«Мерлин, По-оттер, прекрати! — взмолился внутренний голос. — Две недели в таком темпе я не выдержу! Лучше займись делом! Своими поисками, проектом, миссия под кодовым словом «дом» — да зови, как хочешь! Только, умоляю, займись чем-нибудь!»

И Гарри, удивлённый и оскорблённый до глубины души, занялся. В самом деле, что ему ещё оставалось делать?

*

Толкнув входную дверь, Альбус, чуть помедлив, вошёл внутрь и взмахом палочки зажёг свет. Поставив чемоданы на пол, он осмотрелся, ожидая, что его встретят полагавшиеся пустовавшему больше полугода дому пыль, затхлый воздух и холод нетопленного помещения, но вокруг было чисто и свежо, хоть и немного прохладно.

— Наконец-то, — довольно выдохнул Аберфорт, зайдя следом и захлопнув дверь. — Мы дома.

Он посмотрел на брата в ожидании какой-нибудь реакции, но Ал не смог подобрать ничего лучше глупого и бессмысленного «ага».

Так на пороге они простояли ещё несколько минут, осматриваясь и привыкая. Привыкая к тишине, серости и мысли, что теперь их было только двое. Привыкая к действительности.

— Ладно, уже поздно, — потерев лоб, вздохнул Ал, пытаясь сосредоточиться на насущных проблемах. — Иди спать, малыш. Завтра обсудим планы на каникулы. Ладно?

— Конечно, — понимая, что сейчас лучше было не спорить, да и не желая этого делать, Аберфорт подхватил свой чемодан и отправился на второй этаж.

Проводив брата взглядом до тех пор, пока он не скрылся за поворотом, Альбус прислонился спиной к стене и уставился в потолок.

Всю дорогу — сначала в поезде, потом в «Ночном рыцаре» — он думал, каково же будет вернуться домой, что он почувствует, как поведёт себя Эбби. Думал над тем, зачем он, собственно, возвращался? Что будет делать? Сидеть в четырёх стенах и… страдать? Упиваться собственными мучениями? Он усмехнулся. Ещё чего. Это не для него. Но разве не именно этим он занимался последний месяц? Да, конечно, так и было. Но зачем? Может, ему это просто нравилось? Нет, не страдания. Внимание Гарри. Его забота, милые попытки развеселить, ободрить, согреть душу.

Альбус резко оттолкнулся от стены. Пора уже было с эти завязывать. Что могло быть противнее жалости к себе?

Заперев дверь, погасив свет — одним словом, сделав всё, что полагалось сделать хозяину дома, он взял свой чемодан и медленно пошёл к лестнице, где совсем недавно скрылся Аберфорт. По привычке перешагнув через скрипящую третью ступеньку и уже в который раз снова пообещав себе её починить, Ал стал медленно подниматься на второй этаж.

Свой дом Ал с детства считал крепостью, пусть небольшой и ненастоящей, но крепостью, стены которой защищали его семью и его самого от чужих взглядов, сплетен и разговоров. Но не от их же собственного прошлого, которое, как бы прискорбно это ни было, было частью их жизни, и не от памяти, бывшей частью их личностей.

Этот дом стал для него и местом новых тайн и открытий. Именно здесь рождались мысли, казавшиеся когда-то гениальными, именно здесь он узнавал всё новое и необычное, то, что его интересовало, именно здесь он строил далеко идущие планы на будущее, представлял в ярчайших красках взрослую жизнь — свою… и чью-то ещё.

Этот дом стал для него обителью любви. Здесь он впервые встретил Лера — красивого и немного ехидного мальчика, который пришёл познакомиться с новыми соседями. Здесь он любовался им, его прекрасными светлыми качествами и не менее привлекательными тёмными. Здесь он впервые понял, что такое любовь, потому что как раз здесь он впервые влюбился. Здесь был его первый поцелуй… первое занятие любовью.

Этот дом был всем для него. И никакие, даже самые ужасные, события этого не изменят. В этом доме он проживёт остаток жизни, счастливой, долгой жизни, любимый и любящий, и ничто и никто не сможет этому помешать.

Эти мысли помогли навести в голове относительный порядок, и к дверям своей комнаты Ал подошёл уже более-менее спокойным и уверенным в себе, чем буквально каких-то пару минут назад.

На двери красовался красный переливавшийся, будто огненный, знак Даров Смерти. Ал улыбнулся, вспомнив его историю. Стараясь сделать так, чтобы он не выглядел, как обыкновенная безвкусица («Ординарное и такое, как у всех, не для нас!» — упрямо заявлял Гриндевальд, на что Альбус только качал головой и позволял другу делать то, что ему заблагорассудится), Лер несколько дней экспериментировал. В итоге результат удивил и его самого, но он сделал вид, что так и было задумано (но Ал-то видел, как он косился, стараясь припомнить в правильной последовательности всё, что делал).

Мать и Эбби потом странно поглядывали на Альбуса, но, если первая предпочитала не влезать в личное пространство старшего сына, то от брата так легко отделаться не удалось. На протяжении нескольких недель он докапывался, почему Ал выжег на двери своей спальни дурацкий знак из детской сказки, но, так и не получив ответа, обиделся и несколько дней не разговаривал с Альбусом. Потом, конечно, всё наладилось, но до сих пор Эбби как-то недружелюбно косился на символ Даров, когда судьба заносила его в комнату брата. Одна лишь Ариана считала его красивым. «Прекрасный, — так сказала она, когда впервые его увидела. — Притягивающий, манящий, чарующий. Обжигающий».

Дверь отворилась тихо, без скрипа, несмотря на то, что по сюжету жанра в такой тишине просто обязаны были быть какие-нибудь зловещие звуки. Было темно; хоть шторы и не были задёрнуты, пользы это никакой не приносило: ночь была безлунная, и только тусклые фонари освещали улицы.

Пристроив чемодан в углу и бросив мантию на стул, Ал подошёл к окну. Там, в доме напротив, расположившемся через широкую дорогу, свет не горел. Наверное, Лер уже спал. Хотя, обычно он ложился спать только под утро, да и то не всегда. Он, как и сам Альбус, был из такого типа людей, которых называли совами. Но и для «совы» он был странным. Он не любил спать ни ночью, ни днём, считая сон слабостью, пустой тратой времени. Он мог не спать сутками, и это практически не сказывалось на нём. Как бы Альбус ни старался убедить его, что потребность во сне естественна и необходима, Геллерт оставался при своём мнении.

Ал одёрнул себя. К чему были эти мысли? Ничего хорошего они не принесут, да и сейчас нужно было просто лечь и забыться сном. А Гриндевальд пусть делает, что пожелает, где пожелает и с кем пожелает. Ему было всё равно. Ну, ладно, ладно, не всё равно. Но злость тоже никуда не пропала.

Ухватившись за края занавесок, Альбус медленно их задёрнул, отделяя свой дом от дома напротив, а себя — от Геллерта. Завтра. Он разберётся со всем завтра. Завтра — прекрасное время. Все великие дела совершаются завтра.

Внезапно Альбус почувствовал, как по спине побежали мурашки и волосы встали дыбом. Не успев обернуться, он почувствовал на своём животе руки, крепко прижимавшие его к сильному горячему телу, и опаляющее дыхание на затылке. Дёрнувшись, он вырвался. Понимая, что навряд ли это получилось бы, если бы его не выпустили добровольно, он, стараясь не паниковать, стремительно повернулся, прижавшись к окну.

— Лер! — облегчённо выдохнул Альбус. Он не видел лица, но этого и не требовалось. Эту фигуру он узнает из тысяч, из сотен тысяч. Сжав кулаки и пытаясь успокоить забившееся от страха, как сумасшедшее, сердце, Ал прошипел: — Какого…

— Испугал? — голос, такой родной, знакомый, от звучания которого Альбус буквально расплавился, был чуть хриплым. — Прости.

— Не прощаю, — прошипел Ал, отклеившись, наконец, от окна. — Проваливай.

Он направился было к кровати, но Гриндевальд, упёршись рукой о стену около окна, не дал ему этого сделать. Тогда Дамблдор попытался выбраться с другой стороны, но и здесь Геллерт отреагировал быстрее, и теперь Альбус находился в некотором подобии клетки — живой, красивой, пахнущей знакомым парфюмом.

— Ну, что? — раздосадованно огрызнулся он.

— Устал? — Лер отнял правую руку от стены и погладил Ала по щеке. Мысли о бегстве тут же исчезли, да и возможностей его совершения не прибавилось. Даже наоборот. А ещё захотелось остаться.