Свадьба завершила период долгой, вынужденной жизни порознь. С этого времени Александра с дочерьми поселилась в правом крыле Бельведерского дворца. Начала также появляться рядом с мужем во время официальных торжеств. Отпала необходимость проводить праздники и отпуск в нанятых квартирах или виллах. В их распоряжении теперь был дворец в Спале, в котором когда-то размещался российский царь, приезжавший сюда поохотиться, а потом передававшийся в пользование очередным главам польского государства.

Исполнились мечты о семейной идиллии, выраженные в письмах трудного для обоих краковского периода, хотя ее пришлось ждать более десяти лет. Пилсудский возвращался к еще одному замыслу того периода — зарыться подальше от людей и политики и посвятить себя сугубо семейным делам. Мысль эта была для него тем более приятной, что с ее реализацией он связывал надежды на получение нового, изрядного политического капитала.

Судьба распорядилась так, что это намерение Маршал осуществил в исключительных обстоятельствах, которые, наряду с сильным разочарованием Пилсудского в имевших место партийных укладах в Сейме, стали причиной сильной и необычайно стойкой психической травмы. Ведь смена главы государства произошла при драматических событиях.

9 декабря 1922 года Национальное собрание в составе депутатов Сейма и сенаторов избрало преемника Начальника государства — первого президента Речи Посполитой. Им стал Габриель Нарутович[109], ученый с мировой славой, до этого занимавший пост министра иностранных дел Польши. Его выбор предрешили голоса левых и центристских депутатов, а также представителей национальных меньшинств. И хотя процедура избрания была соблюдена с самого начала до конца в полном согласии с законом, правые в Сейме поставили под сомнение результаты выборов. Национальная демократия целиком оказалась в плену партийного фанатизма. Ее печать в утренних выпусках 10 декабря опубликовала официальное заявление руководителей депутатских клубов правых партий, в котором говорилось, что Нарутович «навязан на пост президента голосами инородцев» и что польский народ «должен почувствовать и почувствует» такой выбор «как тяжелое оскорбление», «как насилие над польской политической мыслью». Одновременно в многочисленных газетных материалах и на организованных массовых уличных митингах избранника поносили грубой бранью и оскорблениями.

Проиграв в парламенте, когда закон, легализм и конституция были на стороне президента-избранника, правые силы решили перенести борьбу на улицу. Они пошли на демонстрацию силы, чтобы запугать противника. Пренебрегая тем, что такой шаг целит в авторитет Сейма и установленные им законы.

С помощью насилия эндеки решили не допустить прихода к власти законного избранника на пост президента. Эту цель они намеревались достичь, сорвав процедуру его присяги. 11 декабря, когда президентский экипаж направлялся на улицу Вейскую, дорогу ему преградила баррикада из уличных скамеек, которые были перетащены на Аллеи Уяздовские из близлежащего парка. По адресу Нарутовича посыпались оскорбления, его стали забрасывать тугими снежками из грязного снега. Один из них угодил ему в лицо. Несколько наглецов с дубинками вскочили на приступки экипажа. Полиция взирала на все это с удивительным равнодушием.

Несмотря ни на что, президент был приведен к присяге. Но вступить в должность он мог только после формальной передачи ему власти Начальником государства. Эта торжественная процедура была назначена на 14 декабря. Тем временем в Бельведере во второй половине дня 11 декабря состоялось конфиденциальное заседание правительства с участием Пилсудского, на котором он заявил: «Я не могу передать власть в тот момент, когда банда говнюков нарушает спокойствие, оскорбляет президента, а правительство бездействует; дайте мне полномочия — и я успокою улицу; если не дадите, я пойду один и успокою — в этих условиях я не могу уступить».

Однако Совет министров явно не желал, чтобы Маршал покинул Бельведер в ореоле усмирителя столицы, опасаясь, что это могло возвысить его слишком высоко. Полномочий Пилсудский не получил.

В такой ситуации Начальнику государства пришлось завершать свои обязанности. Проведя прощальные встречи, он 13 декабря вечером вместе с семьей покинул Бельведер, переехав на улицу Кошикову в квартиру, которую прежде занимала его жена.

На следующий день, согласно ранее установленному сроку, состоялась церемония официальной передачи должности Нарутовичу, после которой семья Пилсудских дала в честь высоких гостей прощальный завтрак. После его окончания, наняв пролетку, Пилсудские отправились домой.

Утром 16 декабря 1922 года Пилсудский, как и миллионы граждан, отправился на работу. Сложив полномочия Начальника государства, он не остался без занятия. Маршал возглавлял руководство Узкого военного совета и капитула ордена Виртути милитари. Первая из этих функций имела существенное значение. В момент возникновения войны она автоматически превращалась в пост главнокомандующего вооруженными силами. Казалось, что жизнь в стране входит в норму. Для Маршала это означало перспективу отхода от активной политической деятельности и погружения в семейную идиллию.

Но буря ненависти, поднятая правыми силами, принесла свои плоды. В тот же день пополудни президент погиб от рук террориста. Пилсудский узнал об этом спустя несколько минут после трагедии. Он якобы приказал всем покинуть его кабинет, хотел остаться наедине с собой. Нелегко было свыкнуться ему с преступлением. Но несомненно и то, что он лихорадочно решал, как повести себя в новой ситуации.

О кровавой мести эндекам, сопряженной с совершением политического переворота, он скорее всего не думал. Зато такая мысль зародилась в головах некоторых его подчиненных. К наиболее энергичным ее сторонникам принадлежали бывшие командиры Польской военной организации, которые руководили ею после ареста немцами Пилсудского и уже приобрели навык политической деятельности, не пасовали перед принятием смелых решений. Среди них были Адам Коц, Игнацы Матушевский[110], Конрад Либицкий, Казимеж Стамировский. Используя негодование масс, вызванное убийством президента, они намеревались, договорившись с варшавскими деятелями ППС, расправиться с эндековскими вождями, а также попытаться овладеть ситуацией в городе. Спустя двадцать четыре часа после начала операции в город во главе войск должен был войти Пилсудский, становясь, таким образом, безусловным хозяином положения.

Однако этот план расстроили энергичные возражения лидера ППС Игнацы Дашиньского. Да и сам Маршал отнесся к нему явно сдержанно. Окончательно похоронило грезы о перевороте назначение вечером 16 декабря премьер-министром генерала Владислава Сикорского, считавшегося тогда одним из членов сообщества легионеров. Против его кабинета выступать не следовало, даже если не все из окружения Маршала были убеждены, что этот выбор был наилучшим. Конфронтация оказалась отложенной на некоторое время.

Декабрьский опыт повелевал, однако, серьезно считаться с возможностью столкновения, причем в недалеком будущем. Такое мнение разделял и Пилсудский.

2 января 1923 года у него состоялась беседа с главой английской военной миссии в Польше Эндрю Кэртэн де Вертом, в которой на вопрос, думал ли он в 1920 году установить в Польше диктаторскую власть, в чем его многие тогда подозревали, он ответил, что это было бы нелояльно на том посту, на котором он тогда находился. Теперь ситуация кардинально изменилась. «J’ai la main droite libre» («Моя правая рука свободна»), — информировал он англичанина, оставляя тому возможность строить догадки.

Это заявление не могло не вызвать удивления. Ведь Маршалу тогда далеко было до декларируемой свободы. С вечера 16 декабря он занимал один из главных военных постов — начальника Генерального штаба и должен был повиноваться высшей власти Речи Посполитой. В то время он еще не собирался бунтовать против нее. Эта «свободная правая рука» означала прежде всего предзнаменование новой, острием направленной против эндеков политики, вызревавшей давно, но принятие которой в конце концов предрешил анализ событий последних недель.