— Нет, — вывернувшись, он обогнул Гриндевальда и направился в спальню. — Я устал. Пойду спать.

— Однажды тебе придётся рассказать, — тихо произнёс тот в пустоту перед собой. — Что бы ни произошло, мы семья. Вроде как.

— Не этой ночью.

Уточнять, что именно не этой ночью — придётся рассказать или же они были семьёй, — Гарри не стал, потому что и сам не был уверен в том, что именно имел в виду. Поднявшись на второй этаж, он уверенно зашёл в спальню, которую некогда занимал: казалось, это было целую жизнь назад, когда он только поселился в доме Дамблдоров после долгих уговоров Альбуса. Да, были времена. Какая-то крохотная часть его существа безумно по ним скучала, потому что в некоторых вопросах тогда было намного проще. Впрочем, это можно было сказать про всю его жизнь.

В спальне пахло пылью, но это заботило Гарри в последнюю очередь. Упав на кровать и шумно вздохнув, он закрыл глаза, надеясь быстро провалиться в сон, но все попытки были тщетными. Он не мог спать, есть, сидеть, стоять — не мог ничего, кроме как смотреть на часы, наблюдая за тем, как мучительно медленно двигаются стрелки часов, отбивая назойливый и действующий на нервы ритм. Тело зудело, словно по нему бегали тысячи муравьёв, голова раскалывалась от разрывавших её мыслей, каждая из которых казалась впивающейся в висок иглой, но руки буквально опускались. Гарри хотел бы забыться, вернуться ко всему этому по крайней мере завтра, но не мог. Он устал и хотел спать, но не мог. Он хотел вычеркнуть из памяти то, что произошло, и то, что было сказано, но, опять же, не мог. Поттер усмехнулся, но тут же поморщился от боли. Какую же всё-таки злую шутку сыграла с ним собственная жизнь.

Капли дождя бились в окно, и в их дроби чудилось всякое: голоса, шёпот, различные слова. Гарри казалось, что он сходит с ума, но внутренний голос подсказывал, что разум уже давно покинул его. Это было бы смешно, если бы не было так… так страшно. Такие ощущения Поттер испытывал впервые. Да, что-то отдалённо похожее на трепет, боязнь, опасение одолевало его и раньше, но такого дикого, первобытного, животного страха он не испытывал никогда прежде, ни в одной из своих передряг, коих было немало. Исход завтрашней ночи мог принести что угодно и в одно мгновение обрушить его жизнь, которая и без того держалась на слишком ненадёжных подпорках.

«Как будто она не была разрушена восемнадцать лет назад и не разрушалась раз за разом после этого», — противно тонким перезвоном колокольчиков отдался в голове внутренний голос.

Дождь усиливался, ветер свистел в ветвях деревьев: надвигавшийся шторм с каждой минутой становился всё сильнее и сильнее, но ничуть не убаюкивал. Час или два спустя — время тянулось слишком медленно — Гарри краем глаза заметил, как Геллерт, проходя мимо, остановился около двери, прислонившись плечом к косяку. Казалось, он стоял целую вечность, потому что всю эту вечность Гарри пришлось притворяться спящим, дышать медленно и ровно. Да, это было глупо и неправильно. Но ещё это было легко, а сложностей ему и без того хватало.

Когда Гриндевальд ушёл, тихо прикрыв за собой дверь, словно небольшая часть груза свалилась с плеч Гарри. Да, он обязан будет поговорить с Геллертом, но не сегодня и вероятно, не завтра. Когда-нибудь в более подходящий для этого момент. В лучшие времена. Если они наступят.

Утро подкралось незаметно, серой волчицей улёгшись в ногах и неподъёмным удушающим грузом — на душе. Гарри, подчиняясь какой-то неведомой движущей силе, наскоро принял душ и нехотя заглянул в их общую с Алом и Геллертом спальню. Его одолевали противоречивые чувства: обнаружить там спящего Гриндевальда и непременно его разбудить — тот спал чутко и просыпался от любого движения, как бы тихо Гарри ни передвигался, — или не обнаружить, потому что тот до сих пор ждёт его в гостиной, не хотелось одинаково сильно. И Гарри не знал, какой вариант хуже.

Геллерта в спальне не было. Окно было открыто нараспашку, в комнате царил адский холод. Намокшие шторы взвивались к потолку от каждого порыва ветра, похожие на призрака из маггловских сказок, на подоконнике и полу расползались миниатюры местного озера. Выругавшись сквозь стиснутые зубы, Гарри взмахом палочки закрыл окно, убрал воду и высушил шторы. Расположение духа у него было мрачнее некуда. Переодевшись, он спустился на первый этаж, готовый убить любого — собственно, любым мог оказаться только Гриндевальд, — кто скажет ему хоть слово.

Гарри прошёл мимо гостиной и кухни, с неким облегчённым удовольствием удержавшись от того, чтобы туда заглянуть. Есть не хотелось, наставлений — тоже, а вот исчезнуть — вполне даже. Он уже хотел было аппарировать — на этот раз прямо из дома, потому как выходить на улицу, навстречу новому дню, не было никакого желания; да, он должен был предвкушать этот день, день, когда наконец узнает правду, но чувствовал он лишь смертельную усталость, — когда позади послышался голос:

— И даже не попрощаешься? А как же поцелуй? А ежедневное утреннее пожелание пойти к чёрту?

Гарри обернулся. Геллерт стоял около лестницы, выйдя, по всей видимости, из подвала, где снимал напряжение, стресс, кризис юного возраста или что они там с Алом ещё снимали в этом каменном мешке, и смотрел на него… не так, как обычно. Гарри не мог понять, что этот взгляд выражает, потому что там было буквально всё, начиная с успокаивающей невозмутимости мудреца и заканчивая совсем не свойственным Геллерту сочувствием. Тот медленно, то ли специально действуя на напряжённые нервы, то ли даже не подозревая об этом, подошёл к Гарри. И просто обнял, крепко сжав плечи и шумно выдохнув ему в макушку. Гарри думал, что это его разозлит, это должно было его разозлить, он хотел разозлиться, но не смог. Вместо этого он уткнулся носом в шею Геллерта и вцепился в него, как в спасательный круг. Тот едва ощутимо гладил его по спине и плечам, молчал и просто дышал в такт с ним, и это было лучше всех слов, которые только можно было сказать.

— Ты ведь понимаешь, что всё будет хорошо, верно? Потому что если ты не понимаешь, то мне придётся взять на себя роль Ала и убеждать тебя в этом, а я ведь с ней не справляюсь, с этой ролью, ты знаешь, — он усмехнулся, и Гарри от этого охватило необъяснимое тепло.

— Этими словами ты сейчас всё испортил, — пробубнил он, шумно вздохнув и медленно успокаиваясь. По крайней мере делая попытки успокоиться, причём весьма удачные попытки.

— Я знаю.

— Мне пора, — Гарри осторожно высвободился из объятий, пряча взгляд. Он был груб, и Геллерт этого не заслуживал, но пока что лучшим выходом было держать дистанцию. — Береги себя и больше не оставляй окна открытыми в шторм.

— Мы поговорим, — предупредил тот, скрестив руки на груди. Не вопрос, тем более не просьба. Констатация факта.

— В один день ты узнаешь всё, — с полной серьёзностью кивнул Гарри и аппарировал, не дожидаясь ответа. Когда-нибудь и Альбус, и Геллерт действительно всё узнают и поймут, и даже посодействуют, чёртовы манипуляторы. Всё было так сложно. Всё было так легко. Ничего нового, просто очередной виток его весёлой жизни.

Мысли были где-то далеко, а тело стало грушей для битья. Раз за разом его укладывали на лопатки, авроры — сегодня были самые жёсткие, придирчивые и слабые, целью жизни которых, казалось, было унижение новобранцев, — оттачивали на нём чувство своего недалёкого юмора. В итоге под улюлюканье и смех он был с позором отправлен подшивать дела о мелких мошенничествах, нападениях в Лютном переулке и ложных вызовах особо впечатлительных домохозяек — самое худшее наказание для полевого аврора из всех, которые только существовали.

Время тянулось мучительно медленно, но бумаги не кончались. Гарри был почти счастлив, когда за ним пришёл Роберт Штейн — один из немногих людей, с которыми он более-менее ладил, — и, подтрунивая и по-приятельски насмехаясь, велел идти на лекцию. Поттер не слышал ни напыщенной речи Гарднера, плюгавого человечка, которого отчего-то боялись все курсанты, ни ответных едва слышных шуточек на его высказывания Роберта. Штейн вскоре смирился с тем, что Гарри его игнорирует, но с Гарднером всё было не так просто. Заметив, что и без того не отличившийся особым энтузиазмом Эванс сидит с отсутствующим взглядом, направленным прямиком сквозь него, он снова принялся упражняться в остроумии, задавая вопросы, на которые Гарри, не особо вдаваясь в смысл сказанного, отвечал невпопад. Казалось, это не кончится никогда. Отчасти так оно и было.