А вот такой отважный человек, как Сергей Федорович Ахромеев, на этот поступок, к сожалению, не решился, зато решился на другой, приведший к трагическому концу. Для него понятие офицерской чести было совсем не пустым звуком.

В отличие от всех умерших маршалов Советского Союза, покоившихся или в кремлевской стене, или, на худой конец, на Новодевичьем кладбище, Ахромеева решили похоронить на Троекуровском, рядом с кольцевой автомобильной дорогой. Похороны прошли тихо, почти семейно. Но главный позор произошел на следующий день. Утром родственники пришли, как и положено по православному обычаю, на могилку дорогого человека и обнаружили, что венки разбросаны, на месте холмика – яма. Пошли со своей тревогой в администрацию кладбища – над могилой явно кто-то надругался. Те вызвали милицию. Могилу вскрыли, и о ужас! – покойный лежал в гробу ограбленный, в одном нательном белье.

Маршальский мундир со всеми орденскими планками, погонами и гербовыми пуговицами унесли. Мне рассказывали очевидцы, что вокруг все было истоптано, наслежено, улик было полно, но искать никого не стали: подумаешь, ну взяли с мертвого штаны на сувенир, когда-нибудь и где-нибудь всплывут. Вот уже много лет прошло с тех пор, пока нигде не всплыли…

Дикари и вандалы есть, конечно, в любых странах, да отношение общества в оценке их поступков там совсем иное.

Когда в Веве, на берегу Женевского озера, за шесть дней до Нового 1978 года в возрасте восьмидесяти восьми лет скончался Чарлз Спенсер Чаплин, больше известный как Чарли Чаплин, мир охватила огромная печаль. Ушел из жизни человек, доставлявший столько радости миллионам людей. Но еще большая печаль, умноженная на негодование, охватила мир, когда стало через неделю известно, что усыпальница Чаплина пуста. Его тело было похищено.

Тяжелый дубовый гроб валялся рядом с раскрытой могилой. Швейцарская полиция две недели не спала, не ела. Веве, где на вилле много лет жил Чаплин, городок крохотный, все жители на виду, тем более зимой, когда туристы в основном катаются на лыжах в Альпах, а на берегах Женевского озера только одинокие мечтатели кормят с рук ленивых лебедей. Однако «шерстили» всю страну, так, что вскоре похитителя обнаружили, некоего крестьянина, по совместительству не то скорняка, не то сапожника, который прикопал в огороде завернутое в рогожу тело Чаплина, в надежде когда-нибудь продать его или получить выкуп. Всю Швейцарию корежило от такого позора.

«Скорняк», назовем его для краткости так, свое получил, причем в самом максимальном объеме, как говорится, «на полную швейцарскую катушку» и закончил свою поганую жизнь в тюрьме одного из горных кантонов. Швейцарское правительство принесло свои глубокие извинения не только семье покойного, но и всей мировой общественности за недосмотр и поступок своего соотечественника-негодяя.

А за национального Героя России, человека, прошедшего через пламя почти всех танковых сражений Отечественной войны, никто и ни перед кем не извинился, и не собирался этого делать, да и не собирается. Но оставим в покое трагическую память Сергея Федоровича Ахромеева и вернемся снова к другому Сергею Федоровичу, Медунову, личности, с моей точки зрения, не менее трагической и несколько раз стоявшей на пороге сведения счетов с жизнью.

Вообще, сучья эта профессия – журналистика. Ну, спрашивается, по какому такому праву ты лезешь в душу к человеку, выпытываешь у него самое сокровенное, а потом еще и разносишь это сокровенное по всему свету.

Честно говоря, я почти никогда не использовал эту свою профессиональную возможность, чтобы обидеть, а тем более унизить человека. В разговоре, особенно запальчивом, могу, к сожалению, позволить более чем лишнее, а публично – никогда. Хотя, откровенно скажу, иногда очень хотелось видеть некоторых людишек висящими на осине. Но уже с возрастом я пересмотрел многое и понял, что к осине в России чаще всего волокут не тех людей. Поэтому давайте оставим в покое осину. Пусть все живут и радуются жизни. Однако нет правил без исключений, поэтому я хочу остановить ваше внимание на одном из них.

По молодости, да и впоследствии, длинный и ядовитый язык мне сильно вредил. Замечая у людей какие-то недостатки, я так изобретательно их высмеивал, что очень скоро и очень многих превратил в своих недругов и стойких врагов.

Как я сейчас понимаю, особенно опасными были мои упражнения на партийные темы. Время от времени нас, журналистов (их тогда было не так много, как сейчас), собирали в крайкоме партии для того, чтобы дать руководящие указания в свете текущих задач и времени.

Я и сейчас отчетливо вижу, как это было. Непривычно притихшие, мы движемся (не идем, а именно неслышно передвигаемся) по ковровым дорожкам крайкома КПСС, пока не попадаем в просторную залу с огромным овальным столом.

По каким-то неписаным правилам, а может быть, негласной традиции, при рассадке происходит этакая сортировка в соответствии с местом издания в партийной партитуре. На самых видных местах, ближе к креслу, где будет сидеть секретарь крайкома. устраиваются журналисты партийной газеты. Почти все они находятся в серьезном возрасте, увесисты телом, преисполнены достоинства и сосредоточенно насуплены.

Далее идут газетчики калибром помельче – молодежной газеты. Те тоже старательно изображают на челе серьезность, ибо знают, что «молодежка» – кадровый резерв в партийную газету, а то, гляди, куда повыше, в отдел агитации и пропаганды, например. А здесь, в крайкоме, исподтишка могут состояться и заключительные «смотрины».

В самом конце стола робко усаживаемся мы, телевизионщики и радисты. Мы тише воды и ниже травы, поскольку знаем, что от таких встреч ничего хорошего лично для нас не ожидается. Мы как бы считаемся журналистским отстоем, и должности наши тупиковые для кадрового роста. Прошлый раз на такой же встрече секретарь крайкома Иван Павлович Кикило, скосив щучий взгляд в сторону Бориса Яковлевича Верткина, нашего главного редактора, холодно спросил:

– А что, у краевого телевидения появилась своя точка зрения на культ личности? Вы что, хотите подвергнуть ревизии решения партии по этому вопросу?

Борис Яковлевич мгновенно потеет и нервно стучит зубным протезом: – Иван Павлович! Это была трагическая случайность… Мы приняли исчерпывающие меры… Люди наказаны, в том числе и в партийном порядке…

– Ну-ну! – недобро хмыкает Кикило.

Дело в том, что накануне, по краевому телевидению, по какому-то праздничному поводу, выступал не первый, но достаточно высокий милицейский чин (а тогда никакой видеозаписи еще не было и в помине, и все выступления шли, как сейчас говорят, в прямом эфире, то есть живьем). А если учесть, что государственный цензор визировал даже сообщения о погоде, то можете себе представить, как дрожал редактор, когда смотрел передачу, над которой он уже был не властен, и не мог ничего сделать, кроме как рвать на себе волосы, если выступающий говорил совсем не то, что должен был сказать.

В том случае милицейский полковник, добросовестно отговорив по бумажке все, что ему написали, вдруг поднял голову и в конце выступления сказал следующее:

– Краснодарская милиция всегда следовала и будет следовать заветам партии Ленина-Сталина!

Я понимаю, что заклинание это он произносил в течение всей своей сознательной жизни и от большого напряжения перед телевизионной камерой мог вполне забыть, что имя Сталина уже давно предано анафеме.

Но слово, как говорится, не воробей… И когда бледный, трясущийся редактор сообщил выступающему о его политическом «ляпе», милиционер готов был пустить себе пулю в лоб тут же в студии. Его отпаивали валерианкой, которую запасливый редактор всегда держал в кармане.

Время было суровое, и Сталина искореняли всеми доступными методами. У нас, на студии телевидения, например, сидел специальный человек, который просматривал все старые фильмы и когда замечал в кадре даже портрет Сталина, тотчас кидался в проекционную с ножницами наперевес и отхватывал из киноленты изрядный кусок. Надо сказать, что под эту «гильотину» нередко попадали и иные персонажи, но более других Михаил Васильевич Фрунзе, которого нередко путали со Сталиным…