначе просто не смог бы сопротивляться.