© В.В. Рунов, 2014

…Это было время, когда я считал, что журналистика – самая лучшая профессия.

Сейчас я так не считаю…

Теплым осенним днем, в Москве, на Востряковском кладбище, хоронили Сергея Федоровича Медунова. Накануне дамочка из НТВ, похожая на вертлявую птичку из кукольного мультика, бойко «отстукала» клювиком в вечернем выпуске «Новостей», что «на восемьдесят четвертом году жизни скончался Медунов, бывший властелин Краснодарского края, похитивший несметные богатства и отсидевший за это длительный срок в тюрьме».

В этой информации правдой было только то, что Медунов, действительно, умер. И, пожалуй, то, что в течение многих лет он был, если не властелином края, то во всяком случае, фигурой, близкой к этому качеству.

В коммунистические времена так было заведено – первый секретарь главенствующего на территории партийного органа (крайкома или обкома) всегда являлся обществу в образе высшего праведника и судии на все случаи жизни. От одного его слова, взгляда или жеста зависело многое, если не всё. Таковы были правила той игры.

Энтевешная «птичка», вылупившаяся на свет через четверть века после тяжелейшей войны и уже в ранние школьные годы с хохотом сморкавшаяся в пионерский галстук (что в столичной тусовке считалось сопротивлением режиму), равнодушно отбарабанила это сообщение, состоящее всего из нескольких слов и привычно стала озвучивать «ужастики» из современного российского быта, добавляя туда концентрированную смесь из зарубежных кошмаров.

Где ей знать, что с кончиной Медунова для многих и многих людей, особенно на Кубани, в прошлое, а скорее, в глухое забвение, уходила целая эпоха, составлявшая смысл и цель их трудной, а подчас просто самоотрешенной жизни.

Из края на похороны отправилась депутация знаковых и руководящих персон, еле уместившаяся в большой самолет, летевший из Краснодара в столицу специальным рейсом: утром туда, вечером – обратно. В полете я оглядел салон. Привычной для таких сообществ оживленности не было. Люди, долго и близко знавшие друг друга, с нескрываемой грустью отмалчивались, иногда со вздохом пропуская поминальную рюмочку под постный аэрофлотовский бутерброд.

Я подсел к пожилому механизатору, звучное имя которого лет тридцать не сходило с газетных полос. На лацкане долго ношеного пиджака висела потемневшая от времени золотая звездочка. Он молча опрокинул в пластиковый стакан несколько «булек» коньяка и передал мне:

– Пей!

Густая душистая жидкость мягко ударила в голову, приятной истомой разлилась по телу.

Механизатор с хрустом смял свой стаканчик в могучей заскорузлой руке:

– Глыба был человек! – сказал он, невидяще глядя в иллюминатор. – Глыбища! – повторил он задумчиво, словно для самого себя.

Для всех летящих в этом самолете (пожалуй, кроме меня) Сергей Федорович Медунов являлся ведущим персонажем в той главе жизни, которая содержала самые яркие и самые запоминающиеся страницы их личных биографий.

Слышу, за спиной кто-то с хриплой отдышкой рассказывает:

– …Звонит мне дежурный в шесть утра, Медунов, говорит, в районе! Я мигом – в машину, штаны на ходу застегиваю… Вбегаю в кабинет, а он уже там. Извини, говорит, вот решил в уборку пораньше тебя побеспокоить…

А на столе заседаний, прямо посередине, стоит оцинкованное, цыганских размеров ведро, до краев наполненное кукурузными початками… Чувствую в этом какой-то подвох, но от волнения врубиться никак не могу – к чему бы это? Ну, он заметил, что я на ведро глазом кошу, и говорит:

– А хороша кукуруза у тебя в районе! Ох, хороша! – берет початок в руки, а тот солнышком играет, как из золота отлитый… М-да! Расчувствовался я от такой оценки, слегка бахвалиться начал, цифрами сыплю, как у меня в районе всё хорошо да ладно. Он с одобрением головой кивает, а потом спрашивает:

– Ну, а с дорогами как?

– Много поработали и над этим вопросом, Сергей Федорович, – докладываю. – Столько-то километров ввели, столько-то отремонтировали. – Словом, чувствую себя в некотором роде именинником. Про ведро уже и забыл. А он вдруг, как бы между прочим, говорит:

– А какова в районе протяженность дорог сельхозназначения?

Я, как водится, цифру называю с округлением в большую сторону. Дорог у нас много, с хорошим твердым покрытием, гордиться есть чем.

– Это хорошо! – одобряет. – Молодцы!

После такой оценки я уже совсем расслабился и бдительность утерял полностью. И вдруг он берет в руки это самое ведро, будь оно неладно, и ставит прямо передо мной:

– Я вот на одном километре твоих замечательных дорог, как видишь, насобирал полное ведро не менее замечательной кукурузы. Я думаю, на семь-восемь кило потянет? Ты вот возьми машинку счетную, и давай прикинем… Сколько, ты говоришь, у вас дорог сельхозназначения?.. Ага! Вот и перемножь это на семь, а лучше на восемь – и ты получишь то количество сельхозпродукции, что у тебя по дорогам валяется… Я думаю, будет справедливо, если на этот объем мы увеличим вашему району план по производству кукурузы. Согласен с такой постановкой?

Я, конечно, руки по швам – спасибо, Сергей Федорович, за ценный совет!

Он засмеялся и говорит:

– Да не совет тебе нужен, а побольше рачительности и внимания проявлять, как урожай сохранить. Ты погляди, какой увесистости и красоты початки у тебя по кюветам да колдобинам валяются…

Кукурузу на стол высыпал, ведро забрал и уехал…

– А у меня еще хуже было! – включается в разговор такой же с мазутцем и властным рокотанием голос:

– Звонит мне однажды летом начальник районного ГАИ. Сообщает, что возле Журавской вроде как Медунов на обочине что-то тяпкой рубит…

– Ты что, сдурел? – говорю.

– Никак нет! – отвечает. – В твердой памяти и трезвом уме.

Я, конечно, кувырком в машину и на Журавскую. Подъезжаю, действительно, Сергей Федорович стоит у дороги, опершись о тяпку, соломенная шляпа на затылке, рубашка мокрая, лицо в поту… Здоровается приветливо:

– А я думал, уже не дождемся тебя! Присоединяйся к честной компании. Тяпка у тебя есть? – спрашивает. – Нет! Ну, мы тебя выручим.

– Пал Кузьмич! – к водителю обращается, – отдай первому свою тяпочку.

Начинаем рубить жухлую траву. Он меня по ходу о делах спрашивает. Я что-то отвечаю, а сам от стыда горю, от физиономии прикуривать можно. Июль, полдень, жара невыносимая… Народ мимо едет – глазам не верит: первый секретарь райкома и Медунов амброзию вдоль дороги рубят! Он в рубашке свободной, шляпа соломенная, сандалии легкие. Я же при полном параде: костюм, галстук, туфли лаковые… Помахали мы так с полчасика, а потом он мне и говорит:

– Ты, давай, тут немножко еще поработай, а мы с Кузьмичом поедем дальше. А тяпку дарю тебе на память и в назидание…

Слушая эти и подобные байки, звучащие под аккомпанемент самолетных моторов, я и сам кое-что вспомнил. Вспомнил, например, как в медуновские времена иступленно и воистину всем миром навалились на сорняки, амброзию эту зловредную. И не дай Бог сказать где-нибудь тогда «боремся», только, уничтожаем сорную растительность!

– Запомните все! – гремел со всех трибун первый секретарь крайкома. – У-ни-что-жать!

Своим неукротимым напором и подчас удивительно тонкой изобретательностью Медунов мог в считанные дни поднять край на задуманное им дело: будь то возведение за три месяца гигантского стадиона или борьба с курением. Записные скептики хихикали тогда, пуская дым в рукав: вот нашелся еще один борец с «ветряными мельницами!»

– А если подумать, что плохого в этом? – словно угадав мои мысли, сказал сосед по креслу. – Вот американцы сейчас огромные миллионы бросают на борьбу с курением. А проклятие это нынешнее – наркомания?