— Который час? — тут же услышал он сонный, чуть хрипловатый голос.

Гриндевальд обернулся и тихо фыркнул. Ал, хоть и говорил, всё ещё выглядел спящим: глаза были закрыты, подушка по-прежнему прижата к груди, да и поза в точности та же. Как будто никто ничего и не говорил, и это просто у Лера было психическое, а может, и душевное расстройство.

— Ещё рано, — улыбнулся Геллерт. — Спи.

— Ты куда? — нет, всё-таки не показалось. Альбус приоткрыл один глаз, щурясь то ли из-за ударившего в глаза света, то ли для того, чтобы рассмотреть Гриндевальда.

— Спи, Ал, — снова повторил Лер. — Люблю тебя.

Подхватив с пола майку, он вышел из спальни и тихо притворил за собой дверь, не став дожидаться ответного «люблю».

Было начало пятого, но Геллерту, вопреки всем законам молодого человеческого организма, спать не хотелось. Он вообще спал мало и редко. Сон был чем-то несущественным, неважным, считал Лер, пустой тратой слишком дорогого времени. Помотав головой, отвлекаясь тем самым от глупых размышлений, Гриндевальд натянул майку и зашагал к лестнице.

Тишина спавшего дома, чёрный кофе, утренняя газета — привычная, такая родная и уютная обстановка. Ал проснётся через несколько часов, Аберфорт — чуть раньше, и снова начнётся обычная ежедневная кутерьма: крики, ругань и смех. Всё было как всегда, и ничто не выбивалось из привычной колеи…

— Доброе утро!

От неожиданности Лер дёрнулся, разлив горячий кофе. Руку и живот обожгло, и он зашипел — больше от злости, чем от боли. Стиснув зубы, он поднял на этого… Эванса обещающий все муки ада взгляд.

— Ой, извини, пожалуйста! — Гарри бросился было, чтобы помочь, но остановился, напоровшись на этот взгляд, и лишь смущённо и виновато глядел на дело, кхм, слов своих. — Я не хотел тебя пугать! Могу я помочь?

— Нет, — Гриндевальд буквально припечатал его к месту: тоном, манерой речи и взглядом, снова взглядом. — Лучше останься там, где стоишь.

Пока стаскивал с себя майку, на которой расплылось огромное тёмное пятно, и обтирал ею руки, Лер чувствовал на себе пристальное внимание. Вина, сожаление и сочувствие прямо-таки витали в воздухе. Геллерт резко вскинул голову. Ещё никто никогда ему не сочувствовал! Никто не смел ему сочувствовать! Ну, может быть, только Ал, да и то лишь в некоторых ситуациях. И только на вполне обоснованном праве — Дамблдор обладал некой привилегией, недоступной другим ни сейчас, ни в будущем.

— Что? — раздражённо, грубо огрызнулся Лер.

— Ничего. Извини ещё раз. Я, наверное, пойду…

Гриндевальд посмотрел на Эванса. Тот действительно выглядел расстроенным… и бледным. Мерлин! Если с мальчишкой что-то случится на почве переживаний, Ал его просто убьёт!

— Подожди, — закатив глаза, буркнул Геллерт.

Эванс остановился и замер. О Мордред, злобно подумал Гриндевальд, когда он уже перестанет смотреть на него этими огромными глазами обиженного оленёнка? Да ещё и очки! Почему люди в очках выглядели такими беззащитными? Почему у него возникло такое навязчивое желание спрятать этого парня от всего мира и защищать ценой… ну, может, и не собственной жизни, конечно, но чьей-нибудь — точно. Конечно, дело было лишь в Але. Он бы наверняка расстроился, случись что-нибудь с Эвансом, а Дамблдора нужно было беречь, потому что, если бы что-нибудь случилось уже с Алом, не пережил бы этого сам Лер. Простая логическая цепочка — ничего личного… Ну, ладно, может быть, дело ещё было и в откровенной детскости Эванса. Плавные черты лица, растрёпанные волосы, совсем как у ребёнка, только-только прибежавшего с улицы, шрам на лбу, как будто из детства (что, в песочнице игрушечной лопаткой получил?), полные розовые губы — всё это придавало ему вид эдакого ангелочка, беззащитного и робкого. Да ещё и взгляд такой, как у провинившегося мальчика, стоявшего перед грозным отцом (которым, по-видимому, был сам Лер)! И… может, болезненный вид тоже играл свою роль? Геллерт, конечно, не отличался особой ранимостью и умением сочувствовать, но и совсем уж бессердечным не был.

— Чего ты хотел? — злость поутихла, но тона голоса Гриндевальд не изменил. Не хватало ещё, чтобы Эванс решил, что он сдался и просто так отдаст ему Ала. Это была не глупая игра за лопатку в той же, к примеру, песочнице. Это была игра за любовь, счастье и жизнь. И мимолётная заинтересованность ничего не изменит.

Эванс неуверенно обернулся.

— Эм-м, ничего… то есть я просто не думал, что здесь кто-то есть… я имел в виду… просто обычно… — что-то залепетал он.

Геллерт поморщился. Эта бессвязная речь причиняла ему практически физический дискомфорт, словно это были не обыкновенные безобидные и даже не слишком-то понятные слова, а огромные железки, падавшие ему на голову с каким-то извращённым усердием.

Прикрыв глаза, Лер сморщил нос и бросил:

— Говори внятно и правдиво.

— Захотелось сладкого чаю, — опустив плечи и голову, практически прошептал Эванс.

Гриндевальд не смог удержаться от того, чтобы удивлённо вскинуть брови. Что-что? «Чаю»? О боги! Внезапно ему так сильно захотелось уткнуться лбом в ладонь, что желание это стало практически болезненным. Дёрнув себя за прядь волос, отвлекаясь таким образом от странной мысли, Геллерт проворчал:

— Садись.

Батильда время от времени повторяла, что у каждого человека было своё собственное наказание за грехи, особенное, ни на чьё другое не похожее. Может, задался вопросом Лер, вот это и было его наказание? Терпеть этого… хм, Эванса? Когда же в таком случае он успел столько нагрешить?!

— Я и сам могу… — начал было Эванс, но Лер, хмыкнув, оборвал его:

— Да, точно. Я вчера чуть не наступил на результаты твоей самостоятельности.

— Извини…

— Прекрати извиняться! — злобно одёрнул Геллерт, бросив недовольный взгляд через плечо. — Это раздражает!

— Э-э… да, изви… кхм, — Эванс замялся, и Лер довольно хмыкнул. Если уж волей случая… или Дамблдора им всем пришлось жить под одной крышей, придётся Эвансу соблюдать определенные правила. А там, глядишь, он, может, и уедет.

Сосредоточившись на этой маловероятной, но такой радующей мысли, Геллерт погрузился в повисшую тишину, полностью отдавшись спокойствию и мерному искусству приготовления чая.

Взмах палочки — и вода в небольшом фарфоровом чайничке закипела, забулькав. Чаинки, маленькие, причудливые, каждая из которых имела собственные форму и размер, коснувшись поверхности кипятка, тут же продолжили своё погружение в глубину неизведанных вод, кружась в неком причудливом танце. Несколько минут ожидания, пока чай заваривался и настаивался, пролетели в мгновение ока, и вот тёмная горячая жидкость тонкой струёй потекла в высокую чашку, слабо поблёскивая в луче света, пробивавшемся из окна. Чай будет крепким и терпким — таким, каким и должен был быть настоящий чай. Только вот… Геллерт дотянулся до сахарницы, и опустил в чай несколько кубиков сахара. Только вот добавлять в чай сахар было просто варварством. Сахар перебивал всю гамму вкусов и ароматов, и с ним чай уже и чаем вовсе не был.

— Это немецкий?

Звук голоса был до того неожиданным, что Гриндевальд опять чуть было не дёрнулся. Глубоко вздохнув, он мысленно начал считать до десяти, убеждая себя в том, что сам был виноват: не следовало забываться и забывать, что находился не в одиночестве.

Обернувшись, Лер аккуратно поставил чашку перед Эвансом и лишь затем ответил, бросив взгляд на заинтересовавшую того вещь — газету:

— Да.

Гриндевальд отодвинул стул и уселся напротив, скрестив руки на груди. Какой там был план? Смутить? Вывести из равновесия? Унизить? В любом случае, каким бы ни был этот самый план, которого у него, похоже, ещё и не было, нужных слов Лер подобрать не мог. С одной стороны, если он что-то такое скажет, Ал счастлив точно не будет, а с другой… он просто не знал, что говорить.

— Спасибо, — Эванс неуверенно улыбнулся, но Геллерт даже бровью не повёл. Наилучшим выходом в таком случае будет казаться невозмутимым и спокойным, а позже он уж решит и определит линию поведения.